***
Это началось неделю назад, в конце августа, когда Серёжа вернулся в Питер из родной Москвы и заселился в общагу. Вечером в голове вдруг раздался чужой голос, напугавший его до полусмерти: Гуууууляй, шальная императрица! И вся страна, которой правишь ты, берёт с тебя пример. Легко влюбиться, императрица, Когда так страстно бирюзовым взглядом смотрит офицеррррр! С этого момента жизнь Муравьёва разделилась на блаженное до и мучительное после. По ночам он не мог спать, потому что мыслительный процесс его соулмейта не прекращался ни на минуту. Интересно, а Балтийское море похоже по вкусу на Балтику девятку? Началось. Надо купить кактусов, нагнать текилы. Алё, придурок, ты меня слышишь? Приём! А что будет, если пить конину и закусывать кониной? Нужно было скорее найти этого идиота, чтобы прекратить бесплатную радиотрансляцию, но Серёжа совершенно не представлял себе, как это сделать. Судя по репертуару, его соулмейту должно было быть под полтос. Интересовали же его всего две вещи: мужики и алкашка. Муравьёв с ужасом начал подозревать коменданта общаги, проспиртованного Фёдора Кузьмича. — Ребят, а бывает такое, что ты давно знаком с соулмейтом, но слышишь его не сразу? — спросил Апостол, затягиваясь сигаретой. Они с Князем и Пестелем стояли в курилке за углом общаги. — Никогда о таком не слышал, — задумчиво произнёс Трубецкой и вдруг тепло заулыбался, глядя Муравьёву поверх плеча. — Котенька! — Здравствуй, любовь моя! — К ним подбежал счастливый Кондратий. Он кинулся в широко раскрытые объятия Князя, бросив на землю серую спортивную сумку. Тот чуть склонился к нему, увлекая в долгий страстный поцелуй: они не виделись всё лето. — Эй, может, вам уединиться? — недовольно поморщился Муравьёв, когда Рылеев неприкрыто застонал. — Приветствую вас, Сергей, Павел! — беззаботно прощебетал Кондратий, оторвавшись от Трубецкого. — Отчего ты сегодня такой мрачный, Серёжа? — Да у нас тут событие века, — ответил за него Пестель. — Апостол наконец-то услышал своего. — Неужели? — Рылеев так и сиял. — Поздравляю, дорогой друг! — Было бы с чем. — Муравьёв коснулся пальцами ноющего виска. — Он всё время поёт. Поёт, Котя! Пугачёву, Газманова, Леонтьева! И фальшивит нереально просто! Ему медведь все уши оттоптал! Прямо сейчас в его голове голос соулмейта горланил: Выпьем за любоууувь, Как блестят сейчас твои глаза. Выпьем за любоууувь, Пусть дрожит хрустальная слеза. Выпьем за любоууувь и уже не надо лишних слов, Выпьем за любоууувь, родная, выпьем за любоууувь! — Бедняжка, — посочувствовал Рылеев, снова прильнув к обнимающему его Князю. — Придётся терпеть! Чего ни сделаешь ради настоящей любви! — Эт точно, — поддержал Пестель. — Я тоже долго слушал царёво нытьё о том, что никто его не любит. А потом уже, после того, как я его засосал и транса вырубилась, я ему так и сказал, мол, ещё раз так подумаешь, я те сам наваляю. Он вроде успокоился. Муравьёв только тяжко вздохнул. — Эй, молодёжь! — гаркнул внезапно появившийся из-за угла Фёдор Кузьмич. — Бычки на землю не кидайте. Апостол обернулся на голос и во все глаза уставился на коменданта. Тот так же, не мигая, смотрел в ответ. Неловкое молчание затягивалось. — Муравьёв, — наконец сказал Фёдор Кузьмич. — Чё пялишься? У тебя вопросы? Серёжа лишь покачал головой, поспешно отворачиваясь. Как только комендант скрылся из виду, парни разразились диким ржачем. — Серьёзно? — От смеха Пестель согнулся пополам. — Ты думал, это он твой соулмейт? Кузьмич? Бля... Котя вытирал выступившие слёзы, но никак не мог успокоиться, прыская снова и снова. — Ой, да идите вы в жопу! — закатил глаза Муравьёв.***
Как ни странно, иногда Серёжа ревновал своего соулмейта к потенциальным соперникам. Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ру ту-ту-ту-ту-ту-ту-ру Ту-ту-ту-ту-ту-ту ту-ту-ту-ту-ту-ту Да, он проговаривал вслух каждый слог, а потом: А я люблю военных, красивых, здоровенных, Ещё люблю крутых и всяких деловых Муравьёв с тоской слушал завывания уже привычного голоса и думал о том, что сам он далеко не военный, а всего лишь бедный студент-технарь. Красивым его можно было назвать только с большой натяжкой. До здоровенного ему не хватало килограммов двадцати. Крутостью и деловитостью он тоже похвастаться не мог. А что если всё это — огромная ошибка и его соулмейт его не захочет? Завтра начинались занятия. Серёжа разбирал книги и учебники, когда очередная песня заставила его напрячься. Она сказала мне: прости, Если можешь, Грустнея день ото дня, Тебя люблю я, но всё же Дорога манит меня Может, он пытается общаться таким образом? Хочет сказать ему, что отказывается от него? Прощай, цыганка Сээээээра, Были твои губы сладкими, как виноууууу Ясно. Опять про бухло. Муравьёв тут же расслабился. Но наслаждался он недолго, ведь на следующий день любовь всей его жизни, видимо, решил отметить Первое сентября. И отметить с огоньком. Развитие вечера можно было проследить по его плейлисту. Начиналось всё довольно безобидно: Малиновое виноуууу, к пьянящему аромату Подмешана горечь слёз и ранняя боль потерь. Малиновое виноуууу мы пили с тобой когда-то. Хмельное виноуууу любви ты пьёшь без меня теперь Ну, понеслась. С каждой песней исполнитель почему-то делался всё грустней, и Муравьёву даже стало его жаль. Четвёртые сутки пылают станицы, Горит под ногами донская земля. Не падайте духом, поручик Голицын! Корнет ОболенскЫй, налейте вина! Печальный голос соулмейта совсем опьянел. Серёже отчаянно захотелось утешить его, но тут в ход пошла тяжёлая артиллерия. Толькаааа! Рюмка водки на столе! Ветер плачет за окнооооом! Парень явно перебрал лишнего: песня перемежалась громкой икотой. Тихой болью ааааатзываются во мне.... Серёжа так и не узнал, что отзывается в нём тихой болью, потому что тот, очевидно, уснул, и Муравьёва окутала долгожданная звенящая тишина.***
Удивительно, но даже после такой грандиозной пьянки, Апостол как по будильнику проснулся в ровно в семь от того, что его соулмейт снова исполнял свою излюбленную утреннюю Золотую чашу. Весь день Серёжа, невыспавшийся и злой, ходил чернее тучи. Он точно убьёт этого придурка голыми руками. Ему не жить. Муравьёв мечтал, как придёт после пар в общагу, завалится в постель и подремлет хоть часок. Но подходя к комнате, он увидел, что дверь приоткрыта и у них снова собралась вся компашка. Развалившийся на кровати Трубецкого Пестель поглаживал по спине сидящего рядом Романова. Сам Трубецкой крутился возле чайника, а Котя разговаривал с каким-то незнакомым, похожим на воробушка пареньком, который робко пристроился на кровати Муравьёва. — Какой же специальности вы обучаетесь, любезный Михаил? — в своей замысловатой манере спросил Рылеев. — Технология бродильных производств и виноделие, — ответ незнакомца был тихим, еле слышным. Тут он поднял взгляд на вошедшего Муравьёва и: Вааау, какие глаза зелёные! Эти глаза напроооооутив! Вот и свела судьба, Вот и свела судьба, Вот и свела судьба наааааас! Только не подведи, Только не подведи, Только не отведи глаааааз! Апостол вскрикнул от резкой боли, хватаясь за голову. — Вы не поверите, — прорычал он, — Муслим Магомаев. Мы перешли на новый уровень. Услышав его слова, Михаил залился густой краской, щёки и уши горели. Очаровательные мелкие веснушки отчётливо выступили на разрумянившемся лице. Серёжа смотрел на него, не веря своим глазам. — Так это ты! — заорал он, вне себя от ярости и облегчения. — Не смей! Молчи! Он с разбегу налетел на сжавшегося в комок Мишу, повалил его на постель и впился в сочные губы. Ему показалось, что по телу прошёл разряд электрического тока. Вот он, его соулмейт, здесь с ним, рядом. Как же он любит его! Он наконец понял, что такое любовь, о которой все говорят, и почему люди готовы на всё ради своих соулмейтов. Выслушивание бесконечных стишков, самоуничижительного нытья и пения мимо нот — ничтожная плата за счастье найти свою половинку. Хотя, надо признать, Муравьёв совсем не жаловался на то, что как только его губы коснулись Мишиных, голос в его голове замолк.***
В тот не по-питерски тёплый сентябрьский вечер Серёжа с Мишей сидели на крыше общаги и любовались романтичным городом, разводящим ажурные мосты. Отблески нежно-розовых закатных лучей отражались в бокале с игристым у Миши в руке. Это было их первое настоящее свидание, и Серёжа жутко нервничал. — Да не ссы ты! — подбадривал его Пестель. — Он ведь твой соулмейт. — А крыша точно будет открыта? — Точно, Царь уже допизделся с Кузьмичом. С тебя косарь. Помимо косаря за проход на крышу, Апостол спустил половину денег, заработанных за лето, на дорогое шампанское, сыр, круассаны и фрукты. И сейчас, сидя на нагретых солнцем листах жести и крепко обнимая своего Мишеля, он был абсолютно счастлив и ни о чём не жалел. — ...Балы, красавицы, лакеи, юнкера. И вальсы Шуберта, и хруст французской булки. Любовь, шампанское, закаты, переулки. Как упоительны в России вечера! — тихонько напевал себе под нос Миша. Муравьёв ласково потрепал его по рыжей макушке и легонько поцеловал за ухом. Он был уверен, что никогда не услышит ничего прекраснее этого фальшивого мурлыканья, и был готов слушать его всю жизнь.