Писечка

Антоша поправляет трусики так, чтобы не сильно впивались в попу — надо попросить папочку купить ему новое белье, а то это уже мало. Он переступает с ноги на ногу, вставая, как фламинго, и принимается с двойным усердием шинковать зелень для омлета. На часах восемь, а папочка всегда встает рано. — Где штаны? — раздается хриплый голос со стороны двери. Мальчик оборачивается, тут же на автомате натягивая футболку ниже, чтобы скрыть трусики. — Почему ты опять почти голый? — Прости, папочка, — бормочет Антоша, потупив взгляд. Рука с зажатым в ней ножом трясется так, что он боится его выронить. Брюнет стоит, оперевшись плечом о дверной косяк, и зло смотрит. Антоше стыдно, что он не успел приготовить завтрак и не оделся как подобает, но вместо стыда его затапливает другое странное чувство. Он не способен отвести взгляда от отчима, его накачанного тела, рельефного пресса, дорожки темных волос, спускающейся под резинку штанов… Почему-то становится так жарко, а внизу животика приятно тянет — за все шестнадцать лет своей жизни Антоша не испытывал такого. То есть испытывал, конечно, но чтобы вот так прямо при Арсе — такое впервые. Он облизывает губы, стараясь восстановить сбившееся дыхание, а Арс хмыкает и произносит низким тоном, от которого внутри все печет: — Что такое, Антон? Ты весь покраснел. Мальчик сглатывает и склоняет голову, стараясь уйти от ответа, но мужчина подходит ближе и поднимает его лицо за подбородок — подушечка большого пальца проходится по влажным губам. — Что я говорил про хождение по дому в трусах? — ухмыльнувшись, спрашивает он, и теперь Антоша дрожит всем телом: он так не хочет наказания. Отчим часто наказывает его, особенно когда мама уезжает в командировку, как сейчас. Он может запретить компьютер на целую неделю или заставить убирать всю квартиру. В прошлом месяце Антоша все коленочки стер, ползая по полу с тряпкой, а Арс только смотрел на него тяжелым взглядом и совсем не помогал. Рука Арса перемещается на горло, сжимает несильно — и коленки подгибаются от этой грубости. — Что я сказал, Антон? — В его голосе появляются нотки рычания, и Антоше почему-то очень хочется потрогать себя между ножек. — Что накажешь, — выдыхает зеленоглазый, делая шаг назад и упираясь поясницей в кухонную тумбу. Арс напирает, тесня его своим телом — вот бы он прижался сильнее. — И ты ослушался. — Прости, папочка. Я больше не буду, обещаю. Мужчина опускает взгляд прямо на его трусики и ухмыляется шире — Антоша не понимает, что его так развеселило. С ним что-то не так? Белье кажется еще теснее, и Антоша тянется к паху, чтобы проверить, что же там такое. — Нельзя, — рявкает на него Арс, больно шлепая по руке. — Я запрещаю тебе себя трогать. Антоша вновь сглатывает: боже, неужели с ним это снова случилось. Иногда, когда он думает об отчиме перед сном, его писечка становится совсем твердой — и иногда мальчик сжимает ее кулачком, быстро-быстро двигая. Это каждый раз очень приятно, так горячо и почему-то стыдно, но с каждой секундой остановиться всё сложнее. Перед глазами обычно мелькают воспоминания о том, как Арс мылся в душе — как-то раз Антоша случайно подсмотрел за ним, хоть через мутные от пара стенки там ничего и не видно было. А потом после такого его словно простреливает удовольствием — Антоша никогда больше такого не испытает, никогда! Даже когда папочка позволяет съесть целое ведерко мороженого, или когда водит его в аквапарк, или когда покупает самый большой самолет в «Детском мире». Но всегда чего-то не хватает, очень хочется вставить хотя бы пальчик в попку… *** — Блядь, это полный пиздец, Арсений, я не могу это читать, — морщится Антон, прикладываясь к бутылке и запрокидывая голову — Арсений наблюдает, как быстро понижается уровень пива в стеклянной таре. — Это жесткая блевотня, меня от нее мутит. — Может, дело в том, что ты выдул два литра? — фыркает Арсений, кивая на три пустые бутылки у стула. — Давай продолжай. — Нет! Я думал, там что-то пиздец какое поэтичное, оно же называется, блядь, «Фантасмагорическое таинство ледяных глубин океана». А на деле тут вообще не про те глубины! Самому Арсению беспричинно забавно: то, что им попалось в интернете это дерьмо, он считает не иначе как знаком свыше. На каждом предложении Антон куксится, кривится и издает весь спектр звуков от «беее» до «фууу» — и это уже само по себе смешно. — Их даже зовут как нас, у меня от этого сейчас точно пиво назад польется, — добавляет Антон. — Так я поэтому этот рассказ и выбрал. И что, ты и представляешь нас? — хихикает Арсений. — Не знал, что твои вкусы настолько специфичны. Антон закатывает глаза и вновь прикладывается к бутылке, допивая содержимое. Пламя свечи окрашивает его в тепло-оранжевый, и смотреть на него приятно — не так приятно, конечно, как Антоше из того жуткого рассказа при виде отчима, но тем не менее. — Продолжай читать. — Но он же, сука, его отчим. А ему, сука, лет десять от силы, это педофилия. — Неправда, ему там шестнадцать, ты сам прочитал. — Арсений к своей бутылке толком не притронулся: он веселится и без алкоголя. — Тогда у него не всё в порядке с головой, а это еще хуже. — Антон жмурится и снова открывает глаза, как будто надеется, что от этого текст на экране смартфона пропадет. — Я начинаю жалеть, что ты мой сосед. — Ничего ты не жалеешь — из нас двоих убираюсь я один. Ты хочешь жить в свинарнике? — Антон на этих словах так поджимает губы, что Арсений победно ухмыляется: — Давай читай. Вообще-то, они никогда не проводят вечера вместе, хотя живут в одной комнате уже несколько месяцев. Но всё, что Арсений знает про своего соседа, это: тот высокий, худой как палочки для суши, учится ужасно, любит футбол, залипать в ТикТок и шаурму. На этом его познания заканчиваются — у них и времени узнать друг друга особенно не было, пока не настали январские выходные, которые обоим приходится проводить в общаге. И они рады бы залипнуть каждый в своем ноутбуке, но свет во всем здании вырубили, и до завтрашнего утра его не ожидается. — А если у меня сядет зарядка? — Я тебе банку дам. Антон вздыхает, как перед казнью, опять набирает в грудь воздуха и продолжает. *** Очень хочется вставить хотя бы пальчик в попку, но Антоша такого себе не позволяет: если отчим узнает, он его точно накажет. И сейчас, пока Арс так прижимается к нему, сзади тоже будто бы щекотно. Мальчик незаметно трется попкой о тумбу, но легче не становится. — Чего ерзаешь? — грубо спрашивает Арс, придерживая его за бок — из-за задравшейся футболки его пальцы касаются обнаженной кожи. Антоша скулит — потрогать себя тянет нестерпимо. — Ничего, — шепчет тот в ответ, сжимая руки в кулачки, чтобы не было соблазна прикоснуться к себе хотя бы кончиками пальцев. — Папочка, можно я пойду… — Куда? — К себе в комнату. — А кто будет готовить завтрак? Антоша смотрит на кухонную тумбу, где есть все для приготовления омлета — осталось, собственно, приготовить. Но как ему стоять у плиты, если у него всё зудит, а глаза стыдливо увлажняются? — Папочка, ну пожалуйста, можно мне пойти в свою комнату? Мне что-то нехорошо. Взгляд Арса смягчается, и в его нежно-голубых, как глубокие воды океана, глазах появляется нежность. — Прости, солнышко, — ласково говорит он, наклоняясь и чмокая его в лобик. — Конечно, иди в комнату, я сделаю всё сам. Антоша кивает и, прижав руки к паху, быстренько уходит с кухни, в несколько широких шагов достигает комнаты, где тут же падает на кровать. Он сводит ножки, стараясь унять горячий жар между ними, но это лишь усиливает его. Лоб до сих пор горит от прикосновения. Замка на двери нет, поэтому Арс в любой момент может раскрыть дверь и ворваться внутрь, но даже это не сдерживает порыв опустить руку и погладить себя в паху через трусики. Ткань влажная — совсем немного, и, опустив взгляд, мальчик видит крошечное темное пятнышко. Он трет его, растирая влагу, и стонет от удовольствия — приходится закусить ладонь. Ему так стыдно, потому что папочка запретил себя трогать, но… через белье ведь не считается? Он елозит рукой по твердой писечке, которая подрагивает под пальцами, и не может сдержаться — еле слышно скулит. Хочется посмотреть, как всё выглядит внизу, потому что Антоша никогда не смотрел, он ласкал себя лишь под одеялом, но спустить трусики отчего-то страшно. Имеет ли он право? Щеки от этих мыслей горят, как и всё тело — пылает огнем. Пересилив себя, он убирает руку и переворачивается на живот: трогать нельзя, но ведь больше Арс ничего не запрещал. Антоша приподнимает таз и плавно опускает, потираясь о покрывало, и это гораздо приятнее, чем рукой. Но в голове всплывает мысль: а что, если бы это была не его рука, а чужая… Например, отчима… Он представляет, как Арс бы запустил руку ему в трусики и жестко обхватил его ладонью, а пальцем другой руки потер бы сзади… От этой фантазии становится так хорошо, наслаждение накатывает на него будто волнами, кажется, ему остается совсем чуть-чуть. — Что ты делаешь? — холодно спрашивает мужчина откуда-то сверху, и Антоша дергается, резко поворачивается на спину, подтягивая к себе ноги. Он и не заметил, как отчим вошел: слишком был занят… другими вещами. — Ничего, — произносит он одними губами, потому что связки вдруг отказывают: звука нет. — Не смотри, пожалуйста. — Я ведь запретил тебе, — игнорируя просьбу, произносит брюнет. Он нависает над ним мрачной скалой, нет, айсбергом, и от этого холод пробирает до костей. — Значит, мне придется тебя отшлепать. Антоша шумно сглатывает, во все глаза глядя на отца — но тот серьезен. Неужели это заслуженно? Его даже в детстве не шлепали, а теперь ему уже шестнадцать! — Папочка, не надо, пожалуйста, — тоненьким голоском пищит он, сворачиваясь калачиком. Ему кажется, что на долю секунды взгляд голубоглазого теплеет, но затем тот хмурится и садится на кровать, хлопает по своим коленям. Антоша не шевелится: всё так же лежит, прижимая ладони к паху. Его петушок по-прежнему твердый — страшно, если Арс его увидит, ведь трусики ничего не скрывают. Антоша не уверен, что это нормально, что если с ним что-то не так… — Я долго буду ждать? — хмуро спрашивает темноволосый, барабаня пальцами по коленям. Кажется, он начинает злиться по-настоящему. — Быстро ложись. От обиды на глаза набегают горячие слезы, но мальчик смаргивает их и, всхлипнув, осторожно поворачивается, ползет к Арсу. Тот всё еще полуголый, в одних штанах, и вид его идеального тела почему-то вновь вызывает желание потереть себя в жопке. Но Антоша сдерживается: молча ложится животом на колени Арса, зажмуривается в ожидании удара. Но его гордый петушок упирается в обтянутое трениками бедро отчима, и от этого дыхание перехватывает — Антоша прикусывает губу, чтобы не издать ни звука. — Ты понимаешь, почему я тебя наказываю? — холодно уточняет мужчина, еще ничего не делая. — Важно, чтобы ты понял, солнышко. — Потому что я себя трогал, — еле слышно отвечает Антоша. — Неправильный ответ. Я буду шлепать тебя, пока ты не догадаешься, — отрезает отчим разочарованно, чуть приспускает его трусики, а после резко опускает ладонь на попку — от этого по комнате раздается звонкий звук. Антоша, не выдержав, скулит и ерзает, но от этого его писечка активнее трется о бедро, и ему очень хорошо. Арс устраивает вторую руку у него на спине, придерживая, а затем снова шлепает — больно! — Папочка, мне больно, — пищит Антоша, стараясь уйти от очередного удара, но хватка крепкая. Это не только больно, но еще и горько, и обидно! Кожа горит огнем, Антоша представляет, как она раскраснелась: наверняка там остался отпечаток широкой ладони Арса. — Я жду ответа, — таким же ледяным тоном, как и раньше, произносит тот, и опять его шлепает, заставляя Антошу дернуться. Сил говорить нет, поэтому Антоша лишь мотает головой, не переставая скулить. Ему очень жарко, всё разгорается не только снаружи, но и внутри. Арс правильно его наказывает, он ведь точно дефектный, потому что порка начинает ему нравиться… Это больно, но в то же время так хорошо, и ему так приятно, что Арс его касается… Мальчик приподнимается на коленях в ожидании нового удара... — Я не слышу, — всё твердит Арс, приправляя уже каждое слово шлепком. Он бьет жестко, с размаху, наполняя комнату этими ужасно смущающими звуками. Антоша покачивает бедрами, и на каждом коротком движении его твердый цветочек трется стебельком о бедро Арса — перед глазами мелькают феечки. — Ну? — Арс останавливает руку, механически поглаживая его по саднящей коже. Та стала такой чувствительной, что немножко пульсирует, как и его писечка, и его дырочка тоже. — Папочка… — умоляюще пищит Антоша, шмыгая носом. Он ненавидит себя, свою порочность, и от этого из глаз текут слезы. Дышать тяжело, но зато так есть надежда задохнуться от кислородного голодания — он такое в сериале видел. — Что? — У меня сзади всё свербит… Арс гладит его по ягодицам, слегка сжимает пальцами кожу — и Антоша подается назад, под его ладонь. Она прохладная, но это не снимает жара, наоборот: распаляет сильнее, вынуждая неловко выгибаться. Один из пальцев проезжается по ложбинке, и Антоша, не успев заткнуть себе рот рукой, вымученно стонет. Мужчина вдруг замирает, рвано выдыхает и повторяет свое движение — теперь явно осознанно. Или нет, и Антоша просто сходит с ума, но сердечко стучит тук-тук-тук, а тело горит, и писечка вся истекает чем-то мокрым… Он закусывает губу до крови и зажмуривается до белых пятен под веками. — Тебе это нравится, — удовлетворенно замечает Арс, намеренно проезжаясь подушечкой большого пальца по его нежной дырочке. Не выдержав, Антоша дергает тазом, подставляясь под его руку, но Арс резко убирает ее — и в следующую секунду со шлепком обрушивает на ягодицу. Антоша кричит, но уже не от боли, а от удовольствия — с каждым ударом, пусть те и гораздо сильнее, оно пронзает его насквозь. Кожа тлеет и пульсирует, член дрожит, яички поджимаются… Он мечтает, чтобы Арс бил еще жестче, а потом снова погладил, а потом вставил ему в попку палец или даже два. — Папочка, — выгадав паузу между шлепками, выдыхает Антоша. Он сам не знает, чего хочет, не может же он прямо сказать Арсу о своих желаниях… Тот тогда его точно накажет, и будет прав! Но Арс пока не ругается, лишь тормозит и на удивление ласково спрашивает: — Да, солнышко? — Мне больно. — Антоша шмыгает носом, потому что от стыда за свою порочность в носу щиплет, а глаза совсем мокрые. — Ну тихо, тихо, — с нежностью шепчет Арс, кладя ладонь ему на спину и мягко поглаживая — сзади всё печет так, что хочется приложить лед из морозилки. — Мне жаль, что я причинил тебе боль, солнышко. Но ты же понимаешь, за что это? — За то, что я себя трогал, — еле слышно признается Антоша и чувствует, как горячие слезы текут по щекам. — Нет, солнышко, — цокает Арс, проводя кончиками пальцев по линии его позвоночника — на копчике он останавливается. — Я наказываю тебя за то, что ты меня не послушался. Антоша чувствует себя таким глупым. Он не только порочный, развратный, отвратительно распутный, он еще и бестолковый ребенок, а ведь ему уже целых шестнадцать лет! — Прости… — сдавленно просит он, пытаясь приподняться, но Арс по-прежнему придерживает его рукой — второй он осторожно гладит его по воспаленной, слишком чувствительной коже попочки. — Я больше не буду, папочка, я всегда буду слушаться. — Умница, Антон. А теперь вставай. Урок ты усвоил. Антоша на секунду тормозит: как так, это всё? Но Арс натягивает его трусики обратно, хлопает его по бедру напоследок, а после насовсем убирает руки, поэтому приходится аккуратно слезть с его колен. Пипочку Антоша прикрывает ладонями, чтобы отчим не заметил его возбуждения — вдруг он и из-за этого бы разозлился. Тот смотрит очень выразительно на его руки, хмыкает, вставая с кровати. Взгляд у него такой, что от него ноги подкашиваются и член подрагивает, а дырочка еще сильнее пульсирует — так требует внимания. Антоша отворачивается, избегая этого взгляда, но продолжает ощущать на себе его дьявольскую силу. Всё лицо до сих пор мокрое от слез. — И запомни, солнышко, — чересчур мягко говорит Арс, — никогда не трогай себя без моего разрешения. Антоша молча кивает, не решаясь спросить его, а можно ли. Может быть, вечером его отчим смягчится, и тогда получится подгадать удачный момент — а пока лучше потерпеть. *** — Фу, блядь, не могу, — кривится Антон, гасит экран телефона и запрокинув голову, смотрит в потолок. Слава богу, потому что у Арсения проблема: у него стоит. Он, конечно, всегда понимал, что немного кокнутый на голову извращенец, но чтобы настолько? То есть на протяжении половины главы всё было нормально, а затем началась порка — и вот тут Арсений понял, что всё пошло по пизде, то есть по хую. Он сглатывает и пересаживается поудобнее, радуясь, что тусклого света от свечки недостаточно, чтобы увидеть его стояк. До этого момента он и не подозревал, что его торкает порка: все полтора половых партнера за его жизнь были до омерзения нежными оленятами и боялись лишний раз шевельнуться, что уж говорить о шлепках. И на алкоголь возбуждение списать не получится: он даже первую бутылку не допил, сидит стеклый, как трезвышко. Ему жарко, прямо как Антоше из этого всратого рассказа, хотя в комнате дубак: батареи полумертвые, а обогреватель не работает — электричества-то нет. К счастью, Антон ничего не замечает: он продолжает сверлить взглядом потолок, что-то бормоча. Пустых бутылок у его ног скопилось на целый пункт приема стеклотары — уже пять, шестую он держит в руке. Из-за опьянения читал он хуево, запинаясь на половине слов и еле шевеля языком, но так было даже лучше: это хоть немножко сбивало возбуждение. В противном случае Арсений бы сидел с таким стояком, что хоть по лбу бей. — Что ты… — хрипло начинает он и тут же, прочистив горло, повторяет нормальным голосом: — Что ты говоришь? — Что сейчас блевану, — морщится Антон, переводя на него расфокусированный взгляд. — Арсений, это полный пиздец. Кто это написал вообще? У него всё с головой нормально? — Думаю, это просто чья-то фантазия, — пожимает тот плечами. — Любая фантазия имеет право на жизнь. Это же всего лишь история, никто там не утверждает, что это норма и надо трахать своих приемных сыновей. Или он не приемный, я так и не понял... — Но, блядь, это ненормально. Как это не удалили? — Подозреваю, что в интернете есть вещи и похуже, — уклончиво говорит Арсений, притягивая к себе маленькую подушку в виде панды с собственной кровати и кладя ее на пах. — В конце концов, как можно придираться к рассказу, где член называют «петушком». — Бля, — Антон ржет, — это шикардос. А как тебе голубые глаза, как глубокие воды океана? Видимо, они такие же глубокие, как очко этого Антоши. — В теории такие глаза должны быть черными, на глубине-то света нет, — задумывается Арсений. — Соответственно, и цвета нет. — Ни хуя не понял, но и хуй с ним. А у тебя какие глаза? — Голубые. Как глубокие воды океана, — хихикает он. — Ты разве не замечал? Антон выразительно поднимает брови — если Арсению что и нравится в соседе по комнате, так это мимика. Она у него такая выразительная, что по лицу сразу всё видно: грустно Антону, весело ли, хочется жрать или срать — всё. Другое дело, что они не общаются, поэтому использовать эту информацию Арсений всё равно не может. — Неа. — Антон вдруг с громким «бум» ставит бутылку на пол, а после с трудом поднимается со стула и делает два нетвердых шага к Арсению. — Покажи, — требует он нелепо. Очередь Арсения удивляться: он так же (хоть и наверняка менее эффектно) поднимает брови, но и голову поднимает тоже, чтобы при желании Антон смог рассмотреть цвет его глаз. Антон резко нагибается, чуть не заехав ему по носу, но останавливается вовремя. Дышит через рот, прямо алкогольными парами в лицо, щурится, шмыгает сопливым — от холода — носом. — Ни хуя не могу понять, — разочарованно тянет он и на удивление ловко берет со стола свечу. Подсвечника у них нет, так что его роль играет высокий стакан, набитый бумажками для устойчивости свечки. Он подносит огонек к лицу Арсения — последний ожидаемо отшатывается, но после замирает, позволяя Антону пялиться на его глаза. Они впервые смотрят друг на друга на таком расстоянии, если жалкие сантиметры между ними вообще можно назвать расстоянием. В желтовато-оранжевом дрожащем свете Арсений видит, какие на самом деле красивые радужки у Антона: не грязно-зеленые, как ему казалось раньше, а травянистые и с мелкими золотыми лучиками, будто от солнца. Это открытие почему-то смущает, и Арсений быстро отворачивается, плотнее прижимая подушку к паху. Стояк не спал ни на сантиметр. — И правда голубые, — выпрямившись, с подозрением выдает Антон, словно до этого был уверен, что Арсений его обманывает. — Клево. Хотя я читал, что у всех людей голубые глаза. — Так и есть, — на автомате соглашается Арсений, тоже сглатывая. Антон по-прежнему стоит около него, и от этого неуютно, пусть и за почти четыре года жизни в общаге Арсений привык к отсутствию личного пространства. — Стой, а разве? — хмурится он. — Задняя оболочка глаза в любом случае темная, если ты не альбинос. А за цвет радужки отвечает передняя оболочка, там хроматофоры с меланином. И если строма… Арсений замолкает, увидев реакцию Антона: тот смотрит на него так, словно зашел на лекцию по квантовой физике, перепутав дверь кабинета с сельским сортиром. — То есть я тебе факт из подборки с Адме, а ты мне про анатомию, — фыркает тот, качая головой. — Бля, пойду поссу. — Спасибо, что сообщил об этом. — Сорян, мы с прошлым соседом всегда говорили, сам не знаю, на хуя, — произнеся это, он поворачивается к двери и нетвердой походкой, будто вышел за водкой, идет к двери комнаты. Арсений наблюдает за ним до дверного хлопка, а после облегченно вздыхает и, опустив руку под подушку, сжимает член через ткань штанов. Он всё еще в благоговейном ахуе после открытия своего фетиша, но первый шок спал. В конце концов, Арсений никогда не был нормальным, и сейчас ему стоит лишь порадоваться, что он не открыл в себе желание делать минеты хорькам. Или обкладывать член улитками, или обматывать соски резинками для денег. Чтобы сбить возбуждение, он щелкает себя по головке, затем бьет ладонями по щекам, прикусывает язык и думает о Дональде Трампе в бикини с блестками. Потом он думает о сиськах. Эта отработанная сисьтема, и она помогает — пока в голову опять не лезут картинки из жуткого рассказа. Мозгом Арсений понимает, что происходящее по сюжету — ни разу не норма, и его торкает не абьюзивный псевдоинцест, а сама порка. Или именно факт подчинения? Пока он блуждает в этих смутных мыслях, Антон, беспричинно счастливый, возвращается из туалета. — Не только поссал, но и посрал, прикинь, — выдает он радостно. Раньше сосед не делился с ним такими интимными подробностями своей жизни, так что у Арсения закономерно глаза лезут на лоб. — Блин, прости. Нахватался от прошлого соседа, а сейчас бухой — и прям воспоминания нахлынули, потому что мы с ним постоянно прибухивали. — Он выпустился? — зачем-то уточняет Арсений, хотя ему неинтересно. Но надо отвлечь Антона разговором, чтобы он не заметил весьма странно лежащую панду-подушку. — Не, его числанули. Но ему и не надо: он татухами теперь занимается и рэпует. — Круто. — Эта информация еще менее интересна, чем новость об испражнениях Антона. — Читай дальше, — кивает Арсений на лежащий на сиденье кресла телефон. Выходит, Антон срать ходил вообще без света: и свечу не взял, и телефон. То ли в темноте видит, как кошка, то ли действует на ощупь — ну прям Сорвиголова. Главное, чтобы не обоссал им всю ванную. — Арсе-е-ений, — тянет тот полупьяно, — это уже ни хуя не смешно. В натуре, там же хуй петушком называют. — Петушок пропел давно. Антон вновь косится на него с тем самым выражением лица — будто говорит себе: «Нечего общаться с этими сосунами». Но всё-таки шлепается в кресло, достает телефон из-под жопы и печально пялится в темный экран. — Бля, ну нет, — умоляюще произносит он. — Да — и я готовлю ужины всю неделю. — Арсений в душе не ебет, зачем так сражается за этот ебанутый рассказик. По сути, он может прочесть его позже, самостоятельно, без всяких там Антонов… Но он даже не знает, что нравится ему больше: ублюдочная порнушность или Антонова мимика во время ее прочтения. — Ладно, — легко соглашается Антон, словно только этого и ждал. Он врубает экран и смотрит на него чуть осознаннее, щурится, хлюпает носом, кутаясь в свою толстовку. — Теперь я знаю, что ты извращенец. — Ничего подобного. Это просто слишком забавно. — А кто-то же на это реально дрочит… — Антон щурится сильнее, напоминая сову из мема, а Арсений думает, что этим «кто-то» станет он, причем в ближайшее время. — Какие-то маленькие девочки, у которых и секса-то не было. — Думаешь, это создает неправильное представление о сексе? Обычно Арсений не разговаривает с малознакомыми людьми на такие темы, но стояк так и подбивает. Антон после этой фразы поднимает брови, затем хмурится, тут же прикусывает губы и отводит задумчивый взгляд в сторону — калейдоскоп эмоций, а не человек. — Ну да. Вот они прочтут и будут думать, что лупить по жопе — это круто, а это же не так. — Кому-то нравится. — Но не так! Тут этот Арсений, блядь, его бьет ладонью наотмашь со всей дури, кому такое зайдет? Я свою бывшую как-то решил шлепнуть в процессе, ну, того самого, а она как начнет на меня орать… — Что-о-о? — смеясь, тянет Арсений. — Зачем ты это сделал? — Да порнухи пересмотрел и решил, что будет круто! А когда тебя пиздят во время секса, это вообще не круто, — дует он губы. — И она такая: «А давай я тебя так же?», и я зачем-то согласился. — И? — Он почему-то замирает в предвкушении, хотя и догадывается, что ничего хорошего там не будет. — И она как шарахнет своей ладошкой — у меня чуть искры из глаз не посыпались. Пиздец, короче. — А потом по-нормальному вы не пробовали? — Неа. Я был не против, даже кучу статей прочел, но решил не предлагать, чтобы не нарваться. А потом мы с ней расстались, и стало не с кем. Арсений прекрасно знает, что такое «не с кем»: у него секса не было с начала учебного года. В родном Омске с этим проблем нет — там бывший, с которым можно приятно провести время на каникулах, но где и как искать кого-то в Москве — Арсений не в курсе. Не через Тиндер же. — Мне было бы любопытно попробовать, — пожимает Арсений плечами, как ему кажется, беспечно. — Чисто ради интереса, насколько это больно. — В смысле, чтобы тебя лупили? — удивленно уточняет Антон. — Ты каблук, что ли? Арсений ломается пару секунд: стоит ли говорить Антону, что если он и каблук, то только если каблуки на мужике? И в итоге, разумно решив скрыть факт своего пидорства, отвечает пространное: — Это всё сексизм и гендерные стереотипы. — У меня бывшая этим увлекалась. Стереотипами. — Стереотипами? — Арсений теряет суть, но зато из-за этого нелепого разговора, наконец, перестает агрессивно хотеть трахаться и теперь мечтает просто вздрочнуть. — Какими стереотипами? — Ну, Гамлет там, Гексли, что-то такое. На первом курсе одногруппница Аня донимала Арсения тем, что он типичный Есенин, поэтому они с этой девочкой созданы друг для друга, аки Ленин для мавзолея. Арсений не знал, как объяснить ей, что из общего у него с Есениным разве что слухи о ебле с мужиками (причем в его случае это не слухи), поэтому тупо слушал ее теории на протяжении всего семестра. К счастью, к Новому году Аня нашла себе новую жертву, так что Арсений был избавлен от необходимости объяснять ей, что он скорее предпочтет отношаться с реальным Жуковым, чем с ней. К тому же вряд ли бы она поняла: ее упорству и целеустремленности могла позавидовать баллистическая ракета. — Ты, наверно, имел в виду соционику, — поправляет Арсений. — Я имел в виду, что мне насрать, — вздыхает тот тяжело, а потом вздыхает еще раз и после недолгих, но явно мучительных метаний, принимается читать дальше. *** Антоша не может уснуть: он вертится с бока на бок, укутывается в одеяло, снова его скидывает, взбивает подушку — и так по кругу. Ему удалось поспать всего часик, а потом он проснулся от кошмара, и больше заснуть не получается. Одеяло слишком тяжелое, матрас неудобный, подушка каменная, жарко, холодно, свет фонаря из окна мешает, и по углам из-за него мерещатся жуткие тени. В какой-то момент становится по-настоящему страшно: в углу будто притаилось чудовище, и его длинные щупальца расползаются по стенам его комнаты, готовые схватить его. Мальчик не выдерживает: встает и тихонечко, на цыпочках, идет к Арсу в спальню. Он делал так пару раз, когда ему снились кошмары, но давно — ему тогда было лет десять. Брюнет тогда только появился в их семье, но уже не отказывал в том, чтобы обнять и успокоить. Мальчик осторожно стучит в дверь, надеясь, что отчим не спит — и действительно, тот мягко говорит: «Заходи». На тумбе горит ночник, а сам Арс сидит на кровати с книгой в руках. Антон сглатывает, когда видит обнаженный, неприкрытый одеялом рельефный торс, но старается смотреть на лицо — на Арсе очки, и ему очень идет. — Что случилось? — строго спрашивает он, впрочем, не без беспокойства — Антоша это чувствует. Ему боязно испытывать терпение папочки после утреннего происшествия, тем более что попка до сих пор саднит, но он всё равно просит: — Можно я с тобой посижу? Мне приснился кошмар, — умоляет Антоша, оттягивая подол широкой футболки, в которой обычно спит — она еле прикрывает попку. Он опять без штанов, совсем забыл про них, но Арс не комментирует это: решил, видимо, что златовласый обречен и учить его чему-то бесполезно. Отчим молча откидывает одеяло с края постели, приглашая к себе. Антоша, улыбнувшись, добегает и юркает под это самое одеяло, укутываясь и укладываясь головой на подушке. Хоть он и не прикасается к мужчине, ему всё равно здесь гораздо теплее и уютнее. — Что за кошмар? — подает тот голос, поправляя очки, а затем запуская эту руку ему в волосы: поглаживает мягко, по-отечески, и Антоша едва не мурлычет. И тут же вспоминает свой сон — всё умиротворение как вихрем сдувает. Он чувствует, как щеки начинают пылать, а задничка горит сильнее. Арс всё-таки сильно его отшлепал, и зеленоглазый юноша боится повторения, поэтому о своем кошмаре рассказывать не хочет. — Да так, неважно, — уклончиво отвечает он, двигаясь к брюнету под бочок, утыкается в него лбом. — Я больше не боюсь, папочка. — Ты покраснел, — хмурится Арс, откладывая книгу на прикроватную тумбочку. — Что там за сон? Грязь какая-то? Антоша жмурится, трется лбом о бок Арса, как котенок. Но отчим не тает от таких нежностей, наоборот: крепче сжимает прядки его пшеничных волос, вынуждая сказать правду — больно. — Папочка, это неважно, — ноет Антоша, но, поняв, что уклониться от ответа не получится, садится на кровати и поджимает губки: — Если я расскажу, ты не будешь злиться? — Не буду, — явно нехотя соглашается Арс. — Но ты расскажешь честно, иначе мне опять придется тебя отшлепать. Антоша опускает взгляд, чтобы мужчина не прочел по глазам правду: сегодня ему понравилось. Ему по-прежнему стыдно, но от воспоминаний об этом его дырочка до сих пор вибрирует. — Мне снился ты, — это признание дается мальчику с огромным трудом: в горле словно комок, а в носу почему-то щиплет. — Я знаю, что это отвратительно и неправильно, и меня надо сдать в психушку… — Так, Антон! — рявкает на него мужчина. — Ты тут плакать собрался? Ну-ка не смей! Но от этого слезы подступают быстрее, Антоша пытается их сморгнуть, но одна, самая настойчивая, упорно скатывается по щеке. Он тут же вытирает ее тыльной стороной ладони, но ее сразу догоняет подружка. — Прости, папочка, — шепчет он, глотая воздух — дышать тяжело. — Оно само. — Солнышко, ну ты чего? — вздыхает брюнет, обнимая его крепкой мужской хваткой и перетаскивая на свои колени — Антоша устраивается в его объятиях, как котеночек. — Я не хотел тебя расстроить. Я просто волнуюсь. — Я знаю, папочка, — шмыгает, потираясь сопливым носиком о горячую шею. Ему так нравится чувствовать под собой сильное мужское тело, это так уютно, но в то же время жар чужой кожи заставляет испытывать не совсем сыновьи эмоции. — Но если я расскажу, ты меня накажешь. Арс ласково поглаживает его по спине, и его прикосновения так приятны, что хочется стонать. Он дышит размеренно и спокойно, его грудь вздымается — и Антоша покачивается на ней, как на волнах. — Не накажу, обещаю. — Тогда сдашь в психушку. На долгие минуты Арс замолкает, заставляя потерять бдительность и расслабиться. Антоша прикрывает глазки и почти засыпает, как тот неожиданно говорит: — Я не буду ругаться и не подумаю, что ты сумасшедший. Что я делал в твоем сне? Антоша вздрагивает и ерзает, но Арс обнимает его крепко и не выпускает, поэтому приходится уткнуться в него лицом и пробормотать: — Трогал меня. — Понятно, — хмыкает мужчина, вдруг резко поворачиваясь и ложась на бок — Антоша оказывается в точно таком же положении, всё так же прижатый к нему. — И в каких местах я тебя трогал? Не в силах ответить, Антоша закрывает лицо ладошками: он только перестал плакать, как глаза снова становятся мокрыми. Арс мягко, но настойчиво, переворачивает его на спину и по одной убирает его руки от лица — пшеничноволосый мальчик жмурится. — Антон, отвечай, — требует отчим. — Нет. — Я трогал тебя здесь? — уточняет Арс, касаясь его плеча. Антоша всхлипывает, надеясь, что это сойдет за положительный ответ. — Здесь? — Теперь он перекладывает руку ему на грудь, большим пальцем ненавязчиво теребит сосочек через ткань футболки. — Везде, — шепотом отвечает Антоша, хлюпая носом. Ладонь ползет ниже, гладит плоский животик. От этого по коже бегут мурашки, Антоша на автомате выгибается и закусывает губу от удовольствия. Брюнет тем временем проводит пальцами по острой тазовой косточке, касается лобка. Даже через два слоя ткани — трусики Антоша надеть не забыл — прикосновение отдает жаром, как раскаленный уголь. — Папочка, — выдыхает Антоша, дыхание у него сбивается. Он не решается открыть глаза, потому что если посмотрит — сойдет с ума, он и так держится из последних сил. Его колосок наливается соками, становясь тверже, и с этим ничего нельзя поделать. — Здесь тоже? — Арс дышит так же тяжело — его огненное дыхание обжигает ушко. Его губы так близко к ушку Антона, что обжигают. — Да. Еще немного — и Арс коснется его писечки, потому что его пальцы очень близко. Антоша ждет этого с нетерпением, весь замирает, ему почти не стыдно: он смиряется с тем, что сгорит в аду за свои грехи, и никакая свечка в церкви ему не поможет. Как-то, когда он долго не мог покакать, доктор вставлял ему свечку в попку, но сейчас даже такая свечка ему не поможет. Арс убирает руку, и горячее дыхание у уха пропадает. Матрас прогибается, и мальчик открывает глаза: видит, как отчим переворачивается на другой бок и выключает ночник. — Спокойной ночи, Антон, — глухо желает он в полной темноте. Опять хочется плакать, но Антоша больно кусает изнутри щеку, чтобы отвлечься. Всё ясно: Арс понял, с каким отвратительным, больным ребенком он вынужден жить, и больше не желает иметь с ним дела. Даже касаться его не хочет, ну и правильно: вдруг это заразно! — Можно я останусь? — тихо спрашивает Антоша, двигаясь к Арсу чуть ближе — только чтобы прижаться плечом к его спине. — Оставайся, — бросает тот холодно. Дыша через рот, чтобы не шмыгать и не всхлипывать, Антоша подтягивает к себе одеяло и снова зажмуривается. Перед сном он думает о том, каково было бы, если бы отчим всё-таки потрогал его между ножек, и сам ужасается этой порочной мысли.