Энуэмент

Он приезжает в поместье зимой. Снег пушистым одеялом ложится на его волосы, плечи и слегка подрагивающие ресницы. Фон Ким промаргивается пару раз, пытаясь успокоиться и посмотреть на Тэхена Кимова трезвым взглядом. Он сильно вырос. Сейчас Тэха был с него ростом, шире в плечах, бедрах. Его когда-то худенькая цыганская детская шея сейчас была большой и загорелой. Волосы Кимова слегка кудрявились, добавляя какой-то невинности на лицо его мучений. Он очень вырос, черты лица лишились своей детской хрупкости, оставляя лишь острые скулы и плотно поджатые губы. — Скорее внутрь, на улице метель. Кимов ничего не ответил, но тяжело посмотрел на немца, переступая порог. В поместье тишина, что было довольно непривычно. Фон Ким всегда помнил его шумным, ярким и живым. Сейчас же можно было услышать разве только стук часов где-то вдалеке и треск древесины в камине. Сокджин Юрьевич слабо садится за кресло, жадно наблюдая, как пасынок садится напротив и все ещё молчит, глядя в камин. — Когда?.. — Во время дуэли. — А где?.. Вопрос остался без ответа. — Скоро его тело прибудет, — фон Ким натянуто хмыкает, — к этому времени как раз метель утихнет и можно будет хоронить. На кладбище как раз уже и место присмотрено. Прямо под берёзой. — Мне очень жаль. — Мне тоже. А теперь извольте — мне пора откланяться. — Куда же вы? — Мне плохо, сердце не спокойно. На завтра множество проблем, разных дел. Извини, что не встретил тебя достойно. — Позвольте ж мне вас успокоить. Тэхен касается ладони Сокджина Юрьевича нежно, аккуратно, но по телу Сокджина фон Кима проходит какая-то неведомая сила, заставляя сердце сбиться с ритма. Так было это и тогда — ничего не изменилось. Тэхен Кимов может и вырос в плечах, стал солидным мужчиной, мужем и отцом, но глаза его такие же. Немец смотрит, а в колдовских глазах тот же огонь. Такой же обволакивающий, нежный, притягательный. Его пасынок всегда смотрел на него с огнём в глазах. До чего это было очевидно. В первые годы там было что-то нежное, робкое. Фон Ким только умилялся, позволяя теплу растечься по телу, позволяя себе отдать всю родительскую любовь этому цыганенку. Его сын, Чимин Сергеевич, даже шутил, что это Тэхён на самом деле родной сын Сокджина. Но затем стало только хуже: пламя разрослось. Маленький тёплый огонёк разросся до целого пожара, покрывающего всё вокруг. Быстро, сильно, беспощадно, не оставляя ничего позади. Цыганин смотрел на него хищно, брался за него чаще, жарче и охотнее. Речи отпрыска Намджуна Алексеевича становились всё похабнее, а поведение разгульнее. «Цыганская кровь кипит», — успокаивали себя жители поместья, но только фон Ким слабо верил в это. А огонь становился только злее. — Я вас люблю, — сказал когда-то Кимов, аккуратно хватаясь за Сокджинову ладонь. — Страшно люблю. До безумия, на века! Никакая это не любовь ребёнка к родителю. Не тогда, когда Тэхён целовал костяшки его пальцев, утыкался в центр его ладони и смаргивал свои слёзы. Не тогда, когда ноги Тэхена подводят его самого, и он падает на колени, хватаясь за его бедра, потягиваясь к рубашке чужой дрожащими пальцами. — Вы стали для меня всем: солнцем, ради которого я встаю, луной и звездами, которые я хочу видеть ночью, воздухом, которым я дышу, цветами, на которые я смотрю и книгами, которые я читаю! Я не знаю в своей жизни хоть что-то, чем вы для меня не являетесь! Вы для меня Бог и Дьявол в одном лице, икона. У меня нет ничего, но есть сердце. Болезненное, израненное, но ваше. Слышите, как оно сейчас бьётся? Навсегда только для вас. Прошу вас, Боже, дайте шанс, один единственный шанс. Мужчина тяжело вздыхал на это. Ему было непросто осознавать, что такое ему говорит ещё подросток. Ребёнок, которого он вырастил как своего. Где он не уследил? На душе было погано. Он пытался не слушать речи малого, но это было невозможно. Смотреть в глаза Намджуну было невозможнее. «Саратов пошёл на пользу пасынку» — с горькой усмешкой думает фон Ким. Военная академия сделала из бастарда-цыганина настоящего мужчину. С мундиром и орденами. Его ныне покойный муж, Намджун Сергеевич, нарадоваться не мог за своего отпрыска. Ведь где это видано, чтоб цыганин офицером становился? — Тэха за ум взялся, человеком стал, обручился. Как я могу быть несчастлив? — Хвалился тот, горделиво расправив плечи. Сокджин Юрьевич и Намджун Сергеевич знакомятся С Богомом Медведовичем в такую же снежную погоду. Пасынок знакомит супруга с отцом и братом, а сердце фон Кима немного болит. Не так, как будто его резко протыкают иголками, или как будто его резко сжимают и начинают мучить. Это было почти незаметно, но Сокджин все равно чувствовал, как душа его плачет и совсем немного осыпается. Богом Медведович оказался преподавателем музыки из Саратовской военной академии, в которую они кое-как запихнули Тэхена. Супруг был в восторге, а Сокджин все пытался унять неспокойное сердце. Мужчина злился от мысли, что оно кровью обливалось от того, что Кимов даже не смотрел на него. И вроде счастливым надо быть от такого — ребенок наигрался, но злой червяк шепчет, что не рад он такому исходу. А как же твоё «навечно»? — Я рад, что ты смог найти своё счастье и любовь, — попытался тогда поздравить его Сокджин. — Я нашёл его очень давно, — слабо улыбнулся Кимов, а сердце Сокджина Юрьевича рухнуло вниз. А сейчас он тут, сидит перед Сокджином Юрьевичем, ловит его ладонь и нежно разглаживает её, не поднимая взгляда. Губы у немца поджимаются. — Позвольте мне быть с вами. — Ты в своём уме?! Думаю, Богом Медведович и маленький Феликс будут не в восторге. А какие уж слухи поползут? Сокджин нервно хмыкнул и попытался убрать ладонь с крепкой хватки Кимова. Но тот лишь вцепился в потную холодную ладошку и поджал губы. — Я хочу быть только с вами! Я буду заботиться о Богоме и Феликсе, но позвольте мне быть с вами! — уже повышал голос Кимов, которого, кажется, начинало колотить, — Отец мёртв, вы один, а мы взрослые люди. Пожалуйста, не глупите! Звонкий шлепок прервал монолог. Сокджин с яростно вздымающейся грудью опустил взгляд на ярко-красную щеку Кимова. — Не смей! Слышишь?! Не смей подбираться ко мне, когда отец мёртв. Не тогда, когда у тебя есть семья. Сохраняй благоразумие! — К черту благоразумие! — Тэхен! Кимов цокнул, но все же замолчал. Стоя в тёмной комнате, Сокджин мог наблюдать, как Тэхен постепенно успокаивается и взгляд вновь становится взрослым и уравновешенным. В ту ночь бессонница накрыла поместье тяжёлым звёздным одеялом. *** Похоронили Намджуна Алексеевича Кимского утром в воскресенье под берёзой. Яркий свет отражался от снега и слепил глаза многочисленным скорбящим. На следующий день после приезда Тэхена, приехал Чимин с сыном и супругом. Поручик Минский пожал руку Сокджину Юрьевичу и выразил соболезнования. Похороны проходили тихо, только изредка были слышны всхлипы Чимина, которого одновременно успокаивали супруг и сын, который тоже едва сдерживался. Тэхён Кимов не плакал, но по нему была прекрасно видна его скорбь. Сокджин же ожидал, что все его слёзы закончились ещё в тот вечер, когда до него дошло письмо, но все равно не сдержал в себе горькие всхлипы, которые стыдливо вытирал руковой, отворачиваясь. За столько лет волей-неволей привыкаешь к человеку, который любит тебя безумно, который ухаживает, как за самым драгоценным сокровищем. Начинаешь любить человека, с которым у тебя доверительные крепкие отношения, много лет вместе за плечами и общий ребёнок. Это та самая любовь, которая завязана на глубокой привязанности и взаимном уважении. Возможно, у него не было той самой пылкой романтической страсти, которая застилала глаза, но она и не нужна была. Переводя взгляд на Тэху, Сокджин вздыхает. С той ссоры они почти не общались, но мужчина чувствовал на себе тяжёлый и тягучий цыганский взгляд. Будучи ребёнком, когда Тэхён ещё отзывался только на своё цыганское «Тэха», старая соседка сказала, что он будет сильно волновать чужие сердца в будущем. Фон Ким согласился — ребёнок был красивым и шустрым. Такие нравятся и девушкам, и мужчинам. О нем точно будут думать множество различных людей. В принципе, он и не ошибся. Только Сокджин Юрьевич не ожидал, что будет сам в рядах этих несчастных. *** Сокджин тихо пил чай в столовой, задумчиво разглядывая вокруг. Ничего не изменилось: тот же пол, на котором его муж любил иногда изображать вальс, те же стулья, которые грозился выбросить фон Ким, но никак не поднималась рука. Теперь уж тем более. Кимов смотрел с порога, с едва затаённой тоской и грустью. Сокджин сидел с прямой спиной, спокойно, но Тэхен слишком хорошо знал его. Он мог видеть, как Юрьевич всё оглядывал столовую, как чай в фарфоровой кружке давно перестал испускать пар, как сам Сокджин казался таким маленьким и скрюченным, что до боли в кончиках пальцев хотелось провести ими по загривку мужчины. Хотелось пройтись ими по позвонкам и прижать его к себе. А затем укачивать в своих объятиях, шептать на ушко утешения и постукивать одним им известный ритм. — Тэ? Мужчина просыпается из фантазий и смотрит в глаза Сокджина, который тоже пришёл в себя. Боже, как же хочется его обнять. — Ты что-то хотел? — Отцовский рояль… Я бы хотел сыграть. Могли бы вы послушать? В память о нем, конечно. — Да-да, с радостью. Сокджин неуклюже поднимается и идёт за Тэхеном, пытаясь привести себя в порядок. Спешка с похоронами, вся суматоха и куча дел заставляли фон Кима бегать как белка в колесе, заставляя успевать со всем. Приезд пасынка сбил Сокджина с режима, но мужчина всё равно был в водовороте дел. Сейчас, когда все прошло и можно выдохнуть, фон Ким не может. До него постепенно доходит мысль, что Намджун мёртв не просто на словах. Человек, с которым Сокджин провёл большую часть жизни, который был лучшим мужем, лучшим другом и просто прекрасным человеком, мёртв. По-настоящему. И Сокджин Юрьевич чувствует себя слишком одиноко. Слёз не хватает. *** Этот зал открывался два раза — на день рождения Чимина и в честь похорон Намджуна. Сердце опять тяжелеет. — Я попросил настроить его. Вроде бы всё, - мешкаясь, сказал фон Ким. Тэхён неловко прокашлялся и сел за чёрный рояль, неторопливо разминая пальцы. Сокджин мог только усмехнуться с воспоминаний, как супруг и учителя пытались обучить тогда ещё Тэху искусству клавишных. На это молодой Тэхён только плевался, сводил с ума всех учителей и сбегал с занятий. Никогда бы не поверил, что когда-то он сможет увидеть пасынка за роялем. — Богом научил меня играть. В конце концов он же учитель музыки. — Как ты согласился учиться? — Вырос, — мужчина пожал плечами.— я думаю, что ты узнаешь это. Тэхён на мгновение слабо улыбнулся, но вдруг стал серьёзным, аккуратно приближаясь пальцами к слегка потускневшим клавишам. — Бетховен, Соната номер два, ре—мажор. Сокджин не смог сдержать всхлипа, когда длинные пальцы Тэхена начали порхать над инструментом, а сам Кимов будто обрёл лёгкость. Мелодии громко отражались в тишине зала, где одиноко сидели двое ужасно одиноких мужчин, оторванных от всего мира. С каждой нотой всхлипы доносились все громче, пока Сокджин не впал в настоящую истерику, сотрясаясь в рыданиях. Фон Ким уже и не замечал, что песня больше не играет, а сам он упал в горячие руки цыганина. Он тихо гладил его, успокаивая и, кажется, забирая всю его боль себе. — Т-ш-ш, Сокджин-а, тише, тише. Бархат лился в уши самого Сокджина, который из-за влаги совершенно ничего не видел. Наконец, успокаиваясь, фон Ким не спешил выходить из объятий мужчины. — Я помню как отец часто играл тебе эту песню. Страшно злился, что ты так радовался какой-то песенке, — чуть посмеялся Тэхен.— Какой же я был глупый. Он чуть отстранился, вглядываясь в опухлое от слез лицо. — Я сразу скажу тебе кое-что, ладно? Мы с Богомом взрослые люди, буквально напарники. Он все поймёт. Тем более у него всё равно есть свой предмет обожания. Я буду ухаживать за Феликсом, но он не маленький и все понимает. — Звучит жестоко. — Он умнее, чем кажется. Тэхен гулко выдыхает, стирая ещё мокрую дорожку на щеке. — Только давай мы будем вместе, ладно? Мы нужны друг другу. Сокджин прижимается к Тэхену, прикрывая глаза и вслушиваясь в громкий стук сердца. Так спокойно.