Я доктор

      Тишина звенит едва уловимым писком транспортатора. Доктор ненавидит этот звук. По правде сказать, он много чего ненавидит в космосе, но хаотичное перемещение собственных атомов сквозь пространство занимает в этом огромном списке почетную вторую позицию.       Он сидит, глядя на сцепленные на коленях пальцы. У него не тряслись руки, когда он шел с трикодером по затихшему, почти мертвому «Энтерпрайзу» в поисках пока еще живых…       …когда управлял чужим кораблем, падающим сквозь атмосферу во вражеском строю…       …когда каленым железом латал наплевавшего на контроль и оравшего от боли Спока, приводил этого остроухого выродка в чувство и тащил на себе….       …когда сжимал кулаки, готовый умереть спина к спине с самым раздражающим его человеком на всем «Энтерпрайзе» – и самым надежным, что ни говори…       …когда материализовался на площадке чертового транспортатора – тоже, как ни странно…       …когда выполнял обязанности судового медика для всех четырех присутствующих членов экипажа: остановить кровь коммандеру, наложить тугую повязку инженеру, отправить пожрать ошалевшего навигатора, заставить сесть вертевшегося юлой капитана и снова – к бившемуся в ознобе вулканцу…       …у него не дрожали руки, потому что у квалифицированного доктора на такую глупость нет права.       Спок давно забылся тяжелым сном, укрытый двумя одеялами.       Чехов свернулся калачиком в кают-кампании под бдительным присмотром сопевшего Скотти.       Джейла увела куда-то вглубь корабля Кирка.       Леонард МакКой сидит в бывшем медицинском отсеке «Франклина», грязном и заваленном мусором – очевидно, это было то место, которое Джейла сочла более подходящим на роль кладовки, – и его накрывает отходняк.       Жестко накрывает: голова становится тяжелой-тяжелой, в висках бьется в конец охреневший пульс, сводит судорогой шею и плечи, отказываются держать ноги, и вот теперь – руки дрожат так, что оттереть засохшую кровь с лица удается не с первого раза. И даже не с третьего, и Леонард вообще не уверен, что получается: зеркал на «Франклине» давно не осталось.       Он просто сидит на больничной койке и пялится в стену, без конца повторяя два слова, ставшие для него более весомыми и всеобъемлющими, чем пресловутая клятва, строки которой давно забылись.       «Я доктор».       Леонард не уточняет и не детализирует. Он выпускник медицинской Академии и Академии Звездного Флота по той же специальности. Ученый. Старший медицинский офицер флагмана Федерации. Он врач двадцать четыре часа в сутки независимо от длительности этих суток, бесконечной темноты космоса за бортом и корабельных смен. И заступает в двадцать пятый час с бутылкой крепкого, потому что врачебная тайна свята, а людям иногда надо просто поговорить.       Эти люди даже не представляют, сколько их.       МакКой научился не слушать. Цинично, но необходимо – чтобы самому не поехать рассудком.       «Я доктор».       Древняя койка проседает под удвоившимся весом.       – Иди спать, Джим, – автоматический завод срабатывает мгновенно, Леонард даже не поворачивает головы. – Тебе это сейчас нужнее всех.       Тишина вдруг становится абсолютной: угасает в ушах противный писк чудовищного изобретения гениального инженера прошлого. И трудно дышать.       – Боже мой, – тихие слова вязнут в ткани маккоевской форменки, – я думал, ты погиб.       Леонард не любит, да и не умеет говорить о больном, а потому и лучшему другу никогда не нужно слушать. Кратких сильных объятий вполне достаточно – Джим это знает.       А еще он знает, что, если МакКой позволяет ему такое, значит, день выдался совсем паршивым.       Да куда уж хуже-то?..       Впрочем, на этот счет Леонард как раз не обольщается.       – Как вы выбрались? – Джим наконец расцепляет руки, позволив дышать полной грудью, и МакКой встречает ультрамариновый взгляд.       Капитан устал до края.       Они все устали.       – Были в лифте, выбросило в космос, нас подобрали… эти, – удивительно, как за почти шесть лет изменилось мировоззрение, мимоходом думает МакКой. Космос – все еще болезнь и смерть, все еще мрак и тишина, но уже почти не страшно и совсем привычно.       – Вас выбросило в открытый космос в лифтовой кабине?!       Леонард смотрит на ошарашенного Джима и понимает, что не может выключить это «я доктор», как ни старается: физически он в полном раздрае, но морально – собран и спокоен на сто один процент своего профессионализма.       Это значит – еще не конец. Это значит – его смена продолжается.       – Сам не верю, что живы. Ну, не тебе одному совершать безрассудства.       Джим не успевает ответить, измениться в лице даже не успевает, а МакКой уже понимает: вот оно.       И когда Кирк тяжело вздыхает и начинает говорить, рассуждать, признаваться – тогда доктор слушает и думает, как такую новость воспримет Спок; что парень всего лишь временно перегорел; качает головой и нечленораздельно мычит что-то в ответ.       Леонард хочет спать и есть, у него трясутся руки, но доктор задвигает и первое, и второе, и третье в задницу и просто слушает. Потому что Джиму сейчас это надо.       «Потому что я доктор».