You you know I found you Uh I count your blessings I’m counting your blessings and came into pain Baby come look at my face Stuck in the cage, I’m in the base Of your heart and beeping so baby don’t break*
Замолкает Хёнвон так же внезапно, но из-под влияния магии голоса мне не уйти — буквально в ступор впадаю. И знать бы мне нормально язык песни — понял бы больше, чем отрывки в виде «посмотри на моё лицо» и «не сломай». Хотя хватает и малости осколков для улавливания посыла. И знал бы он, как стараюсь выполнить эту его просьбу, запрещая себе приближаться и прикасаться. Впрочем, уже почти привык к провалам за долгие месяцы рядом с ним. Поэтому не так уж и больно усаживаться сбоку и обнимать за плечи, разрешая негласно и даже приглашая, чтобы опустил голову на грудь и вздохнул облегчённо. «Вырвись из этих пут, глупый мотылёк. Просто порви привязанность, которая пока всего лишь легко обвивает, и сбеги подальше». Противоречит моему мысленному призыву и действует с точностью до наоборот — плотнее устраивается, двумя ладонями ловя мою свободную и прижимая к себе. Так по-детски невинно и так горячо, что плавлюсь, как мягкотелое олово — при незначительных температурах. А дальше? В этот раз сгорю я? Зачем и почему? Кто бы знал. Резко поворачиваюсь и заваливаю его на песок, тут же нависая сверху и сталкиваясь со слегка напуганным взглядом. Изучаю и проверяю, скользя ладонью по боку, где приподнялась футболка. Его мурашки подсказку дают о чувствительности, а дрожь по телу — о нетерпении. Будь это не он — продолжил бы не раздумывая и впечатал бы в песок толчками бёдер, потом даже не беспокоясь о состоянии чужом. Но я с Че Хёнвоном, которого сам себе завещал беречь и хранить. Вопрос только в одном — почему у этого парня отсутствует инстинкт самосохранения? Или он думает, что удерживающие меня за поясницу длинные ноги не способны порвать хрупкое самообладание, которым едва ли могу гордиться? Думает, что демоны мои бессмертные не рвут изнутри и не призывают взять то, что само бросается в руки, будто на колья и шипы? Последняя хитрость, оставшаяся у меня в запасе — поцеловать в губы безмятежно и нежно, дождаться расслабления и почти сползания конечностей, после которого вырваться — легко и просто. Оказаться на ногах — тоже. Физически легко, но никак не морально. Ещё и добивание взглядом побитого щенка — всегда мечтал. Спасибо, Че. Подавая ему руку, совсем не ожидаю подвоха. А он собирает все силы, что есть в тонком и хрупком, на вид, теле, и опрокидывает меня на песок. Лёжа в скрученном состоянии, из которого, впрочем, выход длиной в три секунды, позволяю себе мысль — напросится и получит желаемое. Вставая, не успеваю даже отряхнуться, ибо идёт слишком быстро и уверенно, боюсь, что не нагоню. Назвать меня идиотом можно вполне заслуженно, ставя клинический диагноз, ведь мои действия, цели, поступки и стремления в диссонансе, выдают полное отсутствие умственной деятельности. Усиленно добивался его вот такого ухода и обиды, а теперь догоняю, чтобы… …чтобы подхватить, не позволяя упасть. Сцена попахивает сопливой романтичностью самой претенциозной дорамы — он виснет на мне, руками держась за шею и почти соприкасаясь с моим носом своим. Наверное, стоило бы уронить его, пройти мимо и навсегда перечеркнуть возможное будущее. Наверное. Вместо логичности и разумности у меня буйствует пафосное геройство — подхватываю свободной рукой под колени и несу его к нашему небольшому домику. Там, в уюте горящего ночника, усаживаю на край кресла и несусь к чемодану, не до конца распакованному, откуда аптечка извлечена моментально. В конце концов, не зря же именно я укладывал наш общий багаж. Он удивлённо приподнимает брови и хмурится, словно бы забывая об обиде на меня. Оглядывает с ног до головы и морщится от непонимания — зачем мне медикаменты. Не засмеяться от нелепости — непосильный и великий подвиг, который мужественно совершаю, падая рядом с ним на колени и поднимая его правую ногу. Этот растяпа даже не заметил, что по стопе струится кровь. Вот и со мной так же — не замечает, что режется о меня и свои чувства светлые не на того распаляет. — Что это? — неловко уточняет, кусая губы и упираясь ладонями в подлокотники для фиксации тела в устойчивом положении и исключения возможности дёрнуться. Действия автоматические, но такие правильные, заставляющие в очередной раз захлёбываться чувствами даже к такой простоте. — Ракушки, растения и камушки на пляже есть. Не знаю — чем именно, но ты пропорол ногу, — с деланностью спокойствия объясняю, осторожно осматривая и начиная стирать сперва линии крови, расползшиеся в разные стороны. В его молчании слышу столько цветов и оттенков, что можно было бы сойти с ума, если бы не сосредоточенность на деле — тщательно чищу всё и дезинфицирую, а после осматриваю ещё раз и рассуждаю — заклеить или оставить так, давая ранке, оказавшейся глубокой, но короткой, быстрее затянуться. И пока он соображает о чём-то, а я задумываюсь, сам не замечаю, что склоняю голову сильнее и губами провожу по своду стопы. Ловя себя в сознание, оказываюсь перед странным фактом — мои губы на округлости косточки, чуть выше ступни, а Хёнвон стоически кусает губы, что, впрочем, ничуть не мешает ему стонать-поскуливать от ощущений. А факт моих действий странный вовсе не из-за желания прикоснуться к парню или его реакции. Нет. Всё дело в другом. У меня совершенно негативная реакция на чужие ступни. Что женские, что мужские. Абсолютное отвращение. Эдакий антифутфетишизм. Так какого чёрта получаю удовольствие, сжимая его пятку указательным и большим пальцами, а губами изучая косточки, на которые и смотреть-то всегда противно было? Разумеется, отвращение не уходит в общей сущности, но совершенно спокойно оставляю парочку поцелуев и даже чуть посасываю вздувшуюся венку на передней части. Почему-то сейчас мне не представляется возможным поднять взгляд, могу им скользить лишь по гладкости ног, которую изучаю кончиками пальцев руки, прежде державшей ватку, пропитанную антисептиком. Ватка уже на полу, а чуть влажная ладонь проходится по лодыжке со стороны мышц, пока кончиком языка черчу передний контур большеберцовой кости. Мне в новинку изучать реакции партнёра вот так — вслушиваясь и ориентируясь на движения тела. Обычное дело — это смотреть и чётко распознавать всё по лицу, где секретов для меня нет… Улавливать же сбитое и рваное дыхание, в котором мелодичностью тихой бьются стоны — не бывало подобного. Как и отметок на уровне сознания — сведённые бёдра, побелевшие костяшки, полная напряжённость. Реакции приводят в подобие рассудка — по крайней мере, заставляют быстро податься назад, в ходе чего руки от него убираю. Настолько рьяно, что оказываюсь сидящим на пятой точке едва ли не в двух метрах от него и почти впечатавшись боком в кровать. Ещё немного — и заработал бы серьёзный синяк. Стыдно. Такого жгучего стыда, который выжигает вены и заставляет желать исчезнуть с лица земли, не испытывал со школьных времён. Подзабылось совсем, каково это — выкручивать самому себе на нервной почве мысленно суставы и корить за поступки до зуда под кожей, вполне физического. — Ты снова это делаешь, — говорит почти ровно, поднимаясь с кресла и уничтожая ничтожность дистанции между нами, которая могла бы его спасти. Хотя я уже успел отметить отсутствие у него инстинкта самосохранения, к чему повторы? — Распаляешь меня, а потом отступаешь, — усаживается на колени, расставляя руки по бокам от моих бёдер и наклоняясь вперёд. — Может, прекратишь убегать? До ужаса хочется позволить сорваться правильным словам — ради тебя стараюсь, беги. Только вот вместо этого шепчу: — Хорошо. Будь по-твоему, — ужасно эгоистичное сваливание ответственности на того, кто плохо разбирается в ситуации и сам не понимает, что творит. После сброса такого, настройки откатываются до заводских практически. С одной лишь разницей — чувства не стереть и не вытравить, как бы ни старался. Из-за этого правой рукой ловлю за шею, а левой поглаживаю его запястье правое. Именно из-за того, что он — особенный, действую медленно, поднимаясь с пола в неразрывности поцелуя, помогая встать и ему, затем усаживая на постель и отходя. Хёнвон так и не открывает глаз от момента, когда оставляю его, до момента, когда возвращаюсь уже без рубашки и шорт, под которыми белья не было изначально, и вновь втягиваю в поцелуй, кинув рядом необходимое для дальнейшего. Почему-то мне кажется, что именно в этот момент — осторожно укладывая его на лопатки, перехожу точку невозврата. Не метафоричную, а психическую. Ему бы это понять, но может лишь тяжело дышать, оплетая руками и путая пальцами мои выжженные до белого волосы. Хочется сообщить, какой он красивый и невероятный, но мне не совсем отшибло мозг, чтобы опускаться до таких банальностей. Плюс — лучше предпочту действиями это знание преподнести. Не желает отпускать, но перехватываю запястья и свожу у него над головой, крепко прижимая и заставляя там их и оставить, после опускаясь вниз и продолжая с места, на котором себя прервал — перехожу губами на колено. Выцеловываю его, пока, наконец, пальцами не цепляю чужие шорты и плавки, которые были надеты на случай ночного купания… Я устрою ему купание, но сейчас — не в солёной воде. Это подождёт. Откинутые тряпки мгновенно забыты, зато ничуть не теряю путь свой — губами прихватываю кожу на передней части бедра, в то время как ладонями медленно веду вновь по лодыжкам, поднимаясь к внешней части и чуть её массируя. Мне никогда не нравились наигранные и слишком громкие стоны. Просто ненавижу эту всю показуху… И Хёнвон словно бы в курсе насчёт этого — заливает воздух густыми и тягучими нотными мотивами, обволакивающими патокой и заставляющими забывать втягивать в себя кислород. Практически неслышимое, его тяжёлое дыхание даже звучнее стонов, но меня всё устраивает и возбуждает в край. Вообще он весь возбуждает и выкручивает терпение, из-за чего про себя отмечаю близость к оргазму, грозящему по-подростковому накрыть в процессе прелюдии. Впрочем, стыдиться особо нечего (если, конечно, откинуть понимание, что он — мой далеко не первый партнёр), поскольку сам Че — на грани. Это видно по его телу напряжённому и не менее напряжённому достоинству, мажущему смазкой живот. Эта ночь — наша маленькая бесконечность. Только наш момент, который проводить стоит лишь так, чтобы комфортно было обоим. С простотой и понятностью истин, подтягиваюсь выше и втягиваю в поцелуй, рукой соединяя члены и подрачивая в рваном ритме, который, впрочем, способен довести нас через считанные секунды. Слишком велико напряжение и слишком бурно часть его из нас выходит, пачкая мою кожу и его футболку, так и не снятую ещё, и заставляя делить дыхание в чём-то уже совершенно не походящем на поцелуй. Хёнвон сам прижимает к себе и заставляет придавить тяжестью тела, которую почти не могу уменьшить, перенеся на руки. Он будто хочет, чтобы давил вот так на него. Похоже… Что так он доказывает сам себе мою близость к нему. Время тянется-вяжется вокруг нас, но плевать абсолютно. Даже не особо противно влажными салфетками, пристроенными на тумбочке у кровати, стирать уже засохшую сперму, которая стягивает мою кожу. И даже приятно именно сейчас стянуть с него верх одежды, наконец полностью обнажая и давая себе насладиться совершенством тела. Я, тот, который обожает следить за временем и математически дробить происходящее, даже не смотрю на стрелки часов на стене и не включаю небольшой монитор электронных наручных. Это сумасшествие — признание и откровение — то, что сейчас для меня существует лишь парень, нервно кусающий губы и смущённо отводящий взгляд по очевидной причине — он никогда не кончал с другим парнем… Хотя я не в курсе — кончал ли он вообще с кем-либо вместе. Вот то, что до встречи со мной Че считал себя натуралом — есть информация в базе. Как и простой факт его популярности у девушек, с которыми заводил отношения довольно часто, если верить слухам. Меня во всей ситуации радовало и радует лишь одно — он достаточно психически устойчив, способен не бегать от себя и спокойно (после всего трёх бокалов чистого виски, плеснутого на два пальца) признать возможность собственной бисексуальности. Правда… Он это немного иначе выразил. На мой вопрос — Тебе нравятся парни? — ответил недвусмысленно: — Насчёт «парней» не уверен. А вот ты — определённо нравишься. Меня честность и прямота всегда подкупали. Ведь и сам такой. Совсем неохота разбираться — действительно ли способен Хёнвон только со мной воспылать и ощутить эрекцию от пары прикосновений или нет. А вот пройтись губами по изящной шее и пальцами сдавить рёбра, лишь отойдя немного от оргазма, — это то, что делаю. Он не говорит ничего и не диктует свои желания, позволяя действовать тому, кто, по его мнению и по истине, опытнее. Думаю, что сам бы он в текущей неге предпочёл медленные поцелуи и переход скорее ко сну, чем к чему-то серьёзному. Но моя удача — решать могу и действую по-своему: вновь оказываюсь меж бёдер, принципиально вычерчивая свой путь, начатый со ступни; оставляю засосы на нежной коже, где точно появятся пятна-метки; ладонями перехожу на бока, а с них — на поясницу, с которой собираю и втираю в неё же капельки пота, смешанные с конденсатом, вызванным влажностью. Че шепчет о сумасшествии, хрипло откашливаясь после — горло его, очевидно, совсем пересохло. Лишь хмыкаю в ответ и языком вывожу сложный рисунок, оставляя мокрый след и ведя его к паху… К паху, который он подготовил и сделал гладким, усиливая желание прильнуть губами и разметить всё поцелуями и тут, пока ладони неконтролируемо мнут его поясницу, разогревая мышцы уверенно и точно — слегка механически. Мне доступно расслышать, как выпускает воздух сквозь зубы, почти со свистом озвучивая неловкость вопроса: — Можно я… буду тебя… касаться?.. И только сейчас доходит — он обнимал лишь после оргазма, потом же закинул руки на спинку кровати и сжимал её. Послушный мальчик запомнил, что я запретил меня трогать в самом начале? Хмыкаю, носом едва касаясь его вновь твёрдого члена и чуть слышно даю позволение, имея возможность через секунды уже ощутить, как длинные и изящные пальцы взрывают мои волосы и мягко массируют кожу головы. Наверное, будь я чуть менее возбуждён — отрубился бы от такой нежности и ласки. Благо, что у меня конкретный прилив крови к конкретному органу — это позволяет продолжить начатое и прихватить губами его член у основания, затем поднимаясь по длине и посасывая нежную кожу. Он так расслаблен и податлив, так мечется подо мной и выказывает огромный лимит доверия, даёт его без процентов и обязательств, а потому не медлю и достаю лубрикант, заранее приготовленный и ожидавший своей очереди. Жидкость вязкая быстро и умело разогрета, а подготовка, на удивление чистого и смягчённого нутра (кто-то определённо постарался заранее), начинается под подразнивание головки кончиком языка. Даже усмехаюсь про себя — никогда раньше не ощущал, чтобы партнёр так поддавался первой растяжке и охотно насаживался, совсем не боясь навредить себе и ожидая продолжения даже больше, чем я. Впрочем, одной рукой предупреждающе сжимаю его бедро, и перестаёт так активно дёргаться, передавая ситуацию полностью в мои… Пальцы. Которые уже в количестве двух штук по три фаланги внутри и массируют осторожно, не задевая пока нервный узелок, ощущения от которого хочется продемонстрировать иначе. Везёт с его гиперчувствительностью, благодаря которой ему хватает минета, чтобы член не опадал и мышцы не сокращались слишком сильно, создавая больший дискомфорт и мешая. Растяжка проходит так гладко, даже не верится — ещё до её конца прекращаю оральную ласку и поднимаюсь губами по плоскому животу, чертя круг каймой для пупка, после смещаясь и зубами оставляя отметки на рёбрах, так отчётливо просвечивающих сквозь кожу. И ощущаю себя хищным животным в этот момент — так и хочется кусать и обгладывать, хотя и заставляю себя двигаться дальше — исследуя грудь и чувствительные соски, реакцией на что даже стоны тональностью чуть выше. Едва прихожу к выводу, что Хёнвон готов принять меня — одновременно кусаю ключицу и приподнимаю его ноги, которыми сам догадывается меня обвить. Даже специально несильно делает это — словно точно понимает необходимость небольшого пространства для манёвра. Использую момент, чтобы взять презерватив и почти надорвать упаковку, хотя прежде меня надрывает фраза: — Давай без этого. Хочу… Чувствовать тебя. Ты ведь не болен ничем? — видит, что мотаю в ответ головой, напряжённо замерев всем телом. Он точно не подозревает о моём детском внутреннем порыве съязвить — лишь тобой, — и продолжает: — Я тоже, поэтому… — это плохо, но поддаюсь просьбе и откидываю квадратик, чего раньше себе ни с кем не позволял. Почему-то важным кажется — поднять взгляд, столкнуться глазами с его, искрящимися и чистотой поражающими. Там нет притворной поволоки похоти. Зато есть чистое, сокровенное и истинное — желание принадлежать. Без слов очевидно продолжение — мне одному. — Ты… Не дают договорить. Давят пальцем губы чуть приоткрытые. Посыл понятен — нечего портить момент бессмысленностью слов, когда всё предельно ясно и без них. Это чёртово совершенство меня убивает… И оно же — заставляет желать его ещё больше. Он возвращает руку на мою шею, а я одной своей упираюсь в изголовье кровати, а другой тянусь к члену, направляя его и на пробу медленно толкаясь. Отмечаю, что он немного напрягается, потому склоняюсь и жадным поцелуем сметаю мешающее, уже через пару десятков секунд получая требуемое обоим — проникновение, затянутое упругостью мышц без лишнего сопротивления. Пока Хёнвон не в состоянии дышать, выцеловываю линию челюсти и посасываю мочку, медленно двигая бёдрами, для начала просто вгоняя себя в него до конца. Когда удаётся, даю достаточно привыкнуть, только после этого начиная выводить темп. Не помню случая, чтобы так важны были для меня чьи-либо реакции. Чтобы ловил вздохи, стоны тихие. Чтобы замечал нервное движение кадыка и придушенность, которая видна в напряжённом горле. Как и не помню, чтобы так до исступления нежно целовал эти самые горло и кадык, снимая признаки этого самого напряжения и расслабляя. «Какой же ты, чёрт побери, особенный», — думаю почему-то не с тяжестью сожалений, а с лёгкостью восторга. Меня только всё больше пленяют его чары — приоткрытые губы, которые целую с напором, но не грубо. Его прикосновения, дарящие жгучий контраст ласки и страсти, — царапает спину, полосует, но так, чтобы не до кровавых полос, а лишь самый верхний слой кожи повреждая. Ощутимо, но не особо болезненно. Его дурманящий запах, вовсе не отталкивающий, а притягательный. И мне не хочется сейчас втрахивать его в постель, как поступил бы с любым другим. Уверенность кроет — свою страстность и силу ещё продемонстрирую. Но не сейчас. Не в его первый, доверчиво-трепетный, раз, когда позволяет абсолютно всё. И другой бы случай… Девственник, который отдаёт контроль… Я бы сорвал тормоза, вырвал бы их из своих действий. Но с Че Хёнвоном в его первый раз не могу позволить ничего, кроме того что, как чувствую, ему необходимо. Совершенно отчётливо — ему необходимы мои поцелуи, рассыпаемые по всему лицу. Без права на ошибку — ему необходимо, чтобы поглаживал по одному боку и сжимал другой. Исключительно и кристально очевидно — ему необходим ритм умеренный и мощный, такой, чтобы простата задевалась с завидной частотой, но без безумства коротковолновых фрикций. Не знаю, почему в этот раз мы держимся так долго, но фактом остаётся подход к пику спустя невероятное количество времени. Почти теряю связь с реальностью, мимолётно отождествляя своё состояние с выбитыми пробками или коротким замыканием. Острота оргазма вызывает самовозгорание всех вен и выгорание организма в целом, заставляя немного обессиленно упасть на Хёнвона сверху, придавив собой и заставив задохнуться в очередной раз. Впрочем, мне хватает сил обвить его руками и крутануть нас так, чтобы он оказался лежащим на мне — завалившемся на спину. Хочет что-то сказать, но не находит воздуха в лёгких, из которых выбил кислород то ли в целом — сексом, то ли неожиданным переворотом. Пока он собирается с духом и силами, из закромов вытаскиваю второе дыхание, на котором беру вновь салфетки и чищу нас, особое внимание уделяя его ягодицам, уж слишком бурно залитым спермой, ведь едва успел выйти в последний момент… Мне правильно тогда показалось, что о душе и речи не будет, а эгоизм померк, забота не позволила ему в дискомфорте провести ночь. Когда с гигиеной покончено и могу просто сложить руки на острых лопатках, кои столь приятно массировать, до меня доходит сокрушительное осознание того, что это было. Как-то слишком прямолинейно настигает мысль о несравненности произошедшего сейчас и случавшегося прежде. Подверженный даже переизбытку эмоций, а не просто их наличию, не сомневался в том, что пробовал секс с теми, к кому испытывал чувства. Но… Но лишь сейчас увидел и ощутил разницу, действительно осознавая степень своего попаданчества. Че Хёнвон — не парень, в которого я влюбился. — Ты… — поднимает голову и чуть привстаёт на локтях, устраиваясь удобнее. — Прости меня, — говорит тихо и хрипло, пряча взгляд куда-то в район моей правой ключицы. — Прости, мне очень стыдно. Ему невдомёк моё непонимание сути извинений. Это заставляет спросить: — Что ты имеешь ввиду? — никогда не замечал за собственным голосом способности быть таким низким и густым, это даже объясняет для меня мурашки на спине Хёнвона. — Вёл себя, как… Бревно. Даже не шевелился почти. Мне сты… Прежде чем успеет закопать себя в неловкости и бессмысленности извинений, смысл которых с трудом, но докатился до моего расслабленного и пустого почти мозга, целую его припухшие и кровоточащие губы (это я их порвал или он искусал так?). Мучить долго не смею, только снимаю робость и плёночку солёно-металлическую, после облизываясь и спрашивая без экивоков: — Тебе понравилось? — К-к-конечно. О чём может быть речь… Хочется сразить его сердце яркостью слов. Вырвать его душу и забрать себе, как любил раньше делать, эгоистично думая, что имею на это право. Однако с Че Хёновоном мне требуется диаметрально противоположное — выдрать собственную сущность — местами такую гнилую и поганую — и отдать ему без остатка. — Мне тоже безумно понравилось. И мы обязательно повторим, добавив твоё желание действовать, — мягко улыбаюсь, едва поймав его взгляд, наконец обращённый ко мне. Вижу, что силится выдавить несбыточное и вновь прерываю. — Но сделаем это, когда восстановим силы. И сейчас легко бы было подловить себя на лжи, если бы это не оказалось правдой — я дико вымотан этим безумным сексом из-за мощности чувств, о которых не посмею пока сказать вслух. — Спасибо, — усталостью выдыхает и сползает ко мне под бок, устраивая голову на груди, а руку — поперёк туловища, кончиками пальцев цепляясь за рёбра. — Не за что, — выдыхаю ему в макушку, позволяя тяжести, что давит на веки, взять своё, а сознанию улетучиться, уступив меня сну и отдыху.Вспыхивать постоянно самыми яркими чувствами и эмоциями, мерцать в чужих жизнях, но не задерживаться в них — это моя суть… Которую Че Хёнвон, сам того не зная, меняет и заставляет верить в силу его чувств, способных удержать меня и оставить рядом. Че Хёнвон — не парень, в которого я влюбился. Че Хёнвон — парень, которого умудрился полюбить беззаветно. Он — мой идеальный прозрачный кристалл, не имеющий дефектов и обладающий — для меня — бесконечной красотой