Самое страшное

      Лиле нормально, Лиле не больно, Лиле хорошо. Ей весело, ей светло, метка на руке ни капли не болит и вообще, что за грустные лица? Ну же, улыбнитесь все, вперёд! Давайте, покажем, какой же мы дружный класс, какие все молодцы. Натаниэль, вылезай из угла, сейчас самое время быть счастливыми и радостными! Ведь хей, что за бредни, будто её соул не взаимен?       Лила снова лжёт.       Она улыбается, улыбается до боли в скулах, до разорванных губ, до высохших зубов. Смеётся, пока в горле не заболит. От всей души поздравляет Адриана и Кагами, что как им повезло, они обрели друг друга, как же мило. Кагами ей в ответ не улыбается и только смотрит, ожидая очередной подлянки. Лиле давно уже не до этого.       Она снова и снова садится рядом с Феликсом, разговаривает, обсуждает будущие планы. Бражник и Маюра ушли, на их место пришли Фарфалла и Паво, но в сути ничего не изменилось. Просто у неё теперь новая брошь, лиловая, красивая, а у него ещё меньше поводов спать по ночам.       — И всё-таки, раз уж мы работаем вместе, может скажешь какое имя у тебя написано? — она смотрит на его руку, затянутую в белоснежную рубашку. Феликс тут же накрывает место, где должна быть метка, смотрит на неё с опаской. А затем расслабляется и пожимает плечами, как ни в чём не бывало:       — Никакое. Его просто нет, — он расстёгивает пуговицы и показывает кусочек абсолютно белой и гладкой кожи. Лила смотрит завороженно, не в силах отвести взгляд, а внутри что-то ёкает и медленно так рвётся. Не торопясь, совсем как бабочка летит. Наверное так же красиво.       У неё на запястье выведено курсивом Феликс, но знать об этом хоть кому-то совсем теперь не обязательно.       — Надо же… я думала такие и не встречаются.       — Я уникум, как видишь, — хмуро отвечает он, застёгивая пуговицы обратно. Лила кивает и улыбается — уже в который раз, — хотя если честно, то плакать хочется. Не так красиво, как она обычно это делает, копируя любимые фильмы, а по-настоящему, навзрыд, с соплями, тряской и всей этой некрасивой реальностью. Она и рада бы сейчас заплакать и сказать, что вот же она, её судьба, сидит совсем рядом и даже в её сторону не смотрит.       Но зачем, если его судьбы тут нет?       На следующий день она садится с Натаниэлем, как всегда. Они оба не улыбаются и в этом есть какое-то спасение, какой-то шанс хоть чуть-чуть побыть собой и не сойти с ума. Хотя она уже и забыла, каково это — быть собой.       — Какое имя у тебя написано? — спрашивает она серым, измученным голосом. Глупо это, сама она яркая, блестящая, одна мишура, а девочки под ней и не найти. А голос серый. Смешно так. Только плакать все равно хочется. Натаниэль смотрит на неё и всё сразу понимает. Не начинает успокаивать или делать какие-то глупости из такого же сочувствующего разряда, нет. Просто делает вид, что всё нормально и за это Лила благодарна.       — Хлоя, — он тоже пытается улыбнуться и выходит намного хуже, чем у неё. Лила кивает, а на душе кошки скребут. Хотя у неё скорее лисы.       Она не говорит Нату, что видела на запястье Хлои в раздевалке совсем другое имя. Она не говорит, что они все тут неправильные, увечные, испорченные. Что таких как они в прошлом сжигали на кострах, ведь ненормально, что у человека нет соула. Она не говорит этого. Он и так всё понимает.       — У неё… Адриан, наверное? — он трёт руку с редкостным остервенением. Лиле бы его остановить, сказать перестать, ведь привлекает внимание и мало ли какие слухи пойдут, да только она всё сидит и пялится в одну точку на парте. Кивает, как кукла на верёвочках. Нату большего и не нужно. Ему вообще ничего не нужно, как и Лиле, как и Хлое, как и Феликсу.       — Иронично… целый круг предначертанных, — его это смешит и наверняка дарит новую идею для картины. Шедевра какого-нибудь абстрактного искусства, в котором Лила, если честно, не понимает нихрена, но зато прочно зазубрила имена и названия. И смыслы, которые так заботливо разжевали искусствоведы, да положили толпе в открытый ротик.       — Очень смешно, — кивает она. Ей и вправду смешно, смешно до боли в горле, да только смеяться что-то не получается. Она смотрит на Хлою, не разговаривающую даже с Сабриной. Смотрит на Адриана, солнечного и счастливого до сведённых зубов. Смотрит на всё это, да думает, что не стоило всё-таки из Италии уезжать. Там лучше было.       И Феликсов там она ни одного не знала.