Je serai ici.

Унесет в моря мою печаль Весной, когда в Питере нехарактерно безоблачное для города небо уже расплывается закатной палитрой, в Париже все еще доживает свои последние минуты день. Между ними разница всего в два часа, что, казалось бы, сущий пустяк, но Паша воспринимает все по-своему, и повлиять на его мнение просто невозможно, как и всегда. Два часа в его понимании – это две тысячи километров, десятки тысяч чужих лиц в толпе, бессонные холодные ночи и сообщения. Целое море сообщений, каждый божий день. Они пишут друг другу постоянно, как только появляется возможность, перекидываются новостями, фотками, песнями и голосовыми, силясь заполнить каждый час в отсутствии друг друга беседами о насущном. И он искренне ненавидит эти переписки, понимая, что эта жалкая карикатура на реальное присутствие Романова между их редкими встречами – единственное, что у него есть в ближайшие несколько лет до выпуска. Коля считает Пашу излишне пессимистичным в этом вопросе, потому что его два часа между Питером и Парижем – это фотографии вечернего залива, которыми щедро делится Паша, пьяные признания последнего в любви через десятиминутные голосовые, пожелания доброй ночи и утра тому, кто раньше ложится и встает, но самое главное – ожидание скорой встречи. Принесут тебя седые воды Романов прилетает летом, почти на целый месяц, а Пестель срывается к нему зимой, когда столичную пародию на зиму и новогодние каникулы просто невозможно терпеть. Николай, привыкший к извечной французской простоте в отношении ко всему, включая даже долговременную разлуку, каждый раз не понимает, как можно настолько крепко сжимать в объятиях человека. Каждый раз, глядя в серьезные глаза напротив и видя в них немое «я скучал» невольно вспоминает о том, что в Париже его, честно говоря, никто так не ждет. Все каникулы они проводят в компании друг друга, изредка отвлекаясь на вечера с общими друзьями и рабочие моменты. Питерский июль похож на кривой этюд начинающего художника, который резкими мазками пристроил на полотно солнце, залепил тучами, а потом с довольным выражением на лице размазал все это дождем, мол, полюбуйтесь на невероятнейший талант. Паша бы в лицо этому творцу плюнул, если бы не одно «но»: такая погода, на его счастье, позволяла без лишних мук совести отменить все свои планы на день, сославшись на несуществующие проблемы с давлением, и провести время с Романовым. — Ты что, решил сократить свой рацион до стакана воды? — Доносится подчеркнуто возмущенный голос из коридора. А после в проеме появляется сам Николай, прислонившийся плечом к косяку двери, сложивший недовольно руки на груди и смотрящий со свойственным лишь ему одному укором, от которого действительно порой становится стыдно. Паша и рад бы что-то вразумительное ответить, или объяснить, что последние несколько дней до прилета гостя питался исключительно вне дома, бегая со сдачей учебных долгов, но глядя на такого домашнего Колю в растянутой футболке и клетчатых пижамных штанах хотелось только одного: сгрести его в объятия, подобно плюшевому медведю, и не отпускать. В идеале – никогда. Поэтому сделав вывод, что вопросы по добыче провианта они всегда успеют решить, он молча протягивает к Романову руки из-под одеяла, так и не успев с утра не то что в порядок себя привести, а банально подняться с кровати, на которую сейчас с сомнением поглядывала вышеупомянутая жертва его авантюр. Они всегда были разными. Разные взгляды на политику, литературу, музыку, жизнь в целом. Окружающие первое время только удивлялись, наблюдая за постоянными стычками и ссорами, а потом все как-то само устаканилось, сменившись классической для любой пары мерной бытовухой. И теорий со стороны, объясняющих эти перемены, было много. В основном не самых лестных. Но их отношение к сплетням осталось неизменным – полное безразличие. Просто повзрослели, просто научились ценить друг друга такими, какие есть. Ежедневная нервотрепка и скандалы терпятся только тогда, когда на них полно сил, времени и желания скорее потерять человека, а они, увы, стремились к абсолютно противоположному исходу. Романов, еще несколько секунд нерешительно потоптавшись на месте, все-таки подходит к кровати, чтобы в следующий момент ожидаемо попасть в плен любящих рук, обвившихся вокруг его талии, притягивающих к себе мягко, и вместе с тем по-детски требовательно. Каждое их утро после долгих перелетов было наполнено немой радостью от того, что они наконец-то вместе, что родное лицо видишь вживую, а не через экран телефона. Паша рвано выдыхает, ткнувшись носом в щедро облитую дорогим одеколоном шею, морщится недовольно от резкости запаха, но продолжает молчать. Коля, внезапно тоже утихший, к их общему счастью решил оставить вопрос исчезновения еды из холодильника на более подходящее время, прижавшись мягко губами к взъерошенным за ночь волосам. Оба знают, что на слова у них есть еще по меньшей мере вечность, а на это утро – всего пара часов. Тысячи дорог до дома знай Романову тяжелее всего наблюдать за тем, как стремительно меняется настроение Пестеля в последнюю неделю до отлета. Он привык к постоянным встречам и расставаниям, у него много знакомых и любящий брат, живущий, как и сам Николай, во Франции. Его всегда окружают компании по интересам, дела, массы радостных прохожих и понимание, что все в этом мире не напрасно. Он живет. А у Паши есть Коля. И все, пожалуй. Знает, что его жизнь не крутится вокруг этого человека, как Земля вокруг Солнца, и все же не может заставить себя не думать об обратном. У него есть его угрюмый, серый, но от того не менее любимый Питер. У него есть близкие, проверенные временем друзья, с которыми он пьет по выходным в баре. У него где-то в сибирской деревеньке родители живут, с которыми он созванивается регулярно и деньгами время от времени помогает. Но параллельно этому он не знает, какой от всех этих вещей толк, если нет рядом Романова. Я буду здесь — Мы еще зимой встретимся, забыл? Рука, еще недавно сжимавшая Пашину, поправляет сейчас лямку рюкзака на плече. Вторая лежит на ручке чемодана. — Знаю. Его руки спрятаны в карманы, во избежание лишних телодвижений. Если он позволит себе дотронуться до Коли хоть пальцем, то уже не сможет отпустить. Порвет билет, сломает Романову ногу, но не отпустит в этот проклятый Париж. — Вот как, — тонкую линию губ мягко трогает улыбка. — Знаешь наверняка и то, что я тебя люблю. Глаза в глаза, даже не думая отвести взгляд. — Знаю. Потому что люблю не меньше. У одного впереди две тысячи километров, бессонная и холодная ночь, бесчисленные толпы людей и сообщения. Второй мчит к заливу, пока солнце окончательно не село. Сегодня он, в качестве своего скромного признания, отправит единственному адресату лучшее фото заката, не забыв пожелать доброй ночи. Два часа разницы – пустяк. У них вся жизнь на то, чтобы их наверстать. Долгие годы.