Новая надежда

      Впервые Подкидыш добровольно напивается до такого состояние, когда не помнишь своего имени, когда и на человека-то не похож, в сотую годовщину. Тысяча девятьсот двадцать пятый будто смеется. Весь режим, воцарившийся коммунизм будто смеется ему, экс-литератору, а ныне преступнику, в лицо и Кондратию-Подкидышу трудно дышать. Он вновь чувствует веревку на шее, как она туго сжимается, ломает позвонки, перекрывает поступление воздуха.       Только в этот раз он просыпается вновь Подкидышем и опять идет на дело. Забыть не получается.       Когда случается вся эта заварушка с деньгами, милицией, он уже не обращает внимания на предательсвто, казалось бы, близких. За это время бить людей, пользоваться блатным положением стало как-то привычно, даже если внутренний аристократ кривиться от каждого хруста костей.       Но что поменялось то? Вышестоящие так же берут взятки, блатные будто новое дворянство имеют преимущество над остальными, а стоящие наверху диктуют свою волю. Разве что его, Мишки Подкидыша, положение, да движущая сила революции — народ, не «благородные» дворяне — вот что поменялось.       Впрочем, его это особо не волнует. Перебесился, свыкся. Жить же надо как-то.       Когда он оказывается в Ленинграде, на мгновенье становится больно. Он помнит эти улицы, стук мчащейся кареты, одна другой краше. В голове вспыхивают картины бала, даже запах, витавший в тех просторных залах будто, оседает в легких. Сердце сжимается всего на мгновенье, а потом вновь возвращается в нормальный ритм, потому что он уже не Рылеев, и принципы — принципы жизни! — у него уже другие. Приоритеты тоже.       К сожалению, бесшумно сплавиться не получается. Даже если коллектив хороший, интересный, активистка разве что напрягает немного, покинуть их надо было как можно скорее. И вот зачем разгрузка конфискованного попалась ему на глаза? Ну, видимо Петербургу его еще придется потерпеть.       В еще одну новую жизнь он вливается быстро. Смотреть на удивленные лица коллег, когда он, пользуясь своим бандитским опытом, выдвигает кардинально противоположные их версиям мнение, будто видеть реакцию на новые стихи. Но стихов он не пишет уже слишком давно, да и раскрывать преступления куда занимательней. Особенно если это помогает проворачивать свои же делишки за спинами милиции. Неправильно, знаем. Но его это давно не волнует.       И жизнь бы так и шла, вполне устраивая Кондратия-Михаила, но все обрывается. Анна знает, что он карманник, настоящий Антонов появляется в Питере, простите, Ленинграде, а он сидит за решеткой и нет, строчки господина Пушкина не просто так лезут ему в голову.       Вся жизнь — не эта, прошлая — проходит перед глазами. Его друзья-офицеры, окрыленность одной идеей и надежды на лучшее будущее, которым он был верен до конца. Сейчас у него нет ничего и мысль вновь попасть на эшафот кажется злой насмешкой Судьбы.       Видимо, он так и не нашел вера во что была правильная. Или наоборот — слишком погряз мир во злобе, тьме и переполнился людьми, что свои желания ставят выше чужих, забывают истинные цели почему рвались к власти, и такие, как Подкидыш, им не нужны.       Час за часом, ночь за ночью, в груди поднимается пламенное чувство. Горькая обида и пассивная агрессия — желание нести справедливость обостряется, но понимание, что ему больше никогда этого не позволит, разъедает и выжигает изнутри. …А потом коллеги появляются около его камеры и, не давая Родионову сообразить, что он еще не сбрендил, вываливают новую информацию.       Возможно, мир уже потерян, но его жизнь нет. Как сказал Гончаров? «Должен же кто-то защищать закон»? Так давайте сделаем все, что в наших силах, а уж захлебнуться ли в крови власть имеющие, уже не так важно.       Кондратий-Михаил вновь живет и теперь точно знает зачем.