thank you, next.

      Я уставилась на безмолвный телефон. Пять часов. Я ждала уже пять часов.       — Хватит, Фриск.       — Заткнись, — пробормотала я, прекрасно зная, что это не поможет. Что-то, а Чару заткнуть не было никакой возможности — как можно заставить замолчать то, что внутри тебя? Ее вздох прозвучал в моей голове слабым эхом.       Я знала, что она переживает. Еще бы. Мы делим на двоих одно тело — и то, что я творила с ним, создавало и ей потенциальную угрозу, а перехватить надо мной контроль у нее не было ни малейшего шанса. Может, мое ментальное здоровье и слабело с каждым днем — но решимости у меня по-прежнему было поболее, чем у нее. Поэтому ей и оставалось лишь бессильно вздыхать.       Была и еще одна причина, о которой я, впрочем, предпочитала не думать.       Мой взгляд упал на руки. Вчера на них появилась новая порция шрамов, которые теперь время от времени неприятно саднили, напоминая о себе. То, что было вечером, я помнила довольно смутно — сначала ножницы, потом нож, потом я обнаружила себя перед зеркалом… Чара, кричащая внутри меня от бессилия… Она смогла на краткий миг перехватить контроль и теперь отчитывала меня — а это било больше, чем что-либо. Кроме одного.       Телефон по-прежнему безмолвствовал.       — Да не хватило бы у меня на это сил, кишка тонка, — проговариваю я вслух. Когда говоришь подобное, у слов становится больше веса, чем если ты просто держишь это в мыслях. Чара опять вздыхает.       — Я же просто хочу, чтобы ты была счастлива, — ее слова тихим эхом отдаются внутри меня. Счастлива. Счастлива. Что такое счастье? Была ли я счастлива хоть один день?       — Спорим, он сейчас смеется над тобой где-нибудь в компании других монстров, — мой внутренний «паразит» продолжает увещевать меня — ну, или ей это так кажется. Кажется, что она делает лучше — но на самом деле от каждого ее слова внутри прибавляется битого стекла, которое оставляет глубокие раны, не дает спокойно дышать, не дает спокойно жить, думать.       Чувствую себя птицей в клетке, которой обрезали крылья, которая теперь уязвима, как никогда. Что самое паршивое — хранитель клетки, который обещал быть рядом вечно, сейчас по ту сторону телефона. Того самого, который молчит шестой час. И промолчит еще — возможно, пока сам этот мир не рухнет.       — Фриск…       Я слышу, как она плачет. Вслед за мной и моей искалеченной душой. Если бы мне когда-нибудь сказали, что Чара, этот «демон, который приходит, когда называют его имя», жесткая, холодная, расчетливая, способна плакать, я бы рассмеялась сказавшему это в лицо. Плакать — это не про Чару. Бить стены кулаком от злости, кричать, пока не охрипнешь, строить планы мести — вот это про нее. А плакать… Значит ли это, что она сломалась вслед за мной? И теперь внутри меня — ни единой целой, гармоничной личности?       — Не надо переживать за меня, — резко обрываю ее я. Слышу — чувствую — как она давится слезами, но послушно замолкает.       — Ты не оставляешь нам ни единого шанса? — ох, если бы у меня был ответ на этот вопрос. Но Чара знает, как знаю и я, что здесь не может быть никакого ответа.       Она — внутри меня, часть меня, и никогда не сможет меня коснуться. Но не это главное. Она любит меня. А я ее нет. И от осознания этого мне хочется кричать — ничуть не меньше, чем от осознания того, что я тоже люблю того, кто не любит меня в ответ.       Чертово колесо, которое никто из нас не может сломать.       Тишина разрывается трелью звонка. Я подрываюсь, стремительно несясь к телефону. Да, так и есть, это он, его улыбающаяся рожица на экране. Несколько глубоких вдохов — и я поднимаю трубку.       — Эй, малая? — его голос вполне обычный, как будто он не подозревает, сколько я времени я провела, в бессильной злости ударяя по ментальным и реальным стенам. Может, действительно не подозревает. Чара внутри издает звук, больше всего похожий на рычание. Да, знаю, знаю, тебе очень хочется его убить. Мне иногда тоже.       — Слушаю, Санс, — я в свою очередь придаю своему голосу как можно более будничный тон. Незачем ему знать, что на самом деле у меня внутри.       — Выйдешь? Погода хорошая. Надо поговорить.       — Не смей! — кричит Чара так, что у меня звенит в ушах. — Не смей, слышишь? Да у тебя даже голова мокрая, заболеешь, черт возьми!       Я давлюсь смехом. Вот уж голова — последнее, про что я подумаю, во всех смыслах. Когда меня останавливало хоть что-то, если он предлагал мне встретиться?       — Конечно, — без тени сомнения отвечаю я в трубку. — Дай мне десять минут собраться.       — Пять. Жду внизу.       Ветер — все еще по-зимнему прохладный, все-таки начало апреля — пробрал меня до костей. За пять минут, естественно, я не успела привести себя в порядок, так что и выскочила, в чем была, лишь накинув плащ. Санс курил, прислонившись к дереву. Я улыбнулась ему, не получив улыбки в ответ. В последнее время это было нашим обычным приветствием — ничего кроме теплоты с моей стороны и холода с его.       Левая рука снова засаднила, и я потерла ее через рукав. На ткани появились кровавые пятна. Потрясающе, теперь еще и плащ стирать. Молчание затянулось. Санс потушил сигарету, достал новую. Закурил — и только тогда наконец посмотрел на меня.       — Тебе не кажется, что всем нам пора двигаться дальше? — он выпустил клубы дыма в воздух. Чужой, странный голос, пробирающий до костей — ха, вот это каламбур! Только непохоже было, что он шутит.       — В каком смысле? — наконец выдавливаю я. Скелет хмыкает и снова затягивается:       — В прямом. Нам нужно избавиться друг от друга. И идти вперед. Потому что на самом деле мы просто тащим друг друга на дно, только и всего.       — Какая же ты тварь, — бесстрастно комментирует молчащая до этого Чара. И я впервые за очень долгое время с ней согласна.       — Ты хочешь сказать, что это я тащу тебя на дно, ведь так? — как я ни старалась скрыть горечь, она все равно просочилась наружу. Санс выкинул сигарету и кивнул.       — Да гори ты в аду! — Чара внутри силится перехватить контроль, но я держу ее достаточно крепко, чтобы этого ни случилось. Как ни странно, внутри нет ни пламени, ни гнева, только пустота.       Санс, ну за что ты так со мной? За что? Мне же больно, в какой-то степени я умираю каждый раз, когда ты оставляешь меня. Да, я научилась справляться с этим, но мне кажется, что это сделало меня хуже, еще более холодной, чем даже Чара. И мне страшно. Я же боюсь тебя потерять, хоть в каком качестве, я очень боюсь, что ты исчезнешь из моей жизни навсегда, и не останется ни следа. Я не хочу так, это я уже точно не смогу пережить прежней. Я не знаю, кем меня это сделает, но кем бы ни сделало, я этого не хочу!       — Фриск… — они говорят в унисон — одна умоляюще, другой с опаской. Усилием воли я выключаю Чару. Сейчас солирую я.       Ты оставил меня. Ты меня оставил — хотя это я обещала, что всегда буду рядом, потому что ты боялся, что все сломается опять, что я устрою очередной сброс, а теперь ты меня оставил.       Не будет больше ожиданий звонка. Прогулок ночных с дурацкими шутками тоже не будет. Не будет вечерних чаепитий, игр в настолки с Папирусом и Андайн, не будет той неуловимой нежности, которая мне изредка доставалась. Ничего не будет.       — Хочешь историю? — говорю я вслух. Санс удивленно моргает.       — Хочу, — говорит он. Чара внутри меня тоже обращается в слух. Я улыбаюсь.       — Жила-была девочка, — мой голос тихим эхом разносится по пустой улице. — Она была странная и некрасивая, и никто ее не любил. Тогда она отправилась к монстрам, чтобы обрести себя среди таких же странных и некрасивых. И там полюбили ее — и полюбила она.       — Фриск… — скелет пытается остановить меня, но я качаю головой:       — Но-но-но, ты же согласился послушать? Так вот. Девочка настолько полюбила монстров, что помогла им выйти из Подземелья на поверхность. Она даже спасла одну заблудшую душу, забрав ее внутрь себя.       Я закрываю глаза. Вижу Чару внутри — она испугана, как никогда.       — Фриск, нет!       Усилием воли я отпускаю ее. Лети, Чара. Лети. Найди себе того, кто полюбит тебя — я знаю, что ты найдешь. Мы слишком долго отравляли друг другу жизнь — и тут Санс прав. Нам надо двигаться дальше.       — Дай догадаюсь, — голос Санса вырывает меня из моего сознания. — И жили они долго и счастливо, да?       — Если ты думаешь, что эта история закончится хорошо, ты совсем меня не слушал, — замечаю я. Он, как обычно, улыбается — и я знаю, что за этой улыбкой ничего больше нет. Как и внутри меня.       Я думала, что он сломает меня — но вместо этого я чувствую… облегчение? Неужели после всего, что случилось, я чувствую… свободу? Невозможно — но это так и есть. Двигаться дальше?       Я улыбаюсь — вполне искренне. Разворачиваюсь, слышу еле уловимый вздох.       Двигаться дальше? Легко. Гори ты в аду вместе со своими шутками, кетчупом и прыжками в пространстве. Ты закончился — моя любовь, моя болезнь, моя потенциальная причина для самоубийства, ты весь вышел. Рука снова засаднила, но теперь эта боль казалась чистой, особенной, испепеляющей, очищающей изнутри всю мою тьму.       Ты закончился.       спасибо, следующий.

Счастливым вроде быть несложно, Всего-то надо — отпустить, Возможно? Да, вполне возможно, Когда устал и нечем крыть, Когда внутри — то гром и буря, То тишь да гладь, и солнца свет, Когда не мозг, а сердце рулит, И сердце держит лишь ответ, Когда ты ждать не хочешь боле, И клетку резко разруша, Ты сердце отпустил на волю, И вновь в полет твоя душа… легко отправить сердце вдаль, если внутри ушла печаль.