***
Зойсайт стучится в дверь. Может, громче и настырнее, чем следовало, но хождения по лесу его доконали, ему простительно. Да и нет рядом Кунсайта, который непременно указал бы на необходимость придерживаться норм этикета хоть на королевском балу, хоть в лесной избушке. Бог с Кунсайтом, к черту этикет, ему все равно сделают выговор. За слишком громкий стук, за грязные сапоги, за сладости, за то, что долго не приходил, за то, что слишком поздно пришел. Как будто Зойсайт не знает хозяйку дома — у Рей всегда найдется, чем упрекнуть. Характер у нее такой. Непростой. Зойсайт прислушивается, теребит короткую рыжую прядь, ждет, пока ему откроют или хотя бы крикнут из глубины единственной комнаты «Входи!». Каким-то образом она всегда узнавала о его визитах. Молчание. Тишина, только за спиной ветер лениво шелестит листвой, будто насмехается. Зойсайт топчется на пороге и чувствует себя дураком. Потому что Рей точно дома — в оконце видны отблески огня в очаге. Она никогда не оставляет огонь без присмотра, всегда говорит, что только дай ему волю — сожрет все, не подавится, даже если речь о язычке пламени, который пляшет на фитиле восковой свечи. Наконец ему надоедает. Зойсайт толкает дверь, и та беззвучно поддается. Зойсайт окунается в какой-то иной мир, не имеющий ничего общего со сквозняками и степенностью покоев родного замка, этикетом Кунсайта, пышными юбками и кружевами матери и старшей сестры. Впрочем, с лесом этот мир связан не намного крепче, и едва ли Зойсайт сумеет объяснить, в чем тут дело. Казалось бы — простой дом обыкновенной лесной знахарки, травницы, которая и жива-то только до тех пор, пока какая-нибудь добрая богобоязненная душонка не возьмется позаботиться о ее собственной бессмертной душе. Но — костры полыхают где-то далеко, в совершенно ином мире, в чужих владениях, не имеющих ничего общего с уютным теплом и ароматом бесчисленных трав, воска и чего-то еще, не менее приятного, но более неуловимого. В это мгновение, переступая порог — и каждый раз на протяжении последних месяцев — Зойсайт свято верит, что связался с ведьмой. И ни капли не жалеет. Зойсайт тихо прикрывает за собой дверь — и куда только подевались раздражение и усталость, — проводя видимую черту между мирами. В комнате как будто ни души. Желтовато-рыжий свет живого огня льется из очага. Вместе со светом льется тепло и вкрадчивое потрескивание поленьев. Льется магия, оживляющая простую деревянную мебель, разобранную колоду потрепанных карт на скатерти, огарок свечи, пучки трав по углам, переплетения балок над головой. Краем глаза Зойсайт отмечает движение на кровати в дальнем углу и улыбается. Он уверен, что дело не в игре света и теней. Он кладет сверток с марципанами — гостинец, не каждый же раз таскать цветы, которые потом все равно пустят на хитрые зелья и снадобья — и шагает к кровати. — Ты меня не встретила сегодня, я почти заблудился, — говорит Зойсайт, присаживаясь на край. Кладет ладонь на лоскутное одеяло — тоже целый мир в каком-то смысле, пестрый и теплый. Из глубин теплого лоскутного мира доносится невнятное фырканье. — Ты мне не рада, — мрачнеет Зойсайт, и игра немедленно перестает ему нравиться. Под лоскутным одеялом ворочаются, а Зойсайт подумывает, не обидеться ли разнообразия ради. Хотя Кунсайт и так подтрунивает над ним по этому поводу, по-доброму, по-наставнически, говорит, что любимый младший сын это, конечно, не приговор, но почти диагноз. Намекает, что пора бы взрослеть, и обидчивость мужчину не красит. Зойсайту, в общем-то, все равно, ему плевать на многие условности. Может, как раз потому, что с детства ему сходили с рук почти все шалости, да и сейчас друзья относились к нему скорее как к обожаемому младшему брату. Со всеми сопутствующими поблажками. Удобно, но заслужить уважение Кунсайта все-таки хотелось. И любовь Рей — тоже. И что сложней добыть — это еще вопрос. Сложно, но Зойсайт решает не обижаться. — Думаю, я знаю, как загладить свою вину, — понизив голос, шепчет он. Это уже наука Нефрита. В любой непонятной ситуации с женщиной — соглашайся, что сам виноват. Дамы это любят. Дамы-то любят, но Рей совсем другая. Не угадаешь, снизойдет она или вспыхнет. А даже если вспыхнет — тут же помирятся, решает Зойсайт, и медленно скользит ладонью вверх по одеялу. Его опережают. Резкое движение — и одеяло сначала вздыбливается волной, а затем опадает. И лицо Зойсайта оказывается почти вплотную со звериной мордой, так что его немедленно обдает букетом лесных запахов. Подрагивает кончик длинного носа, втягивая запах, верхняя губа приподнимается, обнажаются крупные клыки, в глазах же Зойсайт — поклясться готов — видит свое отражение, бледное и перепуганное. Зверь смотрит в упор, не мигая, и будто смеется, а у него, между прочим, только что сердце ушло в пятки, и теперь оттуда оглушительно стучит. Еще мгновение — и Зойсайт осознает, что глаза у зверя фиалковые, пронзительные и насмешливые. И что насмешек теперь не оберешься на всю оставшуюся ночь. Если не дольше. Он упускает момент, когда звериная лапа оборачивается девичьей рукой с длинными тонкими пальцами, и серая шкура ложится поверх одеяла бесформенной грудой меха, больше не нужная. Белую кожу золотят отблески огня, длинные черные пряди ложатся на плечи и грудь, не столько скрывая, сколько подчеркивая наготу, и Зойсайту, признаться, требуется совершить над собой усилие, чтоб поднять взгляд от небольших аккуратных грудей. Зато глаза... Да, глаза прежние — фиалковые, пронзительные, насмешливые. Зойсайт мысленно готовится парировать пару-тройку колкостей, и вообще, не каждый за столь короткое время способен привыкнуть, что его любимая женщина—оборотень, но Рей не произносит ни слова. Рей молчит, подается к нему и прикладывает палец к его губам, когда он собирается заговорить, а после, убедившись, что он внял намеку, тянется к завязкам плаща. Зойсайт же тянется губами к ее губам. Тяжелая алая ткань с шорохом оседает куда-то на пол. Следом с громким стуком отправляется меч в ножнах, когда Рей расправляется с застежкой ремня. Зойсайт не обращает внимания. Все эти вещи и одежда вместе с ними становятся раздражающими и лишними, от них хочется избавиться поскорей, а он привык идти на поводу у своих желаний, и ничуть об этом не жалеет. Какие сожаления, когда тебя целуют страстно и жарко в ответ на твои поцелуи, когда твои руки легко скользят по обнаженной горячей коже груди, случайно и намеренно затевая твердеющие соски, оглаживают лопатки, бока, живот, бедра, когда с упоением вдыхаешь запутавшиеся в ее волосах запахи дождя и леса. Зойсайт щедро рассыпается по телу Рей поцелуи, в ответ же Рей награждает его восхитительной смесью поцелуев и укусов. Дразнящее касание влажных губ чередуется с легкой болью от сомкнувшихся на коже зубов, и затем уже язык скользит, очерчивая, зализывая место укуса. От этого контраста становится сладостно и нетерпеливо. Чужое прерывистое дыхание обжигает кожу, да и самому Зойсайту кажется, что воздух горяч и его до странного мало. Чужая кожа обжигает почище огня. Жар проникает внутрь, смешивается с его собственным жаром, требует действий, ищет выхода. Зойсайт упивается моментом. Зойсайт охотно уступает стихии, а Рей — уступает ему, откидывается на подушку, открытая и обманчиво беззащитная. Наверное, эта обманчивость и будоражит сильней всего. Уж точно не ощущение власти — эфемерной, между прочим — над ведьмой, оборотнем. Зойсайт выше подобных банальностей, а Рей едва ли безропотно позволит кому-нибудь над собой властвовать. Обманчивая хрупкость и кипучая страсть, обычно спрятанная под слоем нарочитой холодности, под ворохом шпилек и острот. Зойсайт нависает над ней, ее руки смыкаются на его шее, длинные ловкие пальцы путаются в волосах, с которых неведомо в какой момент успели стянуть ленту, колени обнимают его бедра. Зойсайт приникает к ней, проникает в нее. Их общая стихия пульсирует в такт движениям бедер, вырывает стоны и бессвязные ласковые слова, пока наконец не ослепляет и не растекается ленивым сладостным теплом.***
Это один из лучших моментов, думает Рей. Лежать под теплым одеялом, на размеренно вздымающейся груди, которая служит лучшей заменой подушке, даром что ребра жестковаты. Зато под ребрами бьется, убаюкивая, сердце. Это один из лучших моментов — перебирать пальцами завитки его длинных несобранных волос, украдкой улыбаться, рассматривая алеющие следы на аристократически бледной коже (так ему и надо, между прочим), прислушиваться к дыханию, угадывая, уснул или еще нет. Усталость и нега окутывают тело, за окном все еще разлита ночь, а в доме — молчание, нарушаемое лишь голосом огня. Руки Зойсайта, ласковые и вместе с тем сильные, обнимают ее, и шевелиться не хочется совершенно. Хочется только длить и длить этот миг, эту ночь. И все же… Все же она и так позволила себе слабость, которая могла закончиться плохо. Рей всегда знала, что доверять людям опасно, доверять мужчинам — и вовсе не стоит. Однажды обжегшись, она пообещала себе бросить это дурное дело — доверять. И сама не поняла, как допустила в свою жизнь и в свою постель Зойсайта. А хуже всего — в свое сердце. О последнем знать ему, разумеется, не полагается. Зойсайт не производит впечатления ответственного или надежного человека. Скорее импульсивный и горячный, любопытный и немного лукавый, он каким-то чудом умудряется располагать к себе. Немного ли лукавый? Она тянет, но тянуть дальше некуда. И все равно ошибиться… страшно. Рука сама тянется к припрятанному ножу. Это тоже подло — и Рей прекрасно осознает, что делает. Костяная рукоять холодит ей ладонь, а в следующее мгновение — лезвие куском блестящего льда касается шеи Зойсайта, и тот вздрагивает, разом теряя всю сонливость и расслабленность. Рей приподнимается на локте, осторожно, чтоб рука с ножом не соскользнула. Рей не в силах отвести взгляд от лица Зойсайта, от глаз, вспыхнувших зеленым огнем, а затем враз потемневших. У него очень выразительное лицо, очень ясные глаза, и Рей всегда читала его, как открытую книгу. Вот и сейчас недоумение, негодование, какая-то почти детская обида сменяют друг друга, смешиваются в непередаваемый клубок эмоций, ни одна не может взять верх. — Рей, зачем… — Чтобы тебя съесть, — ухмыляется Рей. Язвит, перебивает, не позволяя перехватить инициативу. — Я их видела. Слышала. Сегодня, когда шла по твоему следу. Они шли за тобой часть дороги и говорили обо мне. У них были ружья и кресты. Ну, будешь отпираться? Секундная пауза. И непонимание пополам с возмущением такое искреннее, что Рей уже готова поверить — ошиблась. Зойсайт напрягается, хмурится, задумавшись о чем-то, нервно дергает кадыком, а потом вдруг расслабляется и пожимает плечами. Жест настолько нелепый, что Рей почти смешно. — Если я скажу, что ничего не знаю, ты мне все равно не поверишь. — Я подумаю. Зойсайт молчит и смотрит прямо — делай, мол, что хочешь, раз не доверяешь. Рей тоже молчит и смотрит. И не делает ничего. Мгновения утекают сквозь пальцы, и каждое превращает ситуацию во все более и более нелепую. Или она была таковой изначально? Наконец Рей отводит взгляд, отнимает нож от горла. И соскальзывает с кровати, не в силах усидеть на месте и не в состоянии вернуться под одеяло. Если бы Зойсайт только захотел, понимает она вдруг, он запросто выкрутил бы ей руки, отнял нож. Он выглядит хрупким, а на деле обладает натренированным телом и отменными реакциями, уж она-то давно поняла. Пол под босыми ступнями прохладный и шероховатый, на нем проще сосредоточиться, чем на пришедшей в голову цепочке мыслей и своих эмоциях по этому поводу. И хорошо бы извиниться, но вместо этого Рей переступает через зойсайтов плащ и шлепает за своим платьем. Через четверть часа они оба одеты, огонь накормлен парой сухих поленьев, а в чайнике греется вода. Рей все еще совестно, все еще чуть-чуть подозрительно, но она уже принята решение — довериться интуиции. Зойсайт, не дождавшийся чая, выуживает из принесенного им же свертка марципан, откусывает кусочек и бросает на нее взгляд. Ну чисто ребенок, который проверяет, собираются ли ругать за шалость или можно продолжать. Растрепанные рыжие кудри свободно рассыпаны по плечам, и Рей неохотно отводит взгляд, но нарочно выразительно закатывает глаза. На самом деле у нее отлегает от сердца — Зойсайт не обижается за ее выходку. — Так что ты говорила о слежке? — тактично напоминает Зойсайт. — Охотники. Фанатики, — Рей пожимает плечами. — Тебе лучше знать, откуда они взялись и почему еще не вломились в мой дом. — Но я не знаю. В этих краях религиозный фанатизм никогда не приживался. Узнаю, кто — шкуру спущу. И Рей верит. Как тут не поверить прорезавшимся сквозь бархат голоса стальным ноткам. Заметив плащ, который так и остался валяться на полу, Рей наклоняется и поднимает его, складывает аккуратно. Алая ткань понизу пропиталась влагой, собранной с травы, и еще не успела высохнуть. Рей ставит стул поближе к огню, развешивает плащ на спинке. — Между прочим, твой плащ слишком приметен. На губах Зойсайта расцветает довольная улыбка — заметили, оценили, не зря рисовался. Рей испытывает острое желание швырнуть плащ прямо в эту самоуверенную физиономию. И за наглое ухо укусить вдобавок. Чтоб не так зазнавался, модник. Мальчишка. Говорят, женщины падки на красивые одежды и дорогие украшения. Врут. Зойсайт уж точно не женщина, но, наверное, умрет, если хоть раз явится не при полном параде. — Это не комплимент, — ворчит Рей. — Никак перед белками красуешься? Ворчит, потому что у нее дурные предчувствия, уже никак не связанные с возможным — или все-таки невозможным? — предательством. Ворчит, чтоб отвлечься от золотых переливов в волосах, от точеных скул, которых касалась совсем недавно. И совсем не прочь коснуться снова, но держит себя в руках. Она не считает чем-то зазорным быть страстной — поздно думать о зазорном, — но не привыкла быть нежной. Нежность и смутная тревога сплетаются где-то под сердцем в один клубок, мягкий, но нашпигованный иголками. Клубок вызывает приятный трепет и уязвляет. Одновременно. Зойсайт же беспечен, как дитя. Только хмурится — оскорблен в лучших чувствах, никак не меньше. — Перед волчицей, — находится наконец он, упрямо вскидывает голову, и Рей фыркает, не сдержавшись. Громкий стук в дверь заставляет вздрогнуть обоих. Дурные предчувствия расцветают буйным цветом, пробиваются в замкнутое пространство дома, находят отражение во взгляде Зойсайта. Он инстинктивно ищет меч на бедре, находит пустоту, только потом вспоминает, что пояс с ножнами остался валяться на полу у кровати и бросается туда. Рей отворачивается, сжимает кулаки, чтоб скрыть легкую дрожь в руках, и нарочно уверенным тоном чеканит: - Кто пришел? Потому что показывать тревогу и волнение чужакам нельзя, а Зойсайту — не хочется. Слышится шелест вынимаемой из ножен стали, и Рей, не глядя, демонстрирует Зойсайту кулак: не вздумай лезть, мой дом — мои правила. — Не открывай, — шепчет Зойсайт. — Я… — Открывай, ведьма! — будто в ответ ему доносится требовательное и грубое. А Рей понимает прекрасно, что ничем хорошим эта ночь уже не закончится.***
Зойсайт плохо помнит последовательность событий той ночи. Остаток ее сложился из разрозненных картинок: бледное и решительное лицо Рей, ее рука, смявшая волчью шкуру… Некоторые картинки сопровождались звуком — треск врубившегося в дверь топора, грохот, топот. Он немедленно бросился к дверному проему, и, как знать, наверняка сумел бы уложить всех охотников на ведьм прямо на пороге, но Рей, конечно же, ни единой минуты не собиралась примерять на себя образ девы в беде. Лязг оружия, вопли боли и проклятья сливались в единую какофонию, к которой пугающими аккордами присоединялись ружейные выстрелы, когда вакханалия как-то незаметно перекатилась в ночь. Ночь играла на руку Рей. Да и ему, в общем-то, тоже — встретив неожиданный отпор, узнав его, охотники предпочли тактическое отступление. Попросту сбежали, но зато дом поджечь успели. Как же, дурное дело — не хитрое. А потом Зойсайт сообразил, что Рей куда-то пропала. Еще мгновение назад была рядом, волчицей припадала к земле, скалилась и рычала, и вот уже он один посреди поляны. Стоит в стороне от догорающих стен и панически прокручивает недавние события. Потом, при свете пожара, искал тело, неистово боясь, что найдет. К счастью, нашел только одного охотника с разорванным горлом. Плюс один к тому, который был на его счету. Остальные, правда, тоже далеко не ушли. Через пару дней верные слуги отчитались о пятерых храбрецах — как же, храбрецы, всемером за одной хрупкой девушкой, — обнаруженных с перерезанными глотками на окраине города. А что, Зойсайт никогда и не говорил, что действует исключительно благородными методами. На войне все средства хороши и вообще. Было бы с кем расшаркиваться. На протяжении следующего месяца он вел расследование и неизменно совершал прогулки в лес. Расследование, как ни странно, привело не к святой церкви, а к соседке леди Берилл, но об этом Зойсайт решил подумать потом, и честно загрузил Кунсайта с Эндимионом. У них еще лучше получается думать. А уж вместе с Джедайтом… Зойсайт? А что Зойсайт? Зойсайт приказал седлать коня и теперь едет развеяться. Коня, как обычно, он оставляет пастись на опушке. Это капризное и вздорное животное если кто и рискнет увести, так сам же вернет обратно, да еще доплатит, чтоб забрали. Так пусть пасется на здоровье и не мешает. Зойсайт окунается в лес, который за последний месяц стал ему хорошим знакомым. Настолько хорошим, что он даже начинает отмечать перемены — здесь ягоды созрели (правда, пока не понятно, можно ли это есть или можно, но только раз в жизни), там листья начинают желтеть. Осень потихоньку, исподволь входит в свои права, скоро все покроет золотом и багрянцем, и тогда Рей точно не сможет упрекнуть его за цвет плаща. Плащ на нем точно такой же, алый. Прежний сгорел, но Зойсайт не имел привычки сожалеть о вещах. Его куда больше пугает мысль, что Рей… Он гонит прочь мрачные мысли и идет дальше. Срывает листок с низко нависшей ветки, от нечего делать мнет в пальцах, пока на белоснежных перчатках не остаются пятна сока. Он снимает перчатки и затыкает за пояс. Так даже лучше. Взгляд скользит бездумно по земле, по хитросплетениям ветвей. И вдруг останавливается, цепляется за блестящую черноту волос. Рей стоит неподвижно и молча в окружении деревьев, точно дриада, и смотрит на него — прямо, без тени смущения, почти с вызовом. В руке у нее волчья шкура, на губах — усмешка. Дрогнув, усмешка перетекает в улыбку, а взгляд теплеет, и Зойсайт чувствует, как в груди у него растекается огненная волна, выжигает разом все страхи и тревоги. Вообще все, даже те, о которых он не подозревал. Зойсайт делает шаг и сходит с тропы.