Часть 1
5 апреля 2020 г. в 20:07
В Нью-Йорке Джек Моррисон впервые побывал в далеком детстве. Тогда город казался ему огромным, величественным и ярким, захватывал дух и вызывал желание там поселиться. После тихого Блумингтона это было все равно что с разбегу нырнуть с головой в шкаф и вывалиться в Нарнию, яркую, пеструю и сказочную.
– Когда я вырасту, я здесь поселюсь.
– Конечно, малыш, – с улыбкой сказала мать. – Непременно. А сейчас идем. Сегодня мы побываем в Метрополитен-музее.
Джек тихо хныкнул. Музей – это так скучно. Толпы туристов, как стадо овец, бродящие от одной витрины к другой, с интересом разглядывающие всякие черепки. А что их рассматривать? Грохнули бы любую тарелку из шкафа и таращились.
– Там много всего интересного, тебе понравится.
Мать пригладила ему волосы, пытаясь хотя бы на минутку привести их в приличный вид.
– Ну что мне там может понравиться?
– Джон Фрэнсис Моррисон!
Когда мать говорила таким тоном, лучше было умолкнуть и перестать капризничать.
– Ладно, – протянул Джек. – Музей так музей.
– Это четвертый по величине в мире художественный музей, уверена, ты точно найдешь там для себя что-нибудь интересное. Пойдем.
Интересное Джек нашел. Руины египетского храма. Он сам не знал, что именно так его привлекло в этих испещренных странными значками плитах, но лишь увидев этот кусочек древнего Египта, он замер, рассматривая его.
– Нубийский храм Дендур в честь божеств Гора, Озириса и Исиды, возведенный императором Августом в пятнадцатом году до нашей эры.
– Мам, а ты откуда это все знаешь?
– Читала много, – отшутилась мать. – Иди, посмотри поближе, но будь очень осторожен.
– Они могут упасть? – наивно спросил Джек.
– Нет, Джек. Но представь во что они превратятся после сотни таких непосед, которые будут неаккуратны?
Джек закивал и подошел еще ближе. Он не понимал смысла всех этих птичек и линий, но воображение всегда было живым, так что было легко представить, как этот храм стоит во всем своем величии, как на картинках из энциклопедии.
– А потрогать можно? – спросил он у красивой девушки, сотрудницы музея, присматривающей за экспозицией.
– Очень осторожно, молодой человек.
Джек хихикнул, обращение показалось забавным.
Колонну с рисунками он трогал благоговейно, почти не дыша. Не верилось, что этой штуке больше двух тысяч лет.
– Нравится, Джек?
– Очень. Она такая… таинственная.
Мать улыбнулась. Наверное, для нее ничего таинственного в этом не было – участок древнего храмового комплекса, настолько небольшой, что впускают не больше десяти человек за один раз. Но Джек себя чувствовал по меньшей мере Говардом Картером, вошедшим в гробницу Тутанхамона.
– Идем, Джек.
– Мам, еще минуточку…
Джек все никак не мог оторваться от рассматривания храма, бродил между колонн, гладил их, трогал.
– Не верится, что оно настоящее.
– Самое настоящее, молодой человек, – уверили его. – Несколько музеев боролись за право выставить храм Дендур у себя, но только здесь смогли создать соответствующие условия хранения.
– А его давно откопали?
Сотрудница рассмеялась, весело и необидно.
– Храм не откапывали, просто решили перенести, когда разлив реки стал угрожать затопить то место, где он стоял.
– Джек, ты еще что-нибудь хочешь посмотреть?
– Ага, – Джек не отрывал взгляда от иероглифов.
– Здесь есть зал с доспехами и оружием, как ты любишь: мечи, щиты, рыцарские латы, – продолжала увещевать мать. – Джек, ну что с тобой такое? Ты же никогда не интересовался древней историей.
– Да, мам, пойдем.
Эти эмоции Джек сохранил на всю жизнь – легкая щекотка внутри, слабое головокружение и безграничный восторг. Он научился вызывать их отголосок в себе, когда с головой захлестывало отчаяние при получении отказа из колледжа. Когда было обидно и больно от того, что его первая любовь отказался пойти с ним на выпускной бал. Когда внутренний голос кричал: "Зачем ты это делаешь", мать махала вслед, не вытирая слез; а автобус увозил все дальше от Блумингтона. Когда впервые в вену вошла игла капельницы в Программе улучшения солдат.
– Что вам такое грезилось? – спросил врач. – Вы улыбались…
– Египетский храм. Я снова был ребенком.
– Вы были в Египте в детстве?
– Мысленно если только, – туманно ответил Джек. – Я могу идти, доктор?
– Если внезапно ощутите головокружение, сонливость или тошноту...
– Да-да, это побочное действие лекарства, не нужно волноваться.
Джек пережил Программу, потому что думал об иероглифах на колоннах. И эти же эмоции помогали во время Омнического Кризиса. В окопе он просто думал о том, что где-то стоит храм Дендур, величественный и прекрасный. И Джек обязан вернуться и посмотреть на него еще раз.
– Твоя личная Нарния, – сказал Гэбриэл и усмехнулся. – Да уж… Ты меня заинтриговал, бойскаут, хочу увидеть его, этот храм.
Он сказал это, когда-то они были друзьями... Когда-то давным-давно, как бы не в прошлой жизни. Впрочем, отчасти, это так и есть: все изменилось так сильно, оставив позади парня из Индианы, который с таким восторгом смотрел на своего командира; и калифорнийца, который был готов лечь с ним рядом на взрытый снарядами песок. И больше не было Нарнии, а храм Дендур подернулся дымкой в памяти. Не получилось туда добраться вдвоем.
Джек вздыхает, трет лицо ладонями. Последний шанс... Всегда должен быть последний шанс. У всего и у всех. Даже у них.
– Командир Рейес, зайдите к страйк-коммандеру, – произносит он в сторону коммуникатора.
Последний шанс поговорить, выяснить, где именно их дружба дала трещину и как ее залатать. Они обязаны выяснить, что случилось. Как все это исправить.
Гэбриэл приходит. Останавливается посреди кабинета, скрещивает руки на груди и смотрит, внимательно и вроде бы даже с легким презрением и скукой. Словно его сюда вызвали распекать.
– Добрый вечер, Гэбриэл.
Надо встать, подойти, похлопать по спине, обнять. Сделать что-то такое... Но Джек медлит, то ли от растерянности, то ли от того, что слишком давно не обнимал никого и сейчас не может вспомнить, как именно это делается.
– Я...
За словом в карман на пресс-конференциях он никогда не лезет, острит, улыбается, искрометно шутит, повергая в восторг репортеров. А сейчас все слова куда-то растерялись, не желают складываться в слова. Джек трет лицо ладонями, быстро и энергично.
– Выпить хочешь?
Ничего умнее не придумывается. Впрочем, зачем сейчас что-то умное? Хотя он все еще улыбается. Никак не может перестать это делать, один угол рта намертво застыл приподнятым, словно парализовало.
– О, ну надо же, ты не совсем еще превратился в офисную крысу. Ты же в курсе, что ты теперь стал одним из тех умников в кабинетах, которые всегда знают, как лучше вести войны, хотя в глаза их не видели?
– В курсе, – выплевывает Джек.
Подняться из кресла оказывается тем еще испытанием, он словно врос в него за последние часы? дни? недели? работы. Но Джек Моррисон никогда испытаний не страшился и не позволял всяким мелочам вроде усталости себя останавливать, так что он и сейчас поднимается, идет к стене. Бар в кабинете – маленькая тайна страйк-коммандера.
– С работой я разобрался, если возникнет какая-то мелочевка, у меня есть для работы с ней секретариат. К тому же, иногда мне тоже нужен выходной. Даже омники ломаются. И суперсолдаты тоже.
Он сам не знает, зачем это говорит. Наверное, чтобы заполнить тишину кабинета, невыносимую тишину.
– Что будешь пить?
– Виски.
Может быть, это и есть тот самый чертов последний шанс? Может, они поговорят, все наладится. Или они все доломают, что будет неудивительно.
Джек вытаскивает бутылку и стаканы, ставит все на стол. Гэбриэл отмирает, подходит к креслу для посетителей, рывком его поднимает, переставляя.
– Ты выглядишь чертовски хреново, бойскаут, – Гэбриэл опирается локтем на стол и смотрит, словно изучает экзотическое насекомое.
Джек разливает виски, сразу же опрокидывает в себя и взирает на стену, ощущая безграничную усталость.
– Наверное, мне просто нужен выходной.
– А что, твоя Нарния тебя уже не спасает?
Джек пожимает плечами.
– Нет. Кажется, я стал слишком взрослым и разучился верить в нее. Нет больше Нарнии. И даже храма нет.
Сосредотачиваться на внятной речи сложно, а алкоголь совершенно не помогает. Джек не замечает, что Гэбриэл щурится с прежней улыбкой, вполне себе теплой. И трогает в нагрудном кармане сложенный пополам буклет с рекламой Метрополитен-музея.