Девочка из Двенадцатого не понимает

На этот раз все меняется, он чувствует это в тот момент, когда объявляют Победителей Семьдесят Четвертых Игр. Вот и все. Он знает это в тот момент, когда поднимается на сцену в день Жатвы Семьдесят Пятых. Квартальная бойня итак не обещала быть простой, в тут подарок в виде Огненной Китнисс. И она непроходимая идиотка — он с почти садистским наслаждением смотрит Жатву Двенадцатого. Видит, как она бледнеет, когда на сцену поднимается та самая Прим, из-за которой все начинается в прошлом году. Он смотрит, а потом в кровь разбивает кулаки прямо в купе Капитолийского поезда. Потому что опять. Потому что снова в Игру, и на этот раз все будет хуже. Мир бьётся на тысячу осколков, вместе с осколками дорогого зеркала, и его мир тоже разлетается вместе с криком Энни. Очередной неудачный день — он старается весь год, а потом один день уничтожает все. Жатва. Чертова Жатва возвращает ее в тот день, когда Трибутом стала она сама. Она цепляется за его рубашку. Он готов упасть перед ней на колени. Она каждый раз плачет, когда он уезжает. И он ничего не может сделать. Нельзя. Даже вытереть ей слезы, даже пообещать, что вернется. Иногда он думает, что она не понимает ничего, иногда, что понимает слишком много. Нельзя. До чертей надоели эти рамки, в которых его зажимают год от года все сильнее. Вжимается затылком в стену, сжимает зубы и глушит рыдания кулаком. Нельзя. Он разучился смеяться. Разучился верить. Разучился напиваться. Все ненастоящее. Все иллюзия. Смотреть не на что. Он ловит в объятия двенадцатилетнего мальчика, который дрожит и не может успокоиться. Больно тебе, да? Когда в двадцать четыре, ты старше, чем он когда-нибудь станет. Мальчик вжимается в него, и дай только возможность, Финник сам положил бы этому конец. Одного движения бы хватило, мальчишке было бы даже не больно. Всем Трибутам на этот раз не больше тринадцати. Хотя девушке из Первого четырнадцать, парню из Третьего пятнадцать. Вот вам и фавориты. Ясно же. Его детям мало. Мальчишка плачет целыми днями, девчонке тринадцать. Молчит. В ней едва ли больше тридцати пяти киллограмов. Страшно тебе, да? Давно. Ой как давно. Ты весь свой страх должен был составить там, ночами Семьдесятых, когда Креста рыдала на Арене, а ты был тут, в иллюзорной безопасности, которую не заслужил. Ничего не заслужил. Ни жить, ни дышать, ни этой девушки, которая любит, не пойми за что. Видно что-то меняется в нем. Срывается, потому что на сей раз сопровождающая не лезет к нему со стандартными предложениями провести время в горизонтальной плоскости. Он просто не способен на сей раз ни на что. Большая часть времени уходит на то, чтобы привести детей в относительный порядок, остальное — себя. Боль сворачивается тугим клубком, забивается в глотку, и дерет там все хрящи, которые ещё имеются. Спать не хочется. Он смотрит на мелькающие мимо окон фонари, и методично режет себе пальцы о веревку, думая об Энни. Просто держаться на плаву — этого достаточно. Джоанна звонко смеётся, запрокидывая голову, и он думает, что хочет ее ударить, чтобы она заткнулась. Или рассмеяться вместе с ней, потому, что это край. Седьмой на этот раз привозит мальчишку и девчонку двенадцати лет, и Джоанна ставит на них крест заранее. Не тратит время и ему хочется также, но Энни просила постараться. И он старается — вылавливает парня по всему тренировочному Центру, растолковывает, как важно научиться. Мне было четырнадцать, шансы есть всегда. С девчонкой выходит проще — они заключают сделку, она играет, как просят и он отстаёт. Двоих не вытащить, Хеймитч не в счёт. Он единственный и вот к чему все это привело. Он видит Мелларка и Эвердин только мельком, во время общих обедов, если таковые случаются. Он не помнит, что ест и как. Пьет вино. То, которое так сильно подслащено, что в горле першит. Мелларк, на которого он обращает внимание против воли, не ест вовсе, и похоже, так же как и он не спит. Они оба едва соображают, что делают, а Эвердин продолжает обливать всех ненавистью, от которой уже тошнит. Он не выдерживает как-то. Встает, уходит, думая о том, зачем она делает вид, что ей противно. Боится испачкаться случайно в том, в чем они по уши? Круто быть той, ради которой все в лепешку расшибаются. Видно, Огненная Китнисс привыкла к такому отношению, а ему искренне интересно, чего стоят все эти выкрутасы ее парню. Он не столь наивен, чтобы думать, что Сноу может все это простить. Просто так выходит, кто-то ошибки совершает, кто-то за них платит. И ей плевать, чем Мелларк расплатиться. Одэйру, по сути, тоже, но он понимает против воли. Ему дела нет до того, что думают окружающие. Он вымотан до предела ещё и теми тремя внеплановыми поездками в Капитолий, что выпадают на его долю в середине года. Сноу давит те крошечные ростки сопротивления, которые имеют смелость вспыхнуть. По Дистриктам бушуют миротворцы, а он стоит в белоснежном кабинете, понимая, что прежняя жизнь закончилась. Просьба понятная. Простая. Даже не сложная для того, кто уже вытаскивал свою жизнь с Арены дважды. Себя и девушку, ради которой хоть в Ад, хоть хуже. Ему не важно. Он не питает ложных надежд. Нужно всего лишь отвлечь внимание Капитолийцев, которые так любят красивые сказки. Он плетет свою сеть ловко, сообщая этим же вечером в интервью у Цезаря, что внеплановый визит всего лишь к той, которая завоевала его сердце. Да! Получается. По городу тут же расползаются слухи — кто же, наконец, покорил Золотого мальчика Капитолия? Интригу он поддерживает до сих пор. Смешно. В тот вечер, выходя от президента, он понимает, что становится только хуже, и во всем виновата маленькая самоуверенная девчонка, которая решила, что может обыграть того, кому рушить жизни не в первой. Выходя от президента, он видит Мелларка. Кивает едва уловимо. Не получается у него ненавидеть этого парня, может потому, что его жизнь ещё хуже. Может поэтому, а может потому, что всего на секунду позволяет себе мысль о том, что этот парень сможет его заменить. Смешно, но он моложе, смазливый, и достаточно умный. Вот и все. Надеяться на это было глупо. Годы идут, а популярность только растет, он убеждается в этом сразу же, как сходит с поезда. Покровителей теперь больше, да и встречи куда откровеннее, чем раньше, хотя казалось бы, куда уж хуже… Было куда, оказывается. Одэйр позволяет губам Энни скользить по его собственным, забываясь от всего этого кошмара. Мелларк обдирает пылающую душу о равнодушие Огненной девочки — ей дела нет до Игр и президента. Она королева там в своем мире, где есть сестра, пока ещё живая и шахтер, который так и не посмел лично пойти на Игры, чтобы вернуть ее живой оттуда. Мелларк возвращает, даже удачнее, чем Одэйр, но смысла в этом нет. Финник смеётся до слез, пока рыдания не начинают душить, но когда тебе двадцать четыре, ты не имеешь на это право. Возвращаться за полночь, для него не в новинку. Джоанна не скрывается от него. На ней его рубашка, достающая до середины бедра. Больше ничего. В тонких пальцах сигарета. В глазах слезы. На нем футболка, из разряда тех, что не принято носить в столице, но одна нашлась в шкафу случайно. Наверное, у кого-то хорошее чувство юмора. У него нет вообще. Она смолит уже четвертую сигарету, давясь своим смехом и слезами, он хочет только распахнуть окна, чтобы вдохнуть воздуха и избавиться от голубоватого дыма, заставляющего думать о море. Она садится к нему на колени, мимолётно замечая, что вся забота о детях на Мелларке, потому что Китнисс вообще не способна думать ни о ком, кроме сестры. Он думает, что это ее погубит, но оставляет мысли при себе. Скользит ладонями по ее бедрам, позволяя девушке впиваться в свои губы, смешивая помаду и слезы. Одэйр давно привык не спрашивать, что с ней делают — просто иногда Джоанне это нужно, и он знает, как всё исправить снова. Она держит его, он ее, обоих осознание, что дальше никуда друг без друга. Секс как табу для обоих. Он не пытался, она убила бы, если бы попробовал. Лишняя грязь не для них. Не в этом мире. В этом мире их уже давно нет. Было лучше изойтись кровавой пеной, пока ещё была возможность. Прим упрямо ведут до финала. Он знает это, потому что дама из высших кругов, что задыхается от страсти, разделяя с ним шелковые простыни, предельно четко обрисовывает план. И это жестоко. Действительно жестоко. Он вырывает из пальцев Джоанны сигарету, а она со смехом заявляет, что Капитолий не в силах запретить им ещё и дышать. Он не уверен, потому что чувство именно такое, когда мальчишка из его Дистрикта умирает, а звезду нынешних Игр ранят так, что девочка визжит от боли. Все ещё жива. Это встречено им за ужином с женщиной, что годится ему едва ли не в бабушки. А не важно, и он рад, что пьян, когда возвращаясь в Центр Подготовки и мечтая содрать с себя шкуру, натыкается на Мелларка, сидящего около входа в лифты. На этот раз Центр Новый, в честь Квартальной бойни мастера расстарались, да и само шоу — глаз не оторвать. На крышу парню не выбраться, но и тут камер нет. Финник скользит спиной по стене, усаживаясь рядом с Огненным мальчиком, жаль только, что никто его так не называет, и молчит, окидывая Мелларка внимательным взглядом. Рубашка смята, на шее следы помады. Вот как. Значит, и ты теперь участвуешь в торгах. Значит, вот как ты платишь? Мелларк не выдерживает первым. — Можно? Он, молча, протягивает ему початую бутылку виски. Пит отпивает, морщится, возвращает бутылку. — В первый раз? Блондин отрицательно качает головой. Нет. Не первый. Глупо было бы думать так, после того, как полгода назад он тоже посетил президента. — Как ты с этим справляешься? — голос у нынешнего ментора Двенадцатого едва слышный. — Не думай, — Финник вспоминает об изрезанных пальцах и Энни, что льнет теплым солнцем в особо плохие дни. — Просто не думай, слышишь? Мелларк пожимает плечами и Одэйр усмехается: — За что? — Я знаю, как все кончится там, — отстранённо сообщает Пит, и Финник, кажется, понимает, почему президент вел диалог именно с ним. Он куда умнее, чем кажется на первый взгляд. Что хуже, он так же беспомощен, — Стоило сдохнуть там, — заканчивает ментор Двенадцатого, словно речь идёт не о нем вовсе. Одэйр молчит, низко опуская голову — хватило года, чтобы сломать его самого, сначала мама и Мэгз, а та, ради которой он теперь выворачивается ребрами наружу, выплевывая все остатки прогнившей души, чтобы она жила, появилась гораздо позже Смешно. Кого же ты потерял, сын пекаря? Хотя Финник знает — слухи ползут быстро — старший брат погиб в несчастном случае, отец, получив множество ожогов от печи, в которой всю жизнь пек хлеб, чудом поправился при участии Капитолийских медиков, вот тебе и привилегии Победителя Голодных Игр. Капитолий щедро их поощряет. Мелларк пьёт жадными глотками, Одэйр трезвеет чересчур быстро. — Зачем? — Она не знает о торгах, и, надеюсь, хватит сил, чтобы не узнала, — Мелларк смеётся, а потом резко швыряет бутылку в стену, осыпая их обоих дождем осколков. — Сноу дал понять, что это первый и последний раз, когда она здесь, — его руки дрожат, — Дальше сам. Мне стоило умереть там, понимаешь? Все было бы иначе. Они молчат. А потом Финник говорит то, что давно известно им обоим. — Она не любит тебя. Пит хохочет, и бесцветным голосом отвечает. — Я знаю. Вот так просто. Одэйр думает об Энни, и о том, что давно уже бы слетел, если бы не она. Малолетка с голубыми глазами, рядом с которой он чувствует себя неоправданно взрослым. Она малышка. Ему девятнадцать, ей шестнадцать, и разница к черту небольшая. В этом году ей двадцать один, а она все так же смеётся, прикрывая губы ладошкой. Ему двадцать четыре, и он старше на добрую сотню лет. Она о море, о крабах и большой собаке, которую уговорила его завести. Он по чужим постелям, о бабах, что старше его едва ли не втрое. Она в старых шортах с утра пораньше на кухне, с волосами в небрежном пучке, готовит завтрак для папы, а он научился приносить ей цветы и ракушки, за которыми стоит встать с утра пораньше. Не сложно для того, кто не спит целыми ночами. Один букет ей, а по пути свернуть к Мэгз, чтобы вручить ей такой же. Почти ритуал. Старушка за него рада, он думает, что счастлив. В Энни поселяется солнце, после того, как она возвращается, а в его солнечном сплетении навсегда поселяется она. Малолетка с голубыми глазами, которая одним только взглядом заставляет падать к своим ногам. Она даже не представляет, какую власть имеет над ним. В дерьмовые дни он вяжет узлы, а ее пальцы сжимают его руки. В особо дерьмовые дни он вжимается затылком в стену, сжимает кулаки и поет той, которая его не узнает, вырываясь в его руках. На такие ночи куда меньше хороших — но она соблазняет его старыми футболками, тихим смехом и губами в шоколаде, и тот, который так легко снимает самое изысканное белье Капитолийских дам, теряется среди ее объятий. Прошло так много времени, прежде чем она ему доверилась, начав понемногу забывать ужас семидесятых Игр. Прежде чем ее отец махнул на все рукой, позволив дочери пропадать целыми днями рядом с Золотым мальчиком, и ещё больше времени, прежде чем он сам позволил себе, все ещё понимая, что не заслуживает и не будет достоин никогда. Малолетка с глазами, в которых плещется море, каждый раз обнимает его так крепко, что все сомнения разом выносит из головы. Победитель Шестьдесят Пятых Игр до сих, даже спустя десять лет, знает за что борется, продолжая дышать. Мелларк потерян уже сейчас, как был потерян весь этот год. Эвердин даже не попыталась протянуть ему руку, после того, как сама же лично растоптала любую веру, заявив едва ли ни на всю страну, что хотела выжить. Не больше и не меньше. Одэйр думает, что если бы она была не такой дурой — прямолинейность и честность нынче не в цене, то смогла бы спасти сестру во второй раз. Но все эти ухищрения, конечно же, не для этой честолюбивой дурочки — она так откровенно презирает их всех, ненавидит Капитолий, ненавидит каждого встречного, что он удивлен, как у нее вообще хватило мозгов сыграть хотя бы там, на Арене. Видимо, чтобы выжить о чести можно и забыть. Одэйр смеётся, запуская пальцы в волосы. Выжила сама и выкинула парня, который сделал для этого все. Мелларк задыхается в своих кошмарах сам, но это хуже, чем быть просто единственным, потому, что Эвердин слишком эгоистична, чтобы отпустить его совсем. Пит думает о ее губах, и равнодушии, с которым она вычеркивает его из своей жизни. Мелларк из тех, кто не в силах предать, даже если на кону жизнь. Одэйр тащит его наверх, заставляя Джоанну крутить пальцем у виска, когда они заваливаются к ней вдвоем посреди ночи. Она матерится и швыряет в Одэйра все, чем под руку попадается, но разрешает им остаться. Он вырывает из контекста только то, что Мейсон понимает. Кажется это участь брюнетки, решать чужие проблемы, но пока он отмывается у себя в душе, они уже успевают повздорить так, что Джоанна больше походит на разъяренную кошку, а у Мелларка странно краснеют глаза. Одэйр сжимает зубы. Ему кажется, что весь мир вывернут на изнанку, настолько ярко все в Капитолии. Ему кажется, он за всю свою жизнь не видел такого обилия красок и цветов. Они кружатся перед глазами, будто чей-то ребенок играет в гигантский калейдоскоп и это, пожалуй, даже больно. От людей его тошнит, настолько приторно-лживыми они кажутся. Просто перетереть-перебороть-переждать, и от этого «пере» поперек горла ком. Не тут и не там. Как так получилось, он догадывается, но голова работать не желает. К черту. Он сжимает зубы всего на секунду и уходит к себе, откидываясь на подушки, и закрывая глаза, потому что этим двоим есть о чем поговорить. Перестрадать-переболеть-пережить. Ты не сможешь, тебе не надо, а глупое сердце старается не замедлить бег. Может однажды и Мелларк отыщет, ради чего давится этими самыми «пере». До момента, когда на Арене звучит пушка, возвещая о смерти сестры Эвердин после трёх дней изощрённых пыток, он успевает связать несколько тысяч узлов. Успевает увидеть, как Мелларк сжимает в объятиях ту, которая вся, но не для него. Успевает подумать, а каково это целовать ту, которая с тобой лишь на камеру, и мыслями с другим. Успевает решить, что любовь губила мужчин, куда сильнее Мелларка, пока сам целует очередные холодные губы. Дамы и господа, добро пожаловать сюда, на самую изощренную Арену Голодных Игр. Только наслаждаются ими за кулисами, в тайне от достопочтимой публики. Избранные ценители. И пока его ждёт малолетка с глазами, в которых море, он согласен продолжать эту пытку…потому что иногда быть любимым, куда важнее, чем гордым. Жаль только, что девочка из Двенадцатого не понимает этого…