Писечка

— Чего? — охуевше спрашивает Арсений, приподнимаясь на локте и заглядывая в телефон Антона — но текст совпадает с прочитанным. — Это вот так, блядь, глава закончилась? Он что, умер? — Да какой там, — смеется Антон, поворачиваясь к нему. — Не переживай, всё с ним будет ок. — А ты откуда знаешь? — Арсений щурится. — Ты что, читал дальше? Без меня? Антон ровно три секунды пытается состроить из себя невинного, но быстро сдается: — Прости-и-и, — и делает огромные глаза, видимо, пытаясь быть котом из «Шрека», хотя на деле это больше похоже на «как же хочется какать». — Ты тогда был у Ксюши, а мне было грустно и одиноко. То есть вчера, пока Арсений с Ксюшей устраивали у нее дома «Топ-модель по-русски», перемеряя всё из гардероба, Антон уныло сидел в общаге и читал рассказ. Арсению даже стыдно становится, но тот добавляет: — И я решил подрокать. — А на что тут дрокать? У них же ничего не было в этой главе. — Как это ничего? Антоша кидал папке порнуху с собой же — я отлично подрочил чисто на это, — хмыкает Антон, поворачиваясь к нему и нахально закидывая на него ногу. Арсений поворачивается лицом в подушку, ощущая знакомый запах ментолового дезодоранта. Последние дни он проводит в постели Антона столько времени, что и сам этим ароматом уже пропитался. Если бы не риск незваных гостей, они бы еще неделю назад койки сдвинули. — Ты подрочил на три предложения? — фыркает Арсений и снова поворачивается к Антону — тот улыбается и чмокает его в подбородок, потому что из его положения дотянуться может только до этого места. — Запросы у тебя невысокие, конечно. — Да нет же. Я просто представил, как ты бы мне прислал что-нибудь такое, и у меня сразу встал… Хотя ладно, встал у меня еще до этого. Клевая же сцена, ну. — Я… могу что-нибудь такое снять, если хочешь, — немного подумав, медленно произносит Арсений. — Не уверен, что у меня получится так же хорошо, как у Антоши, но я постараюсь. Антон чуть ли не светится от счастья — гирлянда над кроватью Арсения и то светится не так ярко. Кстати, надо ее, наверно, сюда перевесить, они же всё равно постоянно тут тусуются. — Не улыбайся так, — Арсений тыкает его пальцем в бок, — я же сказал, что не знаю, как выйдет. Никогда не делал дикпики. — Я не поэтому улыбаюсь, — в его глазах так много нежности, что Арсению неловко, хотя он давно должен был привыкнуть. — А потому, что ты вообще это предложил. Ты изменился. — Я изменился? — Ага. Как мы неделю назад от Иры вернулись, ты ведешь себя иначе. — Он всё так же лыбится, и Арсений невольно улыбается сам. Невозможно находиться рядом с этим парнем и оставаться унылым или грустным. Счастье — это, пожалуй, заразно. — И как же я себя веду? — Не знаю, проще, что ли. Вроде не думаешь каждую секунду, что наши отношения обречены, и я от невыносимых страданий выпрыгну из окна. — Мы живем на втором этаже. Максимум сломаешь ногу. — Это смотря как падать! — смеется Антон и, словно не удержавшись, опять целует его в подбородок. Арсений уверен, что если провести по его телу слюносканером, он не покажет на коже ни одного нецелованного места. — Так что на самом деле произошло? — не унимается Антон. — Ты в своем познании настолько преисполнился, что как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаешь на триллионах и триллионах таких же планет, как эта Земля, и здесь ты ищешь покоя, умиротворения и вот этой гармонии от слияния с бесконечно вечным, от созерцания великого фрактального подобия и замечательного всеединства существа, бесконечно вечного? — Ты что, — осторожно уточняет Арсений, — на память процитировал идущего к реке? Сколько раз ты смотрел это видео? Антон кажется еще счастливее — хоть это, казалось бы, нереально физически. Он какой-то ходячий генератор счастья, который одной своей энергией способен осветить (а, может быть, и освятить — Антон мог бы создать свою религию) всю планету. — Раз десять точно. И ты не ответил на вопрос. Арсений пожимает плечами и, подумав, поясняет: — Я перестал волноваться. Антон не отвечает, просто вдруг резко подминает его под себя и слюняво целует, забираясь вечно влажными ладонями под футболку. Но Арсений даже ответить не успевает, как дверь распахивается — так что он тут же отталкивает от себя Антона и отлетает на другой конец кровати. — Сорян, — не очень искренне извиняется Матвиенко. — Тох, там в холодильнике твои яйца? Можно я возьму? Завтра верну, а то так жрать хочется, а в магаз нет времени идти, мне выходить скоро. — Да без вопросов, — посмеивается Антон, глядя на Арсения — а у того ощущение, что сердце сейчас прорвет грудную клетку. — Спасибо, ты настоящий друг! — И Матвиенко почти выходит, как оборачивается: — И вы б, это, запирались бы, что ли. — А ты б, это, стучался бы, что ли, — со смехом пародирует Антон. — Серёг, свали уже, иди яйца жарь или что ты там хотел. — Лучше жарить яйца, чем друга, — пространно говорит тот и, хохотнув, всё-таки выходит и плотно закрывает за собой дверь. Уже из коридора добавляет: — Но это мерзота, конечно, пацаны! Весь их диалог Арсений, казалось, не дышал. — Он не удивился, — шокированно выдыхает он: сердце до сих пор бешено колотится. — Так он же знает, — хмыкает Антон, а после дотягивается до щиколотки Арсения и тянет его к себе за ногу. — Иди сюда, ссыкло. — В смысле он знает? — хмурится Арсений, не двигаясь с места. — Он знает про нас? Откуда? — Я сам ему рассказал. Слушай, расслабься. Серёга — самый душевный человек на планете, ему насрать, кто с кем ебется. И он умеет хранить секреты. До сих пор никому не рассказал, что это я в прошлом году наблевал в цветок коменды… — Так это был ты! Она же неделю потом всех третировала! — Я, — довольно лыбится Антон, — причем специально, за то, что она мои сигареты выкинула. А ты не в курсе, потому что Серёжа отлично хранит секреты, говорю же. Шах и мат, аметисты! — Ну… — Арсений честно пытается, но не может найти причин, почему Матвиенко не должен знать. — Ладно. Только больше никому не говори. — Я еще Димке рассказал. Он же живет рядом, по-любому узнает рано или поздно, — беспечно сообщает Антон, подключая и вторую руку — теперь он тянет его уже за обе щиколотки. Арсений упрямо держится за изножье кровати. — И как он отреагировал? — Да нормально. Сказал, что с таким огромным ртом мне нечего делать в гетеросексуальном мире, — фыркает Антон и дергает его за ноги — Арсений, не удержав равновесие, брякается на спину и с глухим «бум» стукается затылком о железную балку изножья. — Бля-я-ядь, су-у-ука. — Бля-бля-бля, Арс, прости! — Антон оказывается у его головы мгновенно, словно переместился в пространстве, обнимает его, чмокает в макушку — хотя ударился он, вообще-то, затылком. — Пиздец, я хуйло. — Не переживай, — кряхтит Арсений, а в голове боль отдается эхом: то нарастает, то стихает. — Больше обосрался, чем ударился. — Прости, — снова извиняется Антон, кончиками пальцев поглаживая его по ушибленному месту. — У кошечки боли, у собачки боли, у таракана боли, у мангуста боли, у свиньи боли… — За что ты их всех так? — У вомбата боли, у носорога боли, у устрицы боли, а у Арса не боли, — заканчивает он и, наклонившись, на секунду прижимается губами к нарастающей шишке. Совпадение ли, но боль действительно начинает стихать. — Молодец, ты обрек на страдания кучу животных, — цокает Арсений. — Мог бы подставить Арнольда — его не жалко. Плюшевый медведь, усаженный на их общий с Антоном письменный стол, смотрит на него осуждающе. Или не на него — он же косоглазый, хрен его знает, на что он там смотрит. — Ты посмотри, — Антон тычет пальцем медведю в морду, — его и так жизнь потрепала. Еще немного боли, и он развалится, как мешок с говном. Да он и есть мешок с говном. — Он это не всерьез, милый, — нарочито испуганно убеждает Арсений Арнольда. — Не слушай этого дядю. Антон первым не выдерживает и ржет, брызгая на него слюнями — Арсений брезгливо вытирает лицо ладонью. Его парень, конечно, идеал, если не считать слюни, бубнеж, начитку рэпа, разбросанные грязные носки, неумение чистить картошку, постоянный запах сигарет… Ах да, и он всё-таки пердит — Арсений вчера открыл для себя сей неприятный факт. Но всё это мелочи и ничтожная плата за то, каким же счастливым Арсений чувствует себя последние недели. За это он готов просыпаться от звука (и запаха) пердежа хоть каждую ночь. — Чего ты так улыбаешься? — опасливо уточняет Антон. — Не знаю, просто подумал о том, что чувствую себя счастливым. — Я тоже! Кстати, маман моя хочет с тобой познакомиться. Это атака без предупреждения — секунду назад Арсений был счастлив, а теперь он холодеет весь, сердце опять отбивает чечетку в груди, головная боль возвращается, колоколом звоня в голове. — Ты рассказал ей, — не спрашивает — утверждает. — Рассказал, — спокойно признается Антон. — Мы общались на днях. Она спросила, как дела на личном — я ответил. Не хочу что-то скрывать от мамы. Арсений медленно выбирается из его объятий, хотя тело ощущается чужим, непослушным, руки и ноги — как из резины. — Да ты же ей даже про проебанные зачеты не хотел рассказывать, — бормочет он как на автомате — губы шевелятся, но слова произносит будто бы и не он. В ушах шум, и голос Антона до него доносится как через толщу битого стекла: — Ты — это не проебанные зачеты, Арс. Эй, расслабься. Арсений не может расслабиться, потому что это — пиздец. Когда его мать узнала, был скандал, крики, угрозы, а затем — штиль, словно разговора про его ориентацию никогда и не было. Мама и сейчас эту тему не поднимает, наоборот: спрашивает постоянно, как там у Арсения с девочками и когда он уже созреет до женитьбы и внуков. — Арс, — зовет Антон, — отомри. — Что она сказала? — Подумала, что шутка, посмеялась. Потом охуела. Потом расплакалась. Потом спросила, почему и ее ли это вина, — рассказывает он равнодушно, как если бы сцены из фильма другу перечислял. — А потом сказала, что я всё равно ее сын и она любит меня любым. — Это только начало. Сейчас она думает, что это пройдет. Что всё образуется, ты одумаешься, найдешь себе девушку. — Знаю, — Антон беспечно пожимает плечами, — знаю, Арс. Не в смысле, что девушку найду, а что она так думает. Но моя мама меня любит. Она и тебя полюбит, вот увидишь. Антон такой спокойный, что это бесит — у него произошел буквально самый важный разговор в жизни, а он выглядит так, словно ничего заслуживающего внимания не произошло. — Тебе что, совсем похуй, что ли? — Мне не похуй, Арс. Я нервничаю, конечно. Но если я тут буду трястись, это как поможет? — Это так не работает. Нельзя управлять своими эмоциями. Нельзя сказать себе «Не нервничай» и перестать нервничать. — Нельзя. Но можно не показывать, как ты нервничаешь, чтобы другие люди, которые и без того склонны к неадекватной панике, не нервничали сильнее, — усмехается он. — Арс, спокуха. Всё нормально. — Не думаешь, что рановато было говорить маме? Мы встречаемся две недели, блядь. — Три. И это моя мама, мне решать, что и когда ей говорить. — То есть меня это не касается, да? — Арсений поднимает брови. — Класс, интересная логика. Пауза. — Блин, — теперь Антон кажется растерянным, будто до него лишь сейчас доходит какая-то очевидная мысль, — блин-блин, ты прав. Тебя же это тоже касается. — Ага. Открытие, блядь. — Блин, я… — Антон дотрагивается до его руки, но Арсений отдергивает ее. — Я реально должен был обсудить с тобой это заранее. Не подумал. Арсений пиздец как злится: не из-за разговора Антона с мамой, а из-за того, что узнал об этом постфактум, как о чем-то незначительном. И, безусловно, очень мило, что Антон не хотел лишний раз его нервировать, но он же не ребенок, чтобы его от всего оберегать. — Действительно, ведь зачем мне что-то решать, зачем что-то со мной обсуждать, верно? Давай ты расскажешь Эду, Ире, Матвиенко, Позову, маме, коменде, всей общаге. Предлагаю тебе выйти на улицу и объявления по столбам развесить. Можем еще парные футболки заказать, с надписью «Мы ебемся». — Арс, ну извини. — Антон виновато опускает голову, теребит вылезшую нитку на покрывале. — Я обосрался. — Окей. Антон поднимает взгляд и мягко улыбается, тянется его поцеловать, но Арсений отворачивается: не потому что на самом деле планирует обижаться до скончания времен, а потому что конкретно в данный момент он слишком зол для ласк. — Да чего ты психуешь? — хмурится Антон. — Слушай, да, я виноват, что с тобой не обсудил заранее, кому что рассказывать. Я виноват — я признал свою вину, извинился, больше так не буду. Тема исчерпана, нет? — Я не обижаюсь, — врет Арсений, отползая от Антона всё дальше, а затем и вовсе слезая с кровати. — Но я не ты, я не могу щелкнуть пальцами, — он и правда щелкает, — и перестать беситься. Антон краснеет, у него даже ноздри раздуваются от негодования — видно, как сильно хочет сам сорваться. Но он держится, ничего не говорит и просто кивает. На столе лежат антоновские Мальборо и, вообще-то, Арсений не любит сигареты, разве что по пьяни и в компании, но сейчас прям хочется. То ли потому что это реально помогает расслабиться — никотин сосуды сужает же, то ли потому что курить после ссоры — это верх драматизма. — Я возьму? — Ты же не куришь. — А сейчас захотелось. — Валяй. Арсений пихает сигареты в карман толстовки — толстовка тоже Антона, кстати — и, шкрябая тапками по полу, идет из комнаты. Было бы здорово, если бы Антон его остановил, но тот гневно пыхтит и явно с трудом держится, поэтому ждать от него чего-то бесполезно. *** Очень тупо было взять сигареты и не взять зажигалку: это Арсений обнаруживает уже на улице. На дворе почти ночь, давно стемнело, и небо привычно мрачное и беззвездное от московского смога. У общежития никого, но это ненадолго: большинство ребят уже вернулись после каникул, так что скоро кто-нибудь наверняка выйдет или, наоборот, попрется сюда. Арсению ни с кем не хочется сталкиваться, так что он натягивает шапку на уши, сует зябнущие руки в карманы и идет к ближайшему магазину — через два дома и за угол. С неба не то снег сыпется, не то дождь моросит — что-то мерзотное и холодное, еще сильнее закручивая настроение в спираль уныния. Арсений думает о том, что вот и поехали тревожные звоночки: они с Антоном встречаются всего ничего, а уже срутся по дурацким поводам. Или не дурацким — он окончательно запутался. Возможно, стоит расстаться поскорее, пока это всё не закончилось совсем паршиво: скандалом, громоздкими обидами, переездом Антона на верхний этаж и молчанием до конца жизни — перебросятся потом взглядами пару раз, если на общей кухне встретятся, и всё. Так, стоп. Арсений тормозит посреди улицы, и какой-то мужик, идущий в противоположном направлении, едва не пихает его плечом, бормочет: «Че встал-то, бля». Но Арсений не обращает на него внимания, в мыслях лишь одно: какого хуя он опять расплылся. Он ведь был счастлив пять минут назад! Пять минут назад он был счастлив, ровно пять минут назад. Ну, может, не ровно — может, минут десять прошло, похуй. Он чертовски сильно влюблен, и в него чертовски сильно влюблены, у них нет никакого неразрешенного конфликта. Антон обосрался, понял ошибку и извинился — где здесь драма? Антон же, блин, идеальный бойфренд, его будто в магазине идеальных бойфрендов и купили — сопли в подарок. А Арсений сам только и делает что ноет, выебывается и истерит. И да, любовь нельзя заслужить или не заслужить, но вот проебать — легко. И если он не будет прикладывать хоть какие-то усилия, Антон сдастся — не факт что сегодня или через неделю, но сдастся точно. Так и не сделав и шага к магазину, Арсений разворачивается и идет назад — а затем снова разворачивается и идет обратно, но уже не в продуктовый за зажигалкой, а к цветочному киоску неподалеку. Продавщица внутри выглядит невыспавшейся и усталой, но дружелюбной — улыбается при виде Арсения, вроде даже искренне. — Здравствуйте, — здоровается тот и только сейчас задумывается, какие у Антона могут быть любимые цветы и есть ли таковые вообще. — Здравствуйте, молодой человек. Подсказать что-нибудь? Арсений качает головой и мажет взглядом по аляпистым букетам, по кипе роз, гвоздик и хризантем. Красным цветом манят анемоны, похожие на маки, пионы с пышными шапками напоминают розовые облака на стеблях. Всё это красиво, но не то. На полках с игрушками сплошь медведи всех форм и размеров: огромные, чуть ли не с Антона ростом, и совсем мелкие, есть даже букет из мини-медведей, и все с сердечками в лапках. Лишь одно место на полке пустует — Арсений поклясться готов, что именно там недавно стоял Арнольд. А рядом с этим пустым местом — кислотно-розовая зайка с печальными глазами и огромными ресницами, и одно ухо у нее короче второго: не на полтора метра, но прилично. — А эта сколько стоит? — указывает Арсений на нее. — Ой, знаете, она с браком, — вздыхает продавщица, снимая зайку и переворачивая ее плюшевой жопкой кверху — на ней виден кривоватый шов красными нитками. — Привезли порванную, я зашила, но сами видите. Если это не идеальная спутница жизни для Арнольда, то Арсений даже не знает, кто мог бы составить с ним идеальную пару. — И сколько? — За восемьсот отдам. Дорого, жесть как дорого для такого китайского хламья, но Арсений молча достает кошелек из кармана куртки. *** Арсений долго разувается, раздевается, мнется у вешалки, моет руки, потом еще трется у двери их комнаты — всё не решается зайти. Особенно с тем учетом, что Антон явно разговаривает по телефону, но через дверь удается разобрать лишь какие-то отдельные слова. Но Арсений — он поклясться готов — точно улавливает свое имя. И уже после этого, не выдержав, аккуратно нажимает на дверную ручку. — Вот только что пришел, — говорит Антон в трубку, глядя на Арсения. Уголок его губ дергается, но голос остается серьезным: — С розовым зайцем. Выглядит уродливо… Да не Арсений, а заяц. Он по-прежнему сидит на кровати, словно и не вставал — хотя, возможно, и не вставал. Времени прошло немного, даже с учетом всех арсеньевских метаний: физических по району и душевных в блоке. — Это зайчиха, — поправляет он обиженно. — Говорит, это зайчиха, — продолжает Антон болтать с кем-то. — Да, кажется очень виноватым. Прям пиздец. Как будто человека убил. Арсений закатывает глаза, пусть и Антон в чем-то прав: он действительно чувствует себя виноватым. Хотя, конечно, не настолько — с убийством уже перебор. — Подожду, пока ты закончишь, — ворчит он, подходя ближе и присаживаясь на стул у письменного стола. — Ладно, Ир, я напишу потом… Да, до завтра, — бросает Антон и блокирует мобильник. Не выдержав, всё-таки улыбается: — Перестал злиться? Он вытягивает руки для объятий, и Арсений после крошечной заминки меняет неудобный стул на колени Антона — садится к нему лицом, втиснув зайку между ними. — Извини, — выдыхает он, хотя слово дается ему с трудом: извиняться он не привык. — Я переборщил с уровнем драмы. — Это я виноват, — Антон обнимает его за талию, притягивая к себе ближе — игрушку сплющивает в плюшевый блин. — Я не подумал о том, что в таких… что в отношениях с парнем надо продумывать такие вещи. С девушками в этом плане проблем нет, болтаешь кому хочешь, и все такие «Молодца, братан». У Арсения с языка почти срывается «Ты еще можешь начать встречаться с девушкой», но нет, больше подобное он озвучивать не хочет. — Наверно, у меня старые загоны сработали. Когда мы с Русланом были вместе, если это вообще можно назвать «вместе», я очень боялся, что кто-то узнает. — Понимаю. А я… Блин, я мало с кем общаюсь, на самом деле. То есть мало кому открываюсь, только самым близким — но с ними я постоянно на связи, всё им рассказываю. И не могу представить, что буду от них что-то скрывать. — Я и не прошу скрывать. Просто хочу тоже участвовать. Если мы пара, то у нас, ну, должны быть общие решения. — Арсений отводит взгляд. — Неловко всё это. — Эй, перестань. — Антон дергает коленями, отчего Арсений подпрыгивает, как при детской забаве про кочки. — Ничего не неловко. Обещаю, с этого момента буду с тобой советоваться. — Ладно. И, кстати, — он вытаскивает зайку из их импровизированного захвата и сажает ее рядом на кровать, — это Хельга. — Красивая, — умиляется Антон, поглаживая розовые ушки, и непонятно: то ли очень хорошо врет, то ли и правда считает косую игрушку красивой. — А почему Хельга? — Ну, в пару к Арнольду. А ты разве не в честь чувака из мультика «Эй, Арнольд!» его назвал? — Э-э-э, нет, в честь Шварцнеггера. Он был кумиром моего детства, «Терминатор» там, все дела. А ты про ту девчонку с монобровью? Вот это парочка была бы… Арсению вновь неловко, но уж эту неловкость он как-нибудь переживет. — Ладно, тогда забудем и будем считать, что ее зовут в честь астероида, открытого Максом Вольфом. Отличная пара для Терминатора. — Как ты догадываешься, я не в курсе, кто это. «Вольф» ассоциируется у меня только с волками. Ну, знаешь, «не тот ты, кто ты, а тот ты, кто ты». — Я ничего не понял, — смеется Арсений. — Видимо, недостаточно еще преисполнился в своем познании. — Догонишь, — подмигивает Антон. — Но давай всё же не покупать игрушки каждый раз, когда ссоримся, окей? Не думаю, что мы будем часто сраться, но не хотелось бы превращать комнату в спальню семилетней девочки. — Это сексизм. — Сказал главный сексист! Кстати об этом. Ира тебя одобрила. Не то чтобы мне нужно было ее одобрение, но это прикольно. А Эдик вообще считает, что ты огонь — он так и сказал. Хотя, — он хмурится, — теперь я думаю о том, о каком именно огне шла речь… — У тебя классные друзья. — Знаю. Вы тоже подружитесь, вот увидишь. — Может быть, — Арсений криво улыбается, — но я не уверен, что умею дружить. У меня же нет друзей. — Как это нет? — удивляется Антон. — А я? — А ты мой друг? — Ясен хрен. Если я твой парень, то я что, не могу быть теперь твоим другом? Если бы счастье можно было описать словами, Арсений бы описал его всего одним — «Антон». Он чувствует, что улыбка перестает быть кривой уродицей и превращается в глупую, жизнерадостную — и смазывает ее поцелуем о губы Антона. Тот поцелуй углубляет, но Арсений быстро отстраняется и цокает: — Так, ты чего это удумал? — Думал, мы потискаемся… — недоуменно отвечает Антон и дует губы: — Я что, наказан? — Наказан, конечно. За то, что читал «Глубины» без меня. Так что, пока я не узнаю, что Антоша жив и здоров, никаких тисканий. Антон строит гримасу, но откидывается спиной на постель и тянет руку к валяющемуся неподалеку телефону. *** Когда Антоша открывает глазки, то видит перед собой лицо Арса — тот смотрит на него взволнованно, но с явным облегчением. — Слава богу, ты проснулся, — выдыхает он и, наклонившись, чмокает его в лобик. — Я так испугался… Как ты себя чувствуешь? В комнате полумрак и, осмотревшись, зеленоглазый обнаруживает себя всё в том же кабинете папочки, на том самом кожаном диване, на котором сидел совсем недавно… А как же трасса, машина и вот это всё? Неужели это было дурным сном? — Но я же… Машина… — Ты выбежал на дорогу, Антон, — брюнет осуждающе качает головой, — тебя чуть не сбили. Повезло, что водитель вовремя затормозил. Значит, это был вовсе не сон! Сейчас, когда Антоша вспоминает мутный от слезок свет фар, его наполняет ужас: как он мог быть таким глупым! Он ведь мог умереть насмерть! — Я бежал за тобой, Антон, — ласковым тоном продолжает Арс, мягко поглаживая его по голове — он стоит на коленях перед диваном, преданно глядя в глаза. — И успел подхватить, когда ты потерял сознание от шока. Слышится мелодичный треск огня в камине, но мальчика он не успокаивает — наоборот, слезки почему-то сами набегают на глаза. Он мог не просто умереть — он мог никогда больше не увидеть папочку! — Ну-ну, не плачь, — успокаивает мужчина, присаживаясь на край дивана. — Солнышко, всё хорошо, я с тобой. Испугался, маленький? — Да, — выдавливает из себя Антоша, шмыгая носом. Он утыкается отчиму в грудь и чувствует, как красивая белая рубашка мужчины намокает от его слез. — Всё в порядке, всё хорошо, я рядом, — шепотом говорит Арс, притягивая его к себе. — Больше так не делай, хорошо? Если с тобой что-то случится, я не переживу. — А я не смогу жить, если мы не будем вместе, — вздыхает подросток, отстраняясь и вытирая слезы ладонью. — Без тебя всё теряет смысл. — Значит, мы будем вместе, — сдается наконец голубоглазый, и Антоша победно улыбается. — Мы придумаем способ. — Ты говоришь правду? — Да. Мысль о том, что я могу потерять тебя, меня отрезвила, — пылко говорит брюнет, прижимая мальчика к себе. — Не хочу больше терять время. Юноша смотрит в его голубые, подобные ясному небу в летний день, глаза, и в них отражается огонь камина — словно солнце. — Возьми меня, — шепчет Антоша онемевшими от волнения губами. Его захлестывает буря чувств и шквал эмоций, но он не позволяет выйти этому наружу — момент слишком важный. Арс в ответ молчит — лишь подхватывает его на руки, как пушинку, и несет к камину, укладывает на медвежью шкуру. Мальчик откидывается на нее спиной и запускает пальцы в теплый мех, глядя снизу вверх на брюнета, который срывает с себя пиджак. От близости огня Антоше жарко, но еще жарче ему от лихорадочных движений отчима, который дергает с себя галстук, а затем непослушными пальцами цепляет пуговицы рубашки — несколько штук отрываются и падают на пол. Они смотрят друг другу в глаза, и зеленоглазый сглатывает, робко касается пуговиц на своей рубашке, но в этот момент Арс рычит: — Я сам. Антоша опускает ручки. Сердечко птичкой бьется в груди: страшно поверить, что они наконец-то сделают это. После всех взглядов, наполненных страстью, после всех влажных снов и не менее влажных мечт! Рубашка плавно стекает с плеч мужчины, оголяя его безупречный торс с кубиками пресса, который юноша рассматривает с вожделением. И только тот дотрагивается до ремня, как Антоша, не в силах больше терпеть, встает на колени и тянет к нему руку. — Можно я это сделаю, папочка? — умоляет он, хлопая ресничками. Арс пытает его мучительно долгим взглядом, а потом всё-таки кивает, убирая руки от ремня. Антоша сам расстегивает его дрожащими пальцами, ощущая, как ротик наполняется слюной от одной лишь мысли, что он сейчас сделает папочке приятно. — Тебе необязательно это делать, — низким тоном произносит Арс, и от этого голоса писечка Антоши дергается от возбуждения. — Но я хочу, — отвечает тот сипло. Он наконец справляется с ремнем и расстегивает ширинку брюк — как же хочется уткнуться носиком, вдохнуть запах… — Папочка, я так сильно хочу тебя. — Я тоже хочу тебя, солнышко. Русоволосый сглатывает, доставая из белья пышущий жаром член мужчины — он такой большой и крепкий, так твердо ощущается в руке, что стон сам собой рвется из груди. Этот пламенный жезл даже лучше, чем во снах, такой великолепно идеальный, с безупречным узором вен и крупной головкой — и Антоша, облизнув губы, робко целует ее. Арс запускает руку ему в волосы, ласково перебирает пшеничного цвета пряди, пока мальчик ласкает его член. Он водит мокрыми от слюны и смазки губками по всей длине ствола, лижет солоноватую головку и наслаждается тем, как папочка тяжело дышит сверху. — Можно я возьму в ротик, папочка? — спрашивает Антоша разрешения. — Если хочешь, солнышко, — нежно говорит брюнет, поправляя пасынку упавшую на глаза челку. Антоша очень хочет — он так давно думал об этом! И он открывает ротик пошире, высовывает язык, чтобы папочка сам провел по нему головкой, а потом медленно смыкает губки вокруг крепкого горячего ствола. Он берет глубоко, чувствуя, как головка скользит до горла, как член во рту пульсирует от желания. Мальчик надеется, что папочке нравится смотреть, как его болт толкается между распухших и покрасневших губок, нравится смотреть на отблески слюны и смазки на коже — в свете камина они должны выглядеть прекрасно. — Стой, солнышко, иначе я сейчас кончу, — вздыхает Арс, отстраняясь. Его грудь вся влажная от пота, но так он выглядит еще сексуальнее, словно сошел с Олимпа — и Антоша стоит перед ним на коленях, как перед богом. — Я хочу, чтобы ты кончил в меня, — смущенно признается Антоша, кидая взгляд на собственную ширинку — она топорщится, и в его трусиках уже так мокро, что смазка скоро просочится через ткань брюк. Дырочка зудит нестерпимо, и подросток мысленно просит ее подождать совсем чуть-чуть. Голубоглазый встает на колени рядом с ним и тянется его поцеловать — но Антоша в страхе отклоняется: он ведь только что занимался такими грязными вещами! — Что такое? — обеспокоенно уточняет Арс. — Я не могу, я же… — Мальчик прикрывает рот ладонью, но Арс закатывает глаза и убирает его руку — целует, ничего не говоря. Их поцелуй жаркий и страстный, Антоша плавится в объятиях отчима, ему становится тяжело дышать, а сердечко вот-вот сгорит от желания. Не отрываясь от его губ, брюнет укладывает его на белоснежный мех и расстегивает его ширинку. — Будет больно? — шепчет мальчик папочке в губы. — Совсем немножко, солнышко. А потом — приятно, — с нежностью отвечает тот и гладит его писечку через ткань трусиков — там так мокро, что едва не хлюпает. Антоша зажмуривается, когда Арс стягивает с него брючки вместе с бельем, а потом тот нагибается и, задрав рубашку, лижет его впалый животик. Это так хорошо, его переполняет любовь, смешанная со страстью — он так хочет захлебнуться в этих бушующих волнах! Арс снова целует его, языком трахает его рот, а пальцами мнет сосочки через рубашку — хлопок натирает их почти до боли. Русоволосый открывает глаза и тонет в темно-синих омутах мужчины, погружается на самое дно. — Я люблю тебя, папочка, — признается он. — И я тебя, солнышко, — тяжело дыша, вторит тот и плавно переходит на его шею — сосет, кусает, почти раздирает острыми белыми зубами нежную плоть. Антоша чувствует, как расцветают на его фарфоровой коже яркие засосы, но это правильно — он жаждет, чтобы на нем остались метки. Если бы Арс был вампиром, зеленоглазый без пререканий отдался бы ему, чтобы стать таким же и быть вместе вечность. Брюнет лихорадочно ощупывает его тело и продолжает целовать шею, а потом опять спускается к животику, ниже, тягуче лижет лобочек. Антоша выгибается от удовольствия, но этого мало: рук и губ не хватает. — Папочка, возьми меня, — просит он, подкидывая бедра вверх. Он смотрит на отчима из-под полуприкрытых век, и сквозь собственные пушистые реснички оценивает, как же тот ослепительно красив. Особенно теперь, такой раскрасневшийся, грудь вздымается — такой живой! Не тот серьезный начальник, похожий на робота, что встретил его в холле! Настоящий! — Сейчас, солнышко, сейчас, — выдыхает Арс ему в писечку, коротко целует ее напоследок, а затем выпрямляется. — Закинь ножки мне на плечи, хорошо? Мальчик послушно выполняет просьбу, а руками скребет мех под собой. От камина ему по-прежнему жарко, но это пламя не сравнится с пламенем в глазах Арса. Тот, неотрывно глядя на него, одной рукой сжимает его бедро, а второй направляет в него свой поршень удовольствия. Острая боль пронзает всё тело, и Антоша хнычет, но папочка без остановки его утешает и говорит ласковые слова. Он погружается в его лоно медленно, давая привыкнуть, и постепенно боль уходит — на смену ей приходит наслаждение… *** — Что-о-о? — тянет Антон, морщась так, будто куснул лимон, перепутав его с яблоком. — Это пиздец! Арсений смеется, и его вдруг накрывает чувством дежа вю: когда они читали «Глубины» в самый первый раз, ситуация у них была примерно такая же — только в положении сидя напротив, а не лежа в объятиях друг друга. Такая же, и в то же время кардинально другая. Удивительно, как много может измениться за какие-то несколько недель… Что ж, Арсений никогда не думал, что будет благодарен коммунальным службам за то, что те так хуево выполняют свою работу. — Могу тебя успокоить и сказать, что анал — это не больно. Ну, если всё сделать правильно. Если разорвать жопу напополам, то больно будет, — посмеивается Арсений. — А тебя… — аккуратно начинает Антон и делает рукой нечто похожее на какую-то сложную технику из «Наруто». — Нет, меня никогда не рвали. — Арсений кривится. — К тому же я еще до первого секса познал все прелести жоподрочки, так что расслабиться для меня не было проблемой. Антон удивленно поворачивается к нему — для этого ему приходится отклонить голову, отчего на шее у него собирается штук пять вторых подбородков. А со стороны выглядит таким худым. — То есть ты увлекался пиханием себе в жопу всякого еще до секса? — Всякого — это моих пальцев. — Арсений чувствует, как безнадежно краснеет. — И что в этом такого? — Ничего, конечно. Ничего такого. Это супер… Так, всё, выключай, у меня хуй встал, — вздыхает Антон, откладывая телефон. Арсений смотрит на его ширинку: врет он, ничего у него не встал. Максимум приподнялся. — На что это похоже? — Пальцы в заднице? — Вообще что-то в заднице. — Сложно объяснить. Но это… Не то же самое, что обычная дрочка, — задумчиво произносит Арсений: он раньше не анализировал разницу ощущений. — Но оргазм другой, круче, мощнее. Не знаю, как объяснить. — Стой. А от анала бывает оргазм? — Глаза у Антона становятся как у совы, которая две недели мучилась запором и вдруг хорошенько проперделась. — Прям можно кончить? — Э-э-э… — Нет, вот теперь Арсений безнадежно краснеет — у него даже уши горят. — Да, можно. — И типа прям со спермой? Это что, сквирт по-мужски? — Я не эксперт по хуям, — огрызается Арсений. — Не знаю, наверно, можно и со спермой. Ты же в курсе, что при стимуляции простаты и член не всегда стоит? Но оргазм есть. — Так глубоко я не читал… — Но обычно ты всё равно в процессе дрочишь, так что получается двойной комплект. Антон приподнимается на локте и смотрит на него с прищуром — и с нахальной улыбкой: — Ты знаешь, что у тебя даже шея покраснела? — Еще бы, блядь, такие разговоры, — ворчит Арсений и уже думает отвернуться, как Антон наклоняется и звонко чмокает его в щеку. — Такой милый. Не знал, что ты стесняешься разговоров про секс. — Я не стесняюсь разговоров про секс, я просто не люблю говорить на темы, в которых до конца не разбираюсь. — До конца, — повторяет Антон, смешно фыркая, и Арсений закатывает глаза. — А вообще я бы хотел попробовать. Трахнешь меня? — Сейчас? — Арсений поднимает брови. — А почему нет? Димка у Кати до ночи как минимум, а то и останется, Серёжа тоже умотал куда-то — я слышал, как дверь хлопнула. — Он может вернуться. — Так мы вроде и не на его кровати трахаться собираемся. — Мы вообще не собираемся трахаться. Пойду приготовлю что-нибудь, — говорит Арсений и садится на постели, но Антон обнимает его рукой за пояс, не давая улизнуть. — Так, в чем дело? — серьезно спрашивает тот, утягивая его дальше в кроватные глубины — Арсений и не пытается вырваться. — Каждый раз, стоит мне упомянуть анал, ты съезжаешь с темы. — Я же говорил, что рано. — Нет, дело не в этом. — На каждом слове шею сзади обдает горячим дыханием. — Тут что-то другое, я чувствую. — Ксюша говорит, что у Овнов поганая интуиция. — Арс. Арсений вздыхает: он и правда слишком долго уклонялся от этой темы, и рано или поздно признаться всё-таки придется. Он выпутывается из объятий и садится лицом к Антону — смотрит на складку меж его нахмуренных бровей. — Я боюсь, что если скажу, то мы опять поссоримся. — Значит, помиримся, — пожимает Антон плечами, хотя Арсений ожидал от него убеждений в духе «Мы не поссоримся! Мы сила! Мы мощь!». — Сука… Хорошо. Еще один мой тупой страх: мне кажется, что после секса — полноценного секса — тебе всё это станет неинтересным. Что это, знаешь, как ачивка в твоих играх. — Арсений опускает взгляд, рассматривая выбеленное пятно на пледе: видимо, от неправильной стирки. — Не в смысле что ты хочешь меня трахнуть и бросить, а просто… Я знаю, что это необоснованный страх, но я… — Ладно, — спокойно соглашается со сказанным Антон, и Арсений удивленно поднимает голову: — Ладно? — Ладно — то есть я понял, — беспечно отвечает тот, и Арсений не может понять, злится тот или нет, но сердце всё равно боязливо замирает. Определенно, не стоило всё это говорить: финал, у его парня кончились нервы, он вконец его доконал своими вагонами с загонами. — Ты понял? — глупо повторяет Арсений. — Ты во мне не уверен, и это обидно, — вздыхает Антон и на секунду закусывает губу. — Но, типа, это лучше, чем я думал. Я решил, что ты тупо не хочешь со мной трахаться. Вообще не хочешь, совсем. Тревожный знак, все дела. — Антон, ты чего… — Ну просто смотри, — он поднимает руку, — я не очень красивый — это факт. — Он загибает один палец, и Арсений с ним чертовски не согласен — собирается протестовать, но Антон добавляет: — Скажем так, я не урод, но ты сильно красивее. Не то чтобы это всё объясняло, но Арсению это льстит, так что он молчит и слушает дальше. — Я не особо умный. Сессию дай бог на тройбаны закрою, у меня не такая охуенская память, как у тебя, я ни хуя особо не знаю. — Он загибает второй палец. — У меня нет какой-то крутой работы или хобби, так что я без понятия, чем могу тебя привлекать. Антон загибает и третий палец, сидит теперь с рукой в жесте «телефона» и смотрит на него каким-то несчастным взглядом. А у Арсения в очередной, триллионный, наверно, раз сердечко делает ебоньк. Он и не думал, что Антон так в себе сомневается: тот всегда кажется таким беспечным, веселым, незаморачивающимся по пустякам. Но, оказывается, он молчит, чтобы не волновать его — и от этого сердечко ебонькается снова. — Боже, Антон, — выдыхает Арсений, беря Антона за руку, — я хочу тебе по яйцам врезать, потому что ты несешь полную херню. Антон молчит — только растягивает губы в печальной улыбке. — Ты потрясающий, — озвучивает Арсений те мысли, что вертятся у него в голове уже которую неделю. — Ты смешной, с тобой интересно, мне нравится, как ты мыслишь. И ты умный, блин, просто лентяй последний. — Он тянет его за руку, и Антон вяло подсаживается к нему ближе. — Не знаю, как ты это делаешь, но рядом с тобой всё обретает краски. У меня было чувство, что я живу в анабиозе, в каком-то черно-белом мире, а ты за какие-то там недели превратил его в потрясающее цветное кино. Антон, ты — художник, который раскрасил мой серый мир, понимаешь? — Ебать ты выдал, — присвистывает Антон, явно пытаясь соскочить с темы — не привык его бойфренд к комплиментам, это факт. — Стихи не пробовал писать? — Пробовал, но мама сказала, что «Твоя любовь не в глаз, а в бровь» не тянет на высокое искусство. А «Я маргинал, влюбленный в анал» я ей не рассказывал, но это она тоже вряд ли бы оценила. — Тянет на охуенный рэп, — подмигивает Антон, а затем добавляет серьезнее: — Блин, просто у меня такое ощущение, — голос сбивается, и он прочищает горло, — что ты видишь во мне что-то, чего во мне нет. Боюсь, как бы ты себе всё это не придумал. — Ну ты придурок, что ли? — в сердцах выдает Арсений. — Черт, ладно, как ты там говорил? Люди любят за то, какими они становятся с… — Это песня Луны говорила. — Неважно. Я люблю то, какой я с тобой. Ты делаешь меня лучше. Ты… Без тебя всё теряет смысл. — Ты «Глубины» процитировал. — Антон по-прежнему серьезен, но уголок его губ дергается в подобие улыбки. — Так, прекрати, — Арсений щиплет его за руку, на что тот айкает. — Я тебе целую речь про художника сказал, это было от меня. И это правда, Антон. И тот наконец перестает строить буку — улыбается вдруг ярко, так тепло и привычно, что Арсений облегченно выдыхает. — Я тоже, — весело говорит Антон. — Тоже что? — Тоже люблю то, какой я с тобой, — поясняет он, и Арсений вновь ощущает жар на щеках. И те начинают гореть еще сильнее, когда Антон предлагает: — Так, если в ебле отказано, то что насчет отсоса? *** На самом деле Арсений еще в ту секунду решает, что хочет заняться с Антоном сексом — вернее, не просто хочет, а готов. Но в тот вечер они обходятся шестьдесят девятой, а потом возвращается Матвиенко, потом Позов, те начинают за стенкой смотреть футбол — и не складывается. Да и как бы сложилось, если Антон уходит смотреть футбол с ними? Естественно, если бы Арсений сказал «давай ебаться», тот бы остался, но он не сказал, о чем быстро пожалел. Потому что с понедельника начинается учеба, трудо выебудни во вторую смену, и они с Антоном так заебываются, что хватает их только на «в кулачок и на бочок» — но в кулачок хотя бы друг другу. Любовь, конечно, заряжает энергией, но не настолько, чтобы оставались силы на пары, работу и безудержную еблю. Ну, по крайней мере, у Арсения — всё-таки он старше, и годы уже не те. Это Антон пока еще юн, и свеж, и выглядит вполне себе бодро… чем даже подбешивает, кстати, но Арсений не видит смысла злиться на жестокие законы природы. Еще и сексуальная батарейка в виде порно-рассказа закончилась — вернее, статус стоит «В процессе», но добавлять главы автор прекратил, потому что, очевидно, он бессердечная сука. Они с Антоном начали читать что-то новое про Гарри Поттера и Драко Малфоя, но там уже не так круто, хотя и прикольно — надо Ире скинуть, ей понравится. И вот, в субботу настает час икс. Арсений учитывает все нюансы. В сотый раз проверяет общий чат их блока, где соседи сообщают о своем желании «бухать у другана», убирается на всякий случай в комнате, готовит ужин, готовится сам — и физически, и эмоционально. Волнуется пиздец как и уже думает хлопнуть стопку водки для храбрости и бодрости, как слышит открывшуюся дверь блока. — Милая, я дома! — кричит Антон, а затем моментально исправляется: — Если что, я просто тупо пошутил, я не считаю тебя девушкой! Арсений выходит из комнаты, думая, увидит Антон надетые под джинсы колготки или нет. На нем тапки, но если глянуть на щиколотки, то крупную черную сетку не заметить невозможно. — Ужин на столе, любимый, — приторным тоном говорит он и тут же прикусывает язык — а Антон чуть не роняет вешалку, оборачивается на него удивленно. У него румянец на щеках и красный от мороза нос, которым он от удивления даже шмыгать перестает. — Что? — Я сказал, что приготовил ужин, — поясняет Арсений уже нормальным тоном. — Знал, что ты вернешься с работы голодным. — Спасибо, — заторможенно отвечает тот, а затем, придерживая вешалку, нелепо подается вперед и чмокает его в губы. — А это было просто к слову или… Ну что за человек, нет бы сделать вид, что не заметил эту неловкую заминку — еще и смотрит так выжидающе. Арсений цокает: — Я пародировал послушную женушку, не думай ничего такого. Еще рано, и вообще. Даже обсуждать это не хочу… Мой руки и иди есть, я разогрею, — заканчивает он скомканно и упездывает к холодильнику. Арсений Попов: ни дня без обсера! Не то чтобы он не воспринимает Антона как любимого, но пока он даже мысленно не называет его возлюбленным. А то он как-то уже думал про человека «я его люблю», и закончилось всё хуево — не хочется наступать на те же грабли. Пока он разогревает Антону спагетти с сосисками и стручковой фасолью (плюс один к полезности), тот возвращается из ванной и обнимает его со спины мокрыми руками, трется щекой о плечо — видно смазанное отражение в дверце микроволновки. — Соскучился по тебе, — шепчет он, согревая дыханием шею сзади — у Арсения от этого каждый раз мурашки. — Весь день думал о том, как вернусь домой и затискаю тебя. — Неужели, — Арсений выгибается, потираясь задницей о его пах, хотя тон сохраняет серьезный: — прям затискаешь? Антон горячо выдыхает в шею, обнимая его крепче. Заводится он за миллисекунды, мог бы мировой рекорд поставить. — А эти двое надолго умотали? — так же деловито уточняет он, запуская руку под футболку — и тормозит, видимо, нащупав сетку. Колготки слишком длинные, и натянуть их пришлось выше пояса джинсов. — Так. — Так? — нарочито удивленно откликается Арсений, разворачиваясь к нему. — Матвиенко и Позов сегодня не придут. Поехали к какому-то Стасу на дачу. — Блин, точно, к Шеминову. Он меня тоже звал. — Антон задумчиво хмурится, но быстро забывает о каком-то там Стасе и задирает футболку Арсения чуть ли не до шеи — едва не прыгает от восторга, тараторит: — Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь. — Я не блядь, я полюбила и дала, — фыркает Арсений и снова ловит тот самый вопросительный взгляд. — Я не это имел в виду. — Окей, у матросов нет вопросов, — безропотно соглашается Антон, вряд ли соображая, что говорит — вид у него охмелевший, будто он разом бахнул сразу три рюмки водки. — Пиздец, это просто пиздец, Арс. — Скажи спасибо Ксюше — это ее подарок. Просила передать тебе пламенный привет. — Я напишу ей письмо с благодарностью, — ошалело улыбается Антон, гладя его по бокам, цепляет пальцами сетку. — Весь день думал, как разложу тебя на кровати и буду долго отсасывать, не давая тебе кончить. Ну, пока шея не отвалится. Если Антон скажет еще что-нибудь настолько же смущающее и возбуждающее одновременно, то долго отсасывать не придется: Арсению останется всего ничего до оргазма. И кто здесь из них рекордсмен. — Ты покраснел, — победно ухмыляется Антон и чмокает его в щеку, а затем вдруг резко обнимает и так крепко стискивает в объятиях, что у Арсения весь воздух выбивает из легких: — Знаю, что ты не хочешь это слышать, — добавляет он тихо, — так что я скажу по-другому: я прям чувствую чувства, Арс. Арсений хочет ответить «Я тоже», но от смущения брякает: — Как сильно тебя впечатляют колготки, однако. — Не колготки, дурак. Ты. И то, что ты нацепил их ради меня. — Это звучало бы более романтично, если бы за время своей фразы Антон не успел пропихнуть ладони ему в джинсы и крепко сжать ягодицы. — Почему у тебя такая идеальная жопа, а? Арсений мстительно кусает его за шею — в наказание за испорченный романтический момент. *** Арсений обожает Антона в постели: то есть он и просто его обожает, но в постели тот невыносимо прекрасен. Красный и потный, да, но такой живой, весь светится — Антон всегда здесь, полностью в этом мгновении. Он реагирует на любое движение с такой самоотдачей, что невозможно не поверить: да, он действительно хочет, на самом деле наслаждается их близостью. Он восхищенно наблюдает за тем, как Арсений ему отсасывает, свернувшись креветкой в изножье кровати. Восхищенно — так, словно сам не может поверить в происходящее, и такой взгляд у него каждый раз, сколько бы Арсений ни делал ему минетов. — Прекрати, — просит тот, языком выталкивая член изо рта — от головки тянется ниточка слюны. — Ты такой… Блин, не знаю, кажется, что тебе самому нравится. — Потому что так и есть? — Арсений вопросительно поднимает бровь. — Мне нравится. Я же люблю члены. — Даже мой кривой? — Особенно твой кривой, — уверяет Арсений и, игриво высунув язык, ведет им по всей длине ствола, кончиком ласкает уздечку. — Ира говорила, — в паузах между тяжелыми вздохами, продолжает Антон, — что никто не любит делать минет. Мол, делаешь, потому что партнеру хочешь сделать приятно. — Точно, давай поговорим о твоих бывших, когда твой член находится в опасной близости от моих зубов… Антон не воспринимает угрозу всерьез: ржет и, накрутив его челку на пальцы, легонько дергает его за волосы. — Иди сюда, хочу целоваться. — Как же ужасно я сосу, если вместо минета ты хочешь целоваться, — печально вздыхает Арсений, но ползет выше, нависает так, что почти касается кончиком носа его щеки. — Ты отлично сосешь, Арс. Лучший сосун в мире просто, — с гордостью, будто это его заслуга, заявляет Антон и тянется его поцеловать, но Арсений играюще отстраняется. — Эй. — Ты же не кончил. Антон снова приподнимается — и Арсений так же ловко и так же вовремя отдаляется, не давая себя поцеловать. — Не хочу спустить за пять минут. — Он обиженно выпячивает нижнюю губу, вызывая прямо-таки еле сдерживаемое желание ее куснуть. — А что, второй раунд ты не осилишь? — Если ты меня сейчас не поцелуешь, клянусь, я осилю только катку в Дотке. Арсений сдается и сам прижимается губами к его губам, скользит во влажный рот языком, углубляя поцелуй. Антон всегда слюнявый, с мокрыми губами, отчего поцелуи получаются звучными и с прихлюпами, но со временем Арсений привык и даже начал ловить с этого кайф. Антон внезапно переворачивается, укладывая его на спину, и теперь нависает сам, прижимается к его паху стояком, вынуждая выгнуться навстречу. Арсений в одних лишь колготках, и крупная сетка — тупо нитки, которые нисколько не притупляют ощущений. — Какой же ты красивый, — выдыхает Антон, садясь на кровати и окидывая его взглядом. — Как там было про Дориана Грея в «Глубинах»? — Книгу ты точно не читал. — Не читал, — смеется тот и с нажимом проводит ладонями по животу, старательно избегая прикосновений к члену. От давления резинок на стояк не больно, даже приятно — Ксюша выбрала правильный размер, чтобы ничего не жало. — Надеюсь, ты потом в них пофоткаешься. — Чтобы ты на работе уходил в обед дрочить? — Ага. Антон завороженно очерчивает подушечкой указательного пальца клетку колготок на члене, проводит по контуру головки, касается щелки, растирая смазку. С глупым, совершенно счастливым, выражением лица наблюдает, как член покачивается под его пальцем. Он наклоняется, жарко и широко лижет его по всей длине, мокро, так что слюна течет по коже — смазывает, чтобы сосать было удобнее. А затем пытается пропихнуть член через сетку, но та не настолько большая — не пролазит, но Арсения ведет и от этих попыток. — Да бля, — разочарованно выдает Антон. — Ничего, если я надорву тут? Ты же вряд ли собрался в них гулять. — Рви, — соглашается Арсений, сжимая ткань пледа от напряжения. В итоге не выдерживает и всё равно нетерпеливо ерзает, в то время как Антон наблюдает за ним. — Ну? — Что «ну»? — дразнится тот. — Рви ебучие колготки. Антон хмыкает и всё-таки надрывает резинки, чтобы высвободить член. Берет его в руку, ласково проводит по всей длине и просто смотрит, покусывая губы — Арсений не может оторвать взгляда от этих губ, как и не может не представлять их на своем члене. Но Антон, видимо, специально тянет время, размазывает рукой собственную слюну по стволу и ждет — Арсений знает, чего. Есть у его парня идиотская привычка, блядь, мучить его. — Антон, — предупреждающе говорит он. — Да-да? — отзывается, явно едва сдерживая смех. Арсений чувствует, как горят щеки и уши, следующий этап — шея, хотя Антон наверняка заставит покраснеть его до жопы. — Ты будешь что-нибудь делать или нет? — Что, например? Могу прочесть стишок. Или лучше рэп, хочешь? — Антон. — Мне нравится, когда ты говоришь прямо, — признается тот, продолжая ласкать рукой его член. В принципе, если он так и продолжит, то Арсению, возможно, и этого будет достаточно. — Меня это заводит, потому что ты весь такой, знаешь, с румянцем, мнешься, я с этого тащусь. Арсений набирает в грудь воздуха и сдавленно выдыхает: — Возьми в рот, пожалуйста. И Антон ярко улыбается, а затем нагибается снова и плавно насаживается ртом на член — неглубоко, но и так охуенно. Он всегда сосет с таким энтузиазмом, что Арсений чуть ли не кончает на первых секундах и буквально заставляет себя прижать задницу к кровати и не дергать тазом — сжимает пальцами плед от напряжения. Глядя из-под ресниц, он наблюдает за тем, как Антон елозит по члену мокрыми губами и как по стволу стекает слюна, и это каждый раз пиздец. Губы Антона по цвету почти как головка, такие же ярко-бордовые, и Арсений почему-то прется даже с этого. Он всё-таки не сдерживается и сам толкается Антону в рот: мягко, чтобы тот не подавился. И тот с готовностью подстраивается, подставляя язык так, чтобы головка упиралась в него на каждом толчке. Арсению остается немного, он уже вот-вот, выгибается навстречу — и Антон отстраняется именно в этот самый неудачный момент. Арсений едва не хнычет от разочарования и сейчас очень хорошо понимает Антошу: как тот не ебнулся вообще. — Перевернись, — не просит, а приказывает Антон низким и строгим тоном. Иногда тот впадает в то удачное состояние, от которого Арсения кроет напрочь, так что тот послушно переворачивается. — И на четвереньки. И Арсений приподнимает таз, упираясь коленями в матрас — ноги дрожат. Руки тоже, так что на локти он встать даже не пытается: так же лежит грудью на кровати, утыкаясь пылающим лицом в сложенные ладони. Пауза затягивается, и Арсению хочется прикрыться: он знает, куда Антон смотрит. — Расслабься, — говорит тот мягко, поглаживая его по ягодицам. — Ты же хочешь? Если не хочешь, можем как обычно. — Хочу, — отвечает Арсений едва слышно и, подавив смущение, шире раздвигает ноги — слышит позади себя судорожный вздох. — Только не заставляй просить. Антон не заставляет: молча гладит его по бедрам, по ягодицам, а затем резко шлепает — не больно, но от удивления Арсений вскрикивает и тут же расслабляется. — Вау, — выдыхает Антон, горячим дыханием опаляя кожу, и повторяет эксперимент — на этот раз Арсений уже не вскрикивает, а слабо стонет, на автомате зажимаясь и расслабляясь. Ему и подумать стыдно о том, как это выглядит со стороны: вряд ли сетка что-то скрывает. Антон вновь шлепает его: сильнее, жестче, звонче, и Арсений тягуче постанывает, покачиваясь ему навстречу. Нет смысла пытаться угадывать, что делает Антон второй рукой — звуки дрочки, эти удары яиц о кулак, Арсений распознает даже во сне. — Не дрочи, — просит он, ошеломленно отмечая, как хрипло звучит собственный голос. — Я еще рассчитываю на секс. Судя по звукам, Антон перестает дрочить и тормозит, не донеся руку до его задницы в процессе очередного шлепка — Арсений замечает это периферическим зрением. — На секс — то есть прям секс? Арсений не отвечает: сделать ему проще, чем сказать, так что он заводит одну руку за спину и оттягивает ягодицу, чтобы обзор был… чтобы обзор был. По его прикидкам, Антон сейчас должен надорвать его колготки и сзади тоже, а потом метнуться за смазкой и презервативами — они же у него по-любому где-то лежат. И действительно слышится звук щелкающих в рывке резинок, Арсений чувствует ладони на ягодицах… А в следующую секунду — линию горячего влажного языка по ложбинке. От этого бросает в жар, Арсений сжимает себя так, что наверняка останется синяк, хотя кожа и так уже болезненно горит после шлепков. У Антона, кажется, в этой вселенной (и во всех других) ничто не вызывает стыда, так что он продолжает мягко его вылизывать, иногда слегка ввинчиваясь языком, а рукой поглаживает его бедро так нежно, что этот контраст совсем сносит голову. Арсений подмахивает, стонет, хрипит, по-порнушному кусает подушку — и всё по новой. — Бля, почему я не делал этого раньше? — удивляется Антон, прерываясь, затем ласково чмокает и вновь лижет. Дыхание у него такое горячее, что он мог бы просто болтать вот так, не дотрагиваясь до него — уже распаляет. — Кстати, нечестно, что ты дрочишь, а я нет. Арсений запоздало осознает, что уже какое-то время сжимает свой член кулаком — не двигает рукой, а просто держит, хотя он так тыкается задницей в лицо Антона, что какие-то движения неизбежны. Он сразу убирает руку, а затем медленно переворачивается на спину и широко раздвигает ноги. У Антона мокрый рот и подбородок, которые он вытирает тыльной стороной ладони, а взгляд его неотрывно прикован к члену. Из-за возбуждения и в тусклом свете их комнаты его глаза кажутся не зелеными, а черными. Он весь раскрасневшийся и потный, отросшая челка прилипла к влажному лбу, а нос опять течет… — Это тоже слюни, — будто читая его мысли, со смешком поясняет Антон и вытирает и нос тоже. Он привычно пристраивается к нему, прижимаясь членом, и уже обхватывает оба ствола ладонью, как Арс всё-таки решается: — Я же сказал про секс. — Ты точно хочешь? — уточняет тот. — Если ты пока не готов, то я потерплю сколько надо. Я читал, что многие геи вообще аналом не занимаются. — Я хочу, а вот ты не хочешь, — понимает Арсений даже без классического своего припадка драмы. — Хочу! Просто боюсь обосраться. — Снизу буду я. — Да не в прямом смысле. — Антон нервно смеется. — Боюсь сделать что-то не так, причинить тебе боль… Я же в этом не шарю. — Если ты не собираешься ходить на сторону, чтобы набраться опыта, то я без понятия, что мы будем делать в этой ситуации. — Арс, я серьезно. — Он и правда так серьезен, что это даже пугает — таким он редко бывает. — Антон, меня трахали в жопу. Я постоянно пихаю в жопу пальцы. Я, — Арсений делает акцент на это слово, — в этом шарю. Антон по-прежнему мнется, так что Арсений садится на кровати, деловито поправляет сползший пояс колготок, и, надавив на плечи, укладывает Антона на свое место. Тот лишь хлопает глазами, удивительным образом сочетая в своем взгляде неподдельный страх и искреннюю же влюбленность. — А ты прям планировал, — доходит наконец до него. — Ага. Надеюсь, что ты тоже, и поэтому у тебя есть презервативы. — И смазка. — Антон, как волшебник, открывает ближний к нему ящик стола, где чудесным образом оказывается всё искомое. А еще пачка жвачки, влажные салфетки и лизун из Детского мира. Ладно, жвачку легко понять, салфетки — тоже вещь полезная, но… — А это зачем? — Арсений поднимает баночку с вязким зеленым содержимым, которое перекатывается по прозрачным стенкам. — Это мое! — Антон отбирает лизуна и кидает его обратно в ящик. — Эта штука напомнила мне о детстве, а тут она случайно оказалась. — Будем надеяться, что ты не хотел его трахнуть. — С лизуном — не измена. — Измена, если твой партнер считает, что это измена, — нарочито серьезно говорит Арсений. — Тогда не буду трахать лизуна, — тем же тоном соглашается Антон. — Да без проблем, трахай сколько влезет. В данном случае — сколько вылезет, ты ж прям в эту банку пихать собрался? Антон не выдерживает первым и громко ржет так, что кровать трясется — Арсений тоже смеется. Он берет невскрытую презервативную пачку и вскрытую смазку — это уже неудивительно, потому что и у него смазка есть, под подушкой валяется. Хотя он ей редко пользуется: дрочит в душе, а туда ее каждый раз тащить палевно. — М-м-м, клубничная, — хихикает он, поднося к носу полупустой тюбик. — Любишь клубничку? — Иди ты. — Антон пихает его пяткой в бедро, пытается и второй раз, но Арсений ловит его за щиколотку: — Отставить насилие. И Антон ложится по струнке ровно, лишь комкает в приступе неуверенности плед, затем челку зачесывает, потом снова теребит несчастный кусок ткани. Арсений, глядя на него, вскрывает презерватив — и отдает свернутый кружок ему, произносит смущенно: — Давай сам, я не умею надевать. Антон пальцами сжимает кончик резинки, а другой рукой в одно движение раскатывает по члену — выглядит проще, чем на деле. Арсений как-то пытался, провозился минуты две, пока бывший не взял дело в свои руки — в прямом смысле. — Ты ни разу не надевал презерватив? — Пытался, но не себе. — Научить тебя? — в голосе нет насмешки, только забота и желание помочь. — Не сейчас. Арсений выдавливает немного смазки на пальцы и мажет себя сзади — расстроенно замечает, что пропустил во время бритья пару волосков. А Антон ему даже не сказал об этом, а ведь тот ему несколько минут назад отлизывал… — Что такое? — обеспокоенно спрашивает он, садясь. — Выглядишь так, будто встретился с дементором. — Ничего, всё нормально. — Арс? — Антон заглядывает ему в лицо, и Арсений вымученно улыбается: — Нормально всё, я просто понял, что побрился хуево. — И всё? — Антон поднимает брови. — Ой, блядь, я не могу с тебя. Если перданешь, вообще ляжешь под кровать и прикинешься мертвым? — Меня это беспокоит, — раздраженно парирует Арсений, пожалуй, чересчур грубым жестом размазывая смазку по члену Антона — тот ойкает. — Если я что-то делаю, то хочу делать это идеально. И да, это даже депиляции касается. — Ебаться сраться, ну давай я тебе сам жопу буду брить, хочешь? Арсений кидает недовольный взгляд, но Антон выглядит искренним: он на самом деле предлагает ему брить жопу, и от этого и на сердце как-то теплеет. А задница — наоборот, холодеет, но это от прохладной по сравнению с горячей кожей смазки. — Я сам справлюсь, — фыркает он, и Антон притягивает его к себе, чмокает в губы, а потом целует нормально — углубляет поцелуй. Арсений перебирается к нему на колени, лицом к нему, и это уже само по себе интимно: он до сих пор не привык, что в постели они с Антоном почти всегда лицом друг к другу. Приподнявшись, он рукой направляет в себя член, плавно насаживается до основания и замирает — Антон обнимает его так крепко, что странно, как они не срастаются в единое целое. — Вот ты и трахаешься с парнем, — не двигаясь, усмехается Арсений. — Мазаль тов. — Я лю… — Антон не успевает договорить, потому что Арсений своевременно затыкает ему рот ладонью. — Не надо, — просит он. — Знаю, что тебя бесят все эти рамки, но не надо, я серьезно. — Хорошо. Скажу через месяц или два, — подмигивает Антон, явно не обижаясь, и откидывается спиной на кровать — Арсения тянет к себе, конечно, тут же целует, потому что не способен не целоваться. Для него целоваться, видимо, лучше, чем трахаться? Арсений надеется, что секс ему понравится хотя бы так же, потому что иначе это будет провал. А потом Антон начинает двигаться, придерживая его за бедра, лапает где может, шлепает по заднице в процессе, горячо дышит в рот, шепчет какие-то глупости — без признаний — и из Арсения выбивает все нелепые мысли. С такой терапией он, наверно, очень скоро совсем перестанет думать о ничего не значащей ерунде.