наше лето

Только-только забрезживший закат — любимая и долгожданная часть рабочего дня по скромному мнению Жени. В первую очередь, конечно, потому что он знаменует конец сегодняшней бесконечной смены. Но. Через стеклянные двери миниатюрной автозаправки, чуть подёрнутые дымкой тумана после мощного, недавно обрушившегося, ливня, открывается вид на серебристый глянец асфальта и чистое вечернее небо, наконец, прогнавшее с себя почти все тёплые подушки облаков. А прямо под ними, вдали, лесная полоса, разделяющая полотно вьющейся линией деревьев. Неяркие лучи солнца, что вот-вот спрячется за горизонт, просачиваются сквозь стекло и изламываются персиковым светом на гладкой поверхности пола, отсвечивая как-то совсем уж волшебно, будто прощаясь до завтра. В такие моменты, совершенно измотанный взмыленный парень прячет куда подальше своё желание сорваться ближайшим рейсом обратно на родину; встряхнув головой, отгоняет куда подальше так некстати взявшееся наваждение. Целый день в душном одиночестве у любого спровоцирует ненужные мысли, думает Женя. Не время раскисать, когда тебе выпадает такая потрясающая возможность обучаться в лучшей стране мира по мнению наивных мальчиков из русской сибирской глубинки и̶ ̶и̶х̶ ̶р̶о̶д̶и̶т̶е̶л̶е̶й̶. Дохнуть, наконец, получается полной грудью — термометр показывает всего лишь +24. В Луизиане в этом году выдался аномально жарящий август. Юноша, ещё раз задержав взгляд на улице, разбито выдыхает. Сегодняшнюю вечернюю смену он отработал без единой сигареты — и, пожалуй, сей факт стоит поставить на первое место в топе недостатков своей очередной подработки. Неособо утруждаясь, он подметает у прилавка, протирает пыль со столика, дует пару раз на полки с товаром и, стягивая форменную жилетку, топает в подсобку. В десятом ночи он выезжает со двора заправки на скейтборде и на секунду прикрывает веки и жмурится от дуновения ветра, запахивая тонкий вельвет куртки. Не по годам мерзлявое тельце совсем не переносит контраст температуры. Закуривает Женя почему-то только на подъезде к дому, голодно затягиваясь родным кусачим Bond. Глотку приятно холодит, а язык мелко пощипывает; в голове проносится дурацкое: «жить можно». Ожидаемо, проезжая мимо соседствующего с его многоэтажкой бара, Женя ловит носом сладкий воздух, в котором мешаются приторный девичий парфюм и нотки вишнёвого сидра. Дверцы бара призывно открыты, а нескончаемый гул юных голосов склеивается в приятный белый шум. Парню нравится это место. Нравится думать о жизнях. О их хозяевах, которые в этом заведении сталкиваются. Аляповатый калейдоскоп сломанных или ещё не судеб от выпивох-завсегдатаев в дурацких ковбойских шляпах за 10 долларов до смущающихся школьников, встречающихся на своих первых свиданиях в проспиртованной забегаловке. Забившись в самый угол, пылают своими круглыми щеками, с которых совсем недавно сошли следы подростковой прыщавости. Женя усмехается себе под ноги, упустив момент, когда начал представлять, как бы прошла его первая романтическая встреча. А уже минутой позже беззлобно чертыхается, резко разворачиваясь в обратном направлении, потому что за всем этими раздумьями проезжает поворот в свой дворик, а мелькающие в голове лица, в конце концов, смазываются и перестают провоцировать интерес. Окончательно от замысловатых фантазий его отнюдь неласково отвлекает сначала свист, а потом звонкий удар связки ключей по черепушке откуда-то сверху. Если точнее, с четвёртого этажа: — Дурачина, ты опять оставил ключи в замке, поднимайся уже, — заспанный блондин хрипло ворчит, особо не удивляясь застывшему соседу по квартире, привыкнув к тому, что тот немного, как сейчас принято говорить, не от мира сего; разглаживает средним пальцем морщинку над переносицей, добавляя, — если ты хочешь, чтобы к нам заявилось ворьё, то скорее оно предпочтёт курятник, нежели эту дыру.

***

На следующий день, досыта выспавшись, Калинкин встаёт далеко за полдень. Соседа он находит на кухне вполне бодрым и свежим, несмотря на беснующуюся за окном духоту. Иногда он даже завидовал, и, если бы Жене предложили описать друга одним словом, то он бы выбрал 'лёгкий'. В этом слове действительно умещается весь Вася своей небольшой, но крепкой тушкой. Лёгкий на подъём, в общении, и даже в предпочтениях в одежде; лёгкий во всех конфликтах и глупых заварушках, которые без его подвешенного языка и очаровательной мордашки, Женя в этом абсолютно уверен, закончились бы очень и очень печально. За метлой надо следить, дружище, иначе когда-нибудь ей подметут самый вонючий двор, а после на неё там тебя и посадят, — поучительным тоном вещает Вася, спасающий приятеля в один из таких взбалмошных вечеров после того, как два диковатого вида араба цепляются языками с Калинкиным, зарвавшимся уже спустя четыре слабоалкогольных шота залпом. Абсолютное неумение пить и трезвость, стремительно падающая к нулю всегда сигнализировали о приближающихся неприятностях. Неожиданно всплывшие фрагменты воспоминаний растворяет звонкий голос с кухни: — Дракон, наконец, выбрался из пещеры? — не оборачиваясь, приветствует его сосед, — сорри, на завтрак чудесное ничего и яйцо с той недели. — Затяжной сон — одна из оставшихся прелестей, которая напоминает мне, что я всё ещё юн и беззаботен, — немного перебарщивает с драматизмом в голосе, вещает Калинкин, ощущая, как в животе барахтается непонятно, откуда взявшееся, пока безобидное, предчувствие того, что что-то грядёт. Их съёмная квартирка хоть и была крайне компактной, но ценник держался соответствующий — поэтому никто не возникал. Тихий в летний сезон район на окраине Нового Орлеана практически полностью создавал изоляцию от городской суматохи и этим друзей вполне устраивал. После перелёта на совершенно чужой материк, покой оставался главным и чуть ли не единственным достоинством американской глуши для двух русских студентов. — Я в душ, а потом проведаю Мартина, ты со мной? — Женя подтягивает пижамные шорты и встаёт около открытого окна, цепляя обнажённой кожей спины редкие дуновения слишком тёплого ветра, — он, наверное, опять тусуется на рампе. Вася почему-то резко дёргается словно от разряда тока и, кротко взглянув из полуприкрытых век на собеседника, торопливо выпаливает: — Слушай, совсем забыл рассказать, я пару недель назад заобщался с пацаном, тоже русским... Точнее, он мне сам написал, чтобы я ему помог английский подтянуть, то-сё. Не за бесплатно, конечно, — пальцы парня беспорядочно хватаются за кромку скатерти на столе, а голос едва заметно срывается на полтона вверх, — я так понял, он сюда тоже прилетает обучаться по обмену, и... Чёрт, я в курсе, что ты бегаешь от новых знакомств, как от огня, но кому из нас подработка нужнее? Кажется, у него заканчивается не только запас слов, но и кислород в лёгких. Закусив и без того потрескавшуюся губу, блондин выжидающе замолкает. Женя, который всё это время не сводил глаз с васиных рук, наконец, кивает, давая согласие на то, чтобы тот продолжал. — Эм, так вот, в американском английском, ясен красен, ты сильнее меня. Поможешь студентику и заодно подзаработаешь деньжат, чем не сказка? Потом только спасибо скажешь, — заканчивает Шакулин, впервые поднимая взгляд на собеседника. — Я-то не против, только не догоняю, почему ты лепечешь, как трепетная лань, — Вася пропускает момент, не успевая отпрянуть, когда Калинкин спрыгивает с подоконника и встаёт напротив соседа. Вплотную. У него по радужке зрачков блестят озорные смешинки, а на тонкой линии поджатых губ угадывается тень недоверия, — не в любви же признаваться собрался. Всё-таки у товарища непостижимым образом получается читать людей, в очередной раз понимает Шакулин. В ответ на попытку спрятать эмоции или подменить чувства — ни сказав не слова, насквозь прошьёт тебя взглядом хоть самого искусного вруна он считает, как ребёнка. Пугающая чуйка на пиздёж и острая выдержка вполне органично присущи зрелым людям, повидавшим жизнь со всех, по большей части неудачных, ракурсов, но явно не патлатому пацану с пожелтевшими от брекетов зубами. Допытываться Женя не будет, бороться с жертвой — тем паче. Калинкину больше по душе приступить сразу к выбору наказания. Начиная с пластмассовых улыбок, холодного игнора или отсутствия эмпатии, а заканчивая отвратно-светским тоном общения, будто и не было трёх лет бок-о-бок. Общих секретов, откровенных разговоров, слёз, остывшей пиццы на последние центы, разделённой на двоих прямо в дворике у закусочной, упрямых и громких скандалов, конечно же, с необдуманно брошенными фразами. И ещё кучи всего, что наполнило, поломало, изменило, а после сформировало и позволило повзрослеть. Собрало заново и сделало лучше. Вася не дурак и всё понимает, он знает Калинкина ровно также, как и самого себя. Поэтому решается отделаться со всем быстро и прямо в лоб. — Окей, — на выдохе произносит и неловко выпутывается из тягучего накалённого воздуха, скопившегося между парнями, — только не дуйся за то, что перед фактом ставлю... Он уже прилетел и будет нас ждать на любимой рампе Мартина. Шакулин снова смотрит на друга и не без удовольствия подмечает: тот, как в воду опущенный. То ли из-за проснувшейся неприязни к себе — дурак ведь, согласился почти сразу, без ознакомления со всеми обстоятельствами, то ли от ощущения, что сейчас им открыто и вполне удачно попользовались. И, выходя из кухни, Вася забивает последний гвоздь в крышку гроба: его зовут Саша, он твой одногодка, прилежный умница и я уже кинул ему заявку в друзья с твоего аккаунта. Лёгкого пара! Блядство.