***
Все младшие немного берут от своих братьев и сестёр, потому что старший идеален по определению, образец для подражания. Может, Харуичи слишком увлёкся самозабвенной погоней за старшим, может, он упустил что-то очень важное, когда стоило оглянуться по сторонам и выбрать свой путь, отдельный. Харуичи слишком во многом повторяет за братом, и когда он видит, как Рёске целует Курамочи, то на минуту глохнет от вдруг обезумевшего сердцебиения. Он поспешно зажимает себе рот ладонью, опасаясь, что выдаст свое присутствие громким дыханием или невольным возгласом, и прячется за углом в тени автомата. На улице поздний вечер, но Харуичи кажется, что, несмотря на темноту, он смог рассмотреть слишком многое. Перед глазами стоит нестираемое: как ладони Курамочи лежат на боку Рёске и между его лопатками, как эти двое тянутся друг к другу, словно стремятся пробраться под кожу, их мелкие нетерпеливые переступания с ноги на ногу. Харуичи кажется, что он сгорит со стыда. Он нервно сглатывает, во рту почему-то сухо, и обещает себе больше никогда — никогда-никогда! — не шататься по вечерам на улице, тем более в тех местах, которые потенциально могут стать чужим убежищем. Впрочем, символическое обещание он не выполняет.***
Он видит их ещё несколько раз, и нет ничего удивительного в том, что Рёске наконец замечает. Однажды, когда Курамочи притискивает его к стене, Рёске вскидывает голову и встречается взглядом — холодным горящим взглядом — с Харуичи. Младшего пронзает такой ужас, что он едва сдерживает вскрик, юркнув за угол. Ему требуется несколько секунд, чтобы унять дрожь в подкосившихся коленях, и сквозь грохот в ушах он слышит отдалённые голоса: — Что такое, Рё-сан? — Ничего, — смеётся брат, — мне показалось, я увидел мышь. — Мышь? — смущенно уточняет Курамочи, и Харуичи позорно сбегает; лёгкий смех брата всё ещё звучит в ушах, словно непрекращающийся звон после головокружения. Когда они пересекаются на следующий день на тренировке, Харуичи заливается краской. Его лицо становится ядрёно-красным каждый раз, когда он видит старшего или — боже милосердный — встречается с ним глазами. Харуичи краснеет, Рёске снисходительно улыбается. Они так и не говорят о произошедшем, и через день Харуичи снова застаёт брата с Курамочи.***
Смотреть на это... мучительно. Жгуче, стыдно. Харуичи неловко, он по-прежнему краснеет, кусает губы, но не может прекратить, потому что от странного зрелища в нём растёт непонятное чувство. Словно чувство странной приобщённости. В районе диафрагмы что-то сдавливает и ёкает, и это не очень приятное ощущение на самом деле, как с трудом подавленная икота, но что-то в этом есть. В том, как сводит пальцы на ногах, пересыхает во рту. Харуичи становится тяжело дышать, и ему иногда кажется, что его дыхание звучит в унисон с ними, дышащими загнанно и сбивчиво после поцелуев. Харуичи думает, каково это — целоваться так, по углам, безоглядно, урывками. Каково это — целоваться с парнем? Они с братом по-прежнему не говорят об этом, хотя Рёске знает, что младший пялится на них. Они по-прежнему иногда проводят время вместе по вечерам, тренируются или сидят в комнате Рёске, но теперь в их совместном времяпрепровождении появилось место молчанию, не тяжёлому, как опасался Харуичи, и не совсем неловкому, но он всё равно краснеет. Рёске смеётся и говорит, что надо бы что-то делать с тем, как младший реагирует на всё окружающее. Харуичи только молчит и кусает губы: он вспоминает, как брат смеётся в объятьях Курамочи, как его дыхание перерастает в тихий гортанный звук — сжатый вздох, когда Курамочи кусает его шею... Харуичи проклинает и себя, и свою дурацкую реакцию; Рёске ему улыбается, он краснеет.***
В какой-то момент всё меняется. Харуичи замечает это не сразу, в отличие от Рёске. Старший становится резким, порывистым, даже злым. Харуичи не понимает, и ему обидно, а потом он замечает, как его собственный взгляд неотрывно следует за Курамочи. За человеком, с которым ему работать в паре целый год. За человеком, для которого ему придётся заменить Рёске в поле. И Харуичи не может не краснеть от таких мыслей. Рёске смотрит на младшего хищно. Третьегодки уже покинули клуб, им осталось только написать все тесты и спокойно выпуститься. Харуичи снова как-то застаёт их с Курамочи, но ему кажется, что и в чужих поцелуях что-то изменилось: прибавилось отчаяния; каждый поцелуй — в копилку прощальных. Харуичи поджимает губы и больше не ищет их в темноте. Почему-то только теперь ему кажется, что между его братом и его сэнпаем творится что-то слишком личное для чужих глаз. Что-то, к чему совсем не стоит приобщаться посторонним.***
В день, когда Рёске выезжает из своей комнаты, Харуичи идёт его проводить. В комнате старшего не обнаруживается, и он направляется в комнату Курамочи. Рёске там. Его чемодан стоит у входа, двое сидят на кровати. Харуичи замечает касающиеся друг друга ладони и встрепанные волосы, смущается, неловко оправдывается, извиняется. Рёске улыбается, поднимаясь. — Ничего, — говорит он, когда Харуичи совсем уж затихает, уставившись в пол. Старший подходит к двери, поднимает свой чемодан. На Курамочи он не оглядывается, они уже сполна попрощались. — Не смей повторять в этом за мной, — говорит Рёске, когда проходит мимо младшего. И в его обычной улыбке, и в полушутливом тоне Харуичи слышится угроза. Он знает: Рёске оставляет Курамочи на целый год. Год между выпускающимся третьегодкой и остающимся первогодкой. Он невольно кидает взгляд брату за плечо, где на кровати немного растерянный и очень грустный сидит Курамочи. Заметив чужой взгляд, он вскидывает голову, но едва ли он слышал слова Рёске. Харуичи закусывает губу, отводя взгляд, без слов кивает, потому что выдавить из себя хоть что-то кажется ему непосильной задачей. Рёске удовлетворённо хмыкает в ответ и выходит. Дверь тихонько закрывается, Харуичи тяжело и долго выдыхает. Ему кажется, что в нём самом тоже что-то закрылось с этим щелчком.