S.O.S.

      Все же любят отпуска? Кто-то даже планировать отпуск любит больше чем отдыхать. Кто-то любит отдыхать, чтоб вокруг было красиво, кому-то наплевать, можно хоть в деревне, хоть дома на кровати, просто выспаться, просто лечь когда захочется, просто встать когда уже голова болит от пересыпа.       Я тоже люблю отдыхать, но мой отдых обычно перестает приносить удовлетворение после первой недели — все равно где. Мне становится скучно, однообразно. Дети привыкают, что папа рядом и начинают капризничать, жена привыкает что муж рядом и начинает перекладывать на меня все больше обязанностей. Я все чаще выхожу позвонить типа «по работе», все чаще закрываюсь в туалете, восстанавливая свое личное пространство и пополняю запасы одиночества.       А еще я начинаю чаще писать Лёхе. По делу конечно, как мне кажется, но на деле, я подаю сигналы S.O.S.       С.О.С. — Спаси. От. Семьи.       Его тоже хватает на неделю. Потом нас как от дневного света корежит от «дорогой, иди покушай» и «папочка, поиграй со мной». И тут никто не виноват, ведь я их люблю, они любят меня. Просто есть семья, а есть воздух. Наверное, хреновое сравнение назову, даже сопливое какое-то. И я никогда не признаюсь вслух, разве что может в беспамятстве. Воздух — это Лешка. На самом деле это просто, потому что придумывать дурацкие шутки, цепляться за слова раскручивая их, играя ими, ржать до слез над самыми примитивными и позорными вещами — это и есть для меня воздух. Когда я говорю «А», а он договаривает «Б». Когда я киваю в сторону смешного незнакомого человека, а у него уже готова история. И вот мы уже давимся смехом, а тот человек думает «ну что за идиоты?». Идиоты, но зато вместе.       Это как наркотик. Я и сам не заметил, как подсел, достаточно было раз попробовать. А потом и счастье и мука. Конечно мука, потому что в этом состоянии эйфории хочется пребывать круглосуточно, иногда отдыхая, но постоянно в него возвращаясь. А имея семью, обязанности, я вынужден возвращаться к ним, прекращая нести чушь играя рифмами и образами. Влезть в костюм Иванова Антона и поиграть с детьми, пока жена готовит ужин.       Семья - это приятно, важно, нужно, но когда ее много — я задыхаюсь, давясь несказанными мыслями, анекдотами и наблюдениями.       А где-то в семнадцати с половиной километрах от меня сидит Леха и кашляет, потому что тоже поперхнулся несказанной шуткой и вспоминает меня, ну я хочу так думать. И чаще всего я прав, потому что через неделю отпуска, телефон ломится от его сообщений, аудиозаписей и дебильных фотографий.       S.O.S.       Время час ночи и на телефон мне приходит громкое смс. Черт, как всегда забыл поставить на «без звука». «Есть офигенная идея для новой сценки. Может приедешь?» «Час ночи» «Я знаю)))» «Твои спят?» «Мои у тещи» «Ок, щас приеду.» И так работает, черт возьми. До сих работает. Больше 15 лет. И клянусь, будет работать всегда. С ним — всегда.       Когда наконец приезжаю к Лехе, он показывает мне то, что набросал. Читаю вслух середину сценки «Пьяная она готова ему дать, но не достаточно пьяна и практически целует его. Потом еле держится на ногах и падает на пол рядом с ним.» — Ты специально это пишешь? — Просто это наше амплуа и народу нравится. — Или тебе нравится? — Пошел ты.       Жирный, краснощекий, тиран, деспот, пошел на хер, тупой, иди сожри что-нибудь - это мое амплуа. Его амплуа: вертлявый, истеричный быдлан или проститутка, готовая в любой момент упасть на колени и открыть рот.       Но в жизни мы СЛИШКОМ близкие друзья, потому что ПРОСТО близкие друзья не знают друг друга так хорошо, что иногда неприлично. Он знает, что я никогда не обижусь на «жиробаса» на публике, потому что для него в обычной жизни я уютный и смешной, а он не обидится на меня, потому что я никогда не обижу.       Наверняка, многим интересно, что испытывает человек который на публике изображает половой акт со своим другом? Не возбуждается ли он, когда в миниатюре у него берут в рот или трут член через штаны? Не спят ли они после выступлений вместе, в холодном номере отеля?       Так вот, я не возбуждаюсь, потому что это на публике, потому что это работа. Потому что в сценке я — это не я, а Леха — это не Леха. Это муж и его жена или сотни других людей, к которым мы не имеем ничего общего. Но я предательски краснею в моменты нашей репетиции, если в сценке он пьяный дышит мне в рот и мы даже немного касаемся губами, тогда я переигрываю, потею и слышу от него: — Антон, ты что смущаешься? — Пошел ты.       Бесполезно пытаться в такие моменты свалить все на духоту, потому что он знает. Он знает явно больше меня, а я ничего знать не хочу. — Пошел ты. — Ты ради этой сценки меня поднял ночью? — Конечно нет, я надеялся мы потрахаемся, по-дружески. — он ржет, а мне становится немного жарко.       И так постоянно. Эта тема так богата на шутки. Но вот только сколько процентов из этих шуток действительно выдумка, больная фантазия близких друзей которые неприличное количество раз имитировали поцелуи и секс, а сколько процентов все-таки правды, которая переодически шепчет влажно на ухо: а почему бы и нет?       Нет! Нет! На черта я вообще об этом думаю? — Поеду я. Говно — номер, потом доработаем. Поздно уже. — Оставайся если хочешь. — Зачем? — Сериал посмотрим. — пожимает плечами.       И вот я смотрю на него: он улыбается, смотрит мне то в глаза, то на переносицу, чешет ногу через короткие домашние штаны с немного вытянутыми коленками. Невыносимо когда он так смотрит. И вроде он и сам не уверен, хочет ли он чтоб я остался, но и не может не предложить. — Да поздно, Лех, я вернуться обещал. — Да время три, пока доедешь уже утро будет. У меня пиво есть, закажем пожрать. Пожрать, Антон! — Пошел ты! Ты же знаешь, эти шутки прокатывают только для других. — мне не смешно и ему тоже. — Ну извини — тогда вали! — он разводит руками и ухмыляется своей гениальной рифме. Садится рядом с телеком и просто начинает щелкать каналы, будто в одно мгновение потерял ко всему интерес.        «И что прикажете делать?»       Поэтому я просто хлопаю его по плечу и хлопаю дверью, не оборачиваясь и чуть не забыв телефон.       На улице дождь моросит мелкий, противный, прям как мысли мои, такие же назойливые, навязчивые, а еще стыдные какие-то.       Сажусь в машину и даю пару лишних кругов по пустому центру города. Чтоб пульс восстановился. Чтоб кровь от лица отлила. Чтобы я начал думать о чем-то другом, и не видел перед глазами его: заведенного, быстро тараторившего слова, постоянно смеющегося над своими шутками и незаметно посматривающего на меня, и думающего, что я этого не вижу.       Я надеюсь, у меня хватит ума не перейти черту. Ради чего рушить все? Ради желания взять его за шею и прислонить к стене, и смотреть как он тяжело дышит через рот и сглатывает, а его кадык ходит вверх вниз. Остановить его и просто разглядеть, все от трещинок на губах, до порезов на подбородке, все остальное я ведь уже тысячи раз делал, в наших сценках, трогал там где обычно неприлично трогать.       Это не такая голубая любовь, о которой много шуток, это слишком просто. Зачем мне хотеть его трахнуть если я делаю это постоянно, пусть и понарошку. Зачем хотеть поцеловать, когда он сам придумывает такие моменты, когда мы дышим друг другу в рот. Мне нужен воздух, нужен взгляд на переносицу и сообщения «приезжай у меня идея», нужны миниатюры где он опускается передо мной на колени, а я смотрю сверху на него и краснею, а он давится от смеха, и потом долго припоминает мне это. Нравится проехаться по городу и остыть после всего этого. Вернуться домой и сделать вид, что Смирнов меня заколебал и ругнуться на него, залезая в теплую постель к жене. И заснуть с мыслью, что я все делаю правильно и так будет всегда. С ним — всегда.       А утром, когда в вацапе от него будет «данное сообщение удалено», просто не спрашивать, что там было.