Километры

⠀⠀⠀⠀⠀⠀Между ними — тысячи километров. Сьюзен жалуется ему на очередной лондонский ливень, и Питер представляет, как она морщит нос, отбрасывая влажные темные пряди со лба, и держит телефоную трубку затянутой в перчатку из тонко выделанной кожи рукой. Он отвечает: «А не слишком ли ты быстро привыкла к нарнийскому солнцу?» ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сьюзен приглушенно смеется; не так, будто бы ей смешно; не так искренне, как могла бы; не так. В ней возможно где-то тоска засела, губоко, настолько, что не видно практически. Но он слышит. Даже сквозь весь мир. Она не здесь — не рядом с ним, не там, где ее место, — ведь мисс Певенси не удержать при себе никакой силой. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сьюзен тесно во дворце, среди бесконечного золота, еще теснее — в обязанностях королевы. Ей целого мира мало, ей в формальностях за дверями шкафа вдохнуть не выходит и задохнуться – тоже. Она бежит, наплевав на титул-статус-драгоценности, выбросив подальше колчан и задвинув воспоминания в самый дальний угол, чтобы никто и никогда больше силками за платяные двери не затащил. Она тратит все силы, чтобы оборвать каждую нить, но некоторые границы не преодолеть, как ни пытайся (Сьюзен все равно пытается. Питер любит ее за многое, за эту далеко не благородную целеустремленность — в том числе). ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Между ними — бесконечность. Ровно такая же, как между Лондоном и Нарнией, куда им дороги нет больше. В Ницце ее в очередной раз зовет замуж весьма неплохой парень, и это все усложняет. Будь он как обычно редкостным гадом (вокруг нее они стаями вьются), все получилось бы проще, но Джон — добрый и мягкий мальчик. Сьюзен в него почти влюблена, а Питер его почти ненавидит, но ничего не делает (тысячи-тысячи, гребаные тысячи километров). До поры до времени. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀(Позже Сьюзен даже больно от того, как все оборачивается, Питеру — немного жаль, а доброму мягкому мальчику Джону, с блестяще-золотым по карманам уже абсолютно все равно). ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сьюзен бежит от семьи – от Питера – сквозь войну и весь мир: не шлет открытки, отмахивается от знакомых, ни разу не подойдёт к телефонной будке. Ее оставшаяся в покоях одежда уже почти не пахнет ни духами, ни старыми библиотечными книгами, а на мраморных стенах тихо издыхают портреты Двух Сыновей Адама и Двух Дочерей Евы. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Нет ничего удивительного в том, что она уходит: память – самое страшное, что есть у человека. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Нет ничего странного и в том, что, она возвращается: Сьюзен совершенно точно не ангел, даже если кажется всем подданным поголовно. Питера это не волнует. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Рог затягивает их обратно, совершенно не обращая внимания на содранные в попытке уцепиться за устланные брусчаткой серые улицы ногти. Нарнию не вытравить из жизни любым химическим оружием; она цепляется львиными когтями, впиваясь под самую кожу и принося за собой все новые и новые шрамы. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Дворец – разрушен. Короли и королевы – свергнуты. Драгоценное золото – потеряно. Нарнии – нет. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Единственное, что снова может предложить ей мир Шкафа — какой бы значительной ни был сам факт его существования, — Питер: поблекший, выцветший, как его изображение, и утративший в её отсутствие вкус к жизни. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Она забирает его себе обратно, словно любимую вещь, которая истрепалась, но все так же хранит воспоминания. Так думает он, а сама Сьюзен говорит, что вдоволь насмотрелась на лондонские ливни, парижскую моду и бразильские карнавалы. Из десятков возможных вариантов он выбирает веру в любые ее слова, притворившись, что ему вообще требовался этот выбор. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сьюзен слишком натянуто улыбается, когда ее снова зовут Великодушной: ей, наверное, все еще тесно в этом мире, этой стране, этом образе королевы (бывшей), поэтому Питер обещает разрушить ради нее тысячи границ и стереть сотни препятствий. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀Расстояние между ними исчезает, когда пальцы Питера словно сами тянутся запутаться в ее волосах. Сьюзен не называет его ни братом, ни возлюбленным, только повторяет «Питер-Питер-Питер», с легким укором, со своей невероятно настоящей гордостью и не говорит больше ни слова, будто для нее достаточно одного лишь его имени.