West coast

— Спасибо, будем рады видеть Вас снова. Марк дежурно улыбается, а посетительница по другую сторону стойки смотрит на него так, будто вот-вот готова хлопнуться в обморок. — Что-то ещё? Девушка смущённо отводит взгляд и закрывает глаза блондинистой чёлкой. — Нет-нет, я пойду. Последняя клиентка удаляется, кафе пустеет, и Марк бросает взгляд на часы в виде доски для сёрфинга, висящие на стене. — Па-ап, я пошёл, — кричит он, стягивая форменный фартук. — Даже не поможешь мне с уборкой? — отзывается тот из подсобки. — Что мне за сын такой неблагодарный достался? — Ну па-ап… Звенят колокольчики над дверью, ознаменовывая приход посетителя. — Извините, мы закрыты! — улыбается Марк, но на этот раз искренне и довольно. — Марки, — напоминает папа, подходя к стойке и стирая с неё пыль. — До закрытия ещё пять минут. Улыбка Марка тут же меркнет. — Ах. Конечно. Что закажете? Посетитель — парень лет двадцати на вид, — хитро ухмыляется и нарочито медленно изучает прейскурант, потом снимает снэпбэк и пальцами зачёсывает обесцвеченные волосы назад. Марк внутренне кипит, но виду не подаёт. — Не знаю даже, — лениво тянет клиент. — Посоветуете какой-нибудь освежающий напиток? — Как насчёт зелёного чая с мятой? — То есть если я выгляжу как китаец, то обязательно должен любить зелёный чай? Конечно, я китаец, но зелёный чай терпеть не могу. Кажется, что сейчас ненастоящая улыбка Марка разлетится на осколки. — Хорошо, — отвечает он, сдерживаясь. — Тогда как насчёт апельсинового лимонада? Марк кидает взгляд на часы и с раздражением наблюдает за тем, как секундная стрелка отмечает 21:00. — О-о, — тянет парень. — Неплохо. А что с составом? Там же нет лактозы? У меня непереносимость, нужно же подстраховаться? 21:01. Марк хочет сорвать часы со стены и запустить ими в голову надоедливого посетителя, который, очевидно, нарочно выводит его из себя. — Апельсиновый сок, розмарин, мята, глюкозный сироп и лёд. Без лактозы. «Откуда лактозе взяться в лимонаде? О, Матерь Божья, даруй мне терпение». — Вот и прекрасно. — парень опускает взгляд на бейдж, который Марк по неосторожности оставил на стойке. — А ты сам бы посоветовал, Марк? — Да. Не сомневайтесь. Едва колокольчики звенят с закрывающейся дверью, Марк бессильно бьётся о стойку лбом. — Пап, я увольняюсь! — Ты не можешь уволиться, — смеётся его отец. — Ты мой сын. Марк думает, что жизнь на самом деле — не такая и плохая штука. В наушниках — мягкий R&B, под босыми ногами не менее мягкий пляжный песок, закат над Санта-Моникой как всегда услаждает глаза градиентом розового и оранжевого, а впереди целый (честно заслуженный!) выходной. На пляже немноголюдно и практически пусто, только группа девушек оживлённо играет в волейбол, а ещё неподалёку кто-то, прямо как Марк, прогуливается вдоль берега. Только вот почему этот «кто-то» направляется к нему? — Хэ-эй, да я же тебя знаю. «И чем я заслужил?» — Правда? А мне кажется, вы обознались, — Марк натягивает на лицо привычную улыбку и нехотя вынимает из уха наушник. — Что за «вы»? — усмехается парень, поправляя тот же снэпбэк. — Мы же вроде ровесники. А ты… Официант в том кафе, верно? Марк? — Вы совершенно точно обознались. Меня зовут не Марк и ни в каком кафе я не работаю. Но тот будто и не слышит. — Ох, знаешь, мне у вас понравилось. Я зашёл бы как-нибудь ещё, но, увы, забыл дорогу. Не напомнишь? Марк делает нарочито удивлённое лицо. — Напомнить что? — Ну прекрати-и, больше посетителей — больше прибыли. Я Джексон, кстати. Протянутую руку Марк жмёт исключительно из вежливости. — Знаешь, я бы с радостью проводил тебя, только вот сейчас я дико спешу. — Правда? Не очень на это похоже. «Может, изобразить обморок? — думается Марку. — Или убежать в море?». — Ох! — восклицает он. — Мне же нужно быть дома! Он обходит Джексона и торопливо удаляется, увязая босыми ногами в песке. — Ещё увидимся, — кричит смеющимся голосом Джексон ему вслед. Как бы Марк не хотел отсрочить встречу со странным парнем, тот все-таки заходит через два дня. Он становится за стойку, накидывая форму, и тепло приветствует официантку. — Хэй, Алекс, как делишки? Много было посетителей? Алекс качает головой, откидывая с лица выбившуюся прядь темных волос. — Пара человек только. Слушай, Марки, сейчас же никого нет, я пойду, вздремну в подсобке, а? Марк смеётся. — Иди уже. Сам пока справлюсь. Время идёт к полудню, но уже головокружительно жарко, и посетители не торопятся приходить. Так что Марк только и делает, что зависает в соцсетях, сидя под кондиционером. Уже конец июля, и за неполные два месяца обстановка отцовского кафе, изображающая убранство в бунгало, успела знатно опостылеть, как и… С открывающейся дверью звенят колокольчики, и Марк немедленно скидывает ноги со стойки, поспешно вскакивая. — Добро пожаловать, что зак… Опять ты? Джексон качает головой. — Так тебя учили разговаривать с клиентами? Сделай хотя бы вид, что рад меня видеть. — Ах. Ну конечно. Что вы будете? Что-нибудь безлактозное и освежающее? — О, ты помнишь, — улыбается Джексон. — Нет, на этот раз просто колу, если можно. И, пожалуй, один маффин. Шоколадный. — Кола и маффин? — переспрашивает Марк, открывая холодильник. — Серьёзно? — Серьёзней некуда. Получив заказ, Джексон подвигает один из плетёных столиков ближе к стойке и выжидающе смотрит на Марка. — Раз уже у тебя все равно посетителей нет, то поговоришь со мной? Я в ЛА никого не знаю, и мне временами очень-очень одиноко. — Конечно, — выдавливает улыбку Марк. — Вот и отлично. Кстати, как ты подписан в Инстаграме? — Меня там нет, — без зазрения совести врёт Марк. — А в Фэйсбуке? Твиттере? — в ответ на отрицательное качание головой Джексон всё сильнее изумляется. — Что, вообще нигде не сидишь? «Тебя и так много в моей реальной жизни, не хватает ещё в интернете». — Ничего себе. Помочь тебе зарегистрироваться? — А? Нет, спасибо, я принципиально не сижу в соцсетях. Джексон задумчиво кивает, болтая в бутылке колы трубочкой. — Интересно. Знаешь, Марк, ты такой странненький. Ты хоть с кем-нибудь общаешься? — Шутишь? У меня обширный круг общения. Он мысленно вспоминает всех своих друзей и понимает, что их всех можно пересчитать по пальцам. — О. Вот оно как. Я в Штатах полтора месяца, а из друзей у меня только сожитель. Хэй, Марк, пополнишь этот скромный список? Отказаться было бы очень-очень невежливо и грубо по крайней мере, так что Марк вздыхает, тыкая пальцем в стопку салфеток. — А у меня есть выбор? Джексон смеётся открыто и очень заразительно, заправляет выбившиеся из-под снэпбэка с логотипом Yankees обесцвеченные волосы и откидывается на стуле. Кто вообще носит символику Yankees в ЛА? За такое в определённых местах и отпинать могут. — Наверное, нет. Марк убеждается в том, что Джексон на самом деле не такой и плохой парень. Он смешливый, открытый и до крайности забавно возмущается по любому поводу. Каждый день он приходит к началу смены Марка, оправдывая это тем, что «все равно делать нечего», обычно заказывает что-нибудь странное, а потом подолгу с ним болтает, порой даже отвлекая от посетителей. Марк узнает, что Джексон, оказывается, приехал из Гонконга на лето по учёбе, он немного — по его словам — спортсмен, а ещё очень скучает по семье. Он засиживается в кафе допоздна, легко находя темы для разговора с официантами и даже с папой Марка, что неудивительно — словоохотливостью Марк явно не в отца пошёл. — Хэй, — говорит Джексон однажды, когда они после смены идут вдоль побережья по песку. — Ты ведь не торопишься? — Ну, вообще-то… — Прекра-асно, — растягивает Джексон в своей излюбленной манере, хватает Марка за запястье и тянет к самому берегу. — Эй, — смеётся Марк, еле поспевая за ним. — Ты куда так торопишься-то? Джексон кратко качает головой, мол, не суть важно. — У тебя телефон при себе? — А что? Отжать хочешь? — Так при себе или нет? А бумажник? Марк фырчит и протягивает ему обмотанный наушниками айфон, но потом отдёргивает руку. — Погоди. Пообещай, что не будешь в нем копаться. Джексон закатывает глаза, в клятвенном жесте поднимая ладонь. — Торжественно клянусь, что не буду сейчас, как ты выразился, «копаться» в твоей личной информации. Марк кивает удовлетворённо и айфон ему-таки доверяет. Джексон стягивает с головы снэпбэк, пристраивает его на песке и аккуратно укладывает внутрь айфон Марка и собственный бумажник. До Марка доходит, в чем дело, только когда Джексон закидывает его к себе на плечо и с боевым кличем тащит в воду. Он позорно по-девичьи верещит, когда его скидывают на достаточную глубину. — Джексон Ва-ан! — вопит он, нагоняя довольно смеющегося парня и с макушкой заталкивает его в солёные прохладные волны. Завязывается нешуточное такое соревнование по тому, что дольше продержит соперника под водой, что со стороны выглядит так, будто они стараются друг друга утопить. Марк в очередной раз терпит поражение, он поднимается и старается догнать выбегающего из воды Джексона. Ноги увязают в мягком песке, так что сделать это довольно проблематично, но он налетает на Вана со спины и валит с ног. — О, я повержен, какая досада, — без капли этой самой «досады» выдыхает тот, распластываясь на песке и переводя тяжёлое дыхание. Песок ещё тёплый после жаркого дневного солнца, а ещё мягкий и текучий под пальцами. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, волосам явно не понравится сочетание солёной воды и песка, но лежать вот так на побережье, слушать шум прибоя и смотреть в розовое от городских огней небо — почему-то невообразимо круто. — А если бы у меня была непереносимость морской воды, или как это там называется? — вяло интересуется Марк. — Тогда ты бы не жил на западном побережье. Марк думает над его словами недолго, но все же мысленно соглашается. Он уже сознанием врос в эти места, и даже воздуха себе представить не мог иного — не напоенного запахом морской соли. — Кстати, а ты где живёшь? Джексон вздыхает, складывая руки на груди, как какая-нибудь египетская мумия. — На улице, название которой тебе не выговорить, в уютной квартирке над магазинчиком моего отца, на другом конце земли, и вообще… — Нет, тут. В Штатах. Ты знаешь, где я живу, где работаю, я о тебе — ничегошеньки. Вдруг ты мне срочно понадобишься? — А, это… Я забыл название улицы, на самом деле. Где-то неподалёку, снимаю квартиру с другом-сожителем. Марк хмыкает, но замолкает. Время уже перевалило за одиннадцать вечера, и после тяжёлого (шутка ли — стоять у прилавка столько часов кряду) рабочего дня начинает клонить в сон. — Слушай, — говорит он негромко. — А скажи что-нибудь по-китайски. Тот несколько мгновений молчит, но потом говорит что-то непонятное. И усмехается себе под нос хитро, так, что Марк тут же понимает — это нечто глупое или в некоторой степени оскорбительное. — Это ругательство? Джексон фырчит и обнажает в улыбке зубы. — Нет. Это самое утвердительное «нет», которое только может быть. — Повтори ещё раз. Джексон с расстановкой по слогам произносит слова, и Марк повторяет за ним. Чужая речь на языке ощущается непривычно и странно, шероховато как-то, и Джексон внезапно смеётся. — Чего? — возмущается Марк, толкая его в плечо. — Ничего, просто… забавно. — У самого-то произношение на английском не идеально, — обиженно ворчит он. — А вообще, что это значит? Джексон намеревается сказать, но качает головой. — Не скажу. Так интересней. — Больно надо. Они лежат так ещё недолго, вслушиваясь в мягкий шум прибоя и разглядывая беззвёздное небо. — У тебя завтра выходной, так? — спрашивает Джексон внезапно. Марк только утвердительно мычит в ответ, потому что даже говорить — лень. — Тогда покажешь мне город? Хочешь верь, хочешь нет, но я за два месяца так и не погулял по Санта-Монике как следует. Упущение, так ведь? Марк опять же в знак согласия мычит что-то бессвязное, а Джексон вздыхает, поднимается с песка, отряхивая волосы, и помогает ему встать. — Идём уже, а то мне что-то подсказывает, что ты здесь и уснёшь. Завтра в девять встречаемся у пирса, окей? Марку лень даже возмутиться (хотя есть чему — в выходной — и в девять?), так что он просто вздыхает со всей вселенской усталостью и кивает. И понимает, что не забрал айфон, только дома. Хотя Джексон всё равно пообещал ничего в нем не смотреть, даже поклялся тожественно. Но все же уже заваливаясь спать после тяжкого дня, Марк думает, что Джексон наверняка копается в гигабайтах информации, нехорошо себе под нос улыбаясь. От яркого утреннего солнца Марк сонно щурится и натягивает козырёк бейсболки пониже. У пирса Санта-Моника оживлённо, шумно, громко смеются и кричат дети, бегающие с рожками мороженого в руках, а ещё откуда-то сильно пахнет хотдогами. Марку хочется подойти к одному из этих детишек и поинтересоваться, где продают мороженое, потому что жарко, жарко до невыносимости, хотя на часах только девять. Джексон, судя по всему, не торопится, хотя сам и назначил такое раннее время… — А вот и я, — раздаётся воодушевлённое откуда-то со стороны, и Марк оборачивается. Джексон совсем не выглядит заспанным или сонным. Он стягивает с головы Марка бейсболку, крутит её в пальцах и смеётся. — Dodgers? Ты серьёзно? Марк закатывает глаза и забирает свою собственность из его рук. — Мы в Лос-Анджелесе, если ты не забыл, — важно говорит он. — А теперь можешь отдавать мне айфон. — Никаких «я рад тебя видеть» или «спасибо за то, что сохранил мои вещи в целости»? Ох, Марк, я в тебе разочарован. Джексон качает головой сокрушённо и вручает Марку айфон, так же обмотанный наушниками и выглядящий нетронутым. — Ты ничего такого с ним не творил? — спрашивает тот подозрительно. — Не-а, — отвечает Джексон невинно. — Может, пойдём уже? Первым делом они заходят в Старбакс неподалёку от побережья. Отстояв очередь желающих пропустить кофе с утра пораньше, они садятся у окна. Марк первым делом проверяет новости и новые сообщения в соцсетях, а потом внезапно натыкается на недавнюю публикацию в Инстаграме от своего имени и поднимает глаза. — «Солнышко», — читает он подпись к селфи Джексона. — Солнышко? Ты это серьёзно? Джексон выглядит вполне довольным собой; он делает глоток айс американо и кивает. — Ты ещё комментарии почитай. Под фото красуются умилённые восторгания от девушек в духе «как мило, кто это», а ещё смешки от друзей. — Идио-от, — тянет Марк, ударяясь головой о пластиковый столик. Пост он почему-то не удаляет. Он проверяет все остальное, но, кажется, все чисто. — Ты же ничего больше не делал? — Ты такой подозрительный. Ничего-ничего. Правда. Кроме только… А, сам увидишь. Джексон палочкой подцепляет взбитые сливки с его капучино и отправляет в рот. — У тебя вроде как непереносимость, — вспоминает Марк. — А, это… Я тебе тогда соврал, чтобы тебя побольше выбесить. Но мне лестно, что ты запомнил. Марк закатывает глаза и думает, что это как нельзя больше в духе Джексона. — Кстати, ты был когда-нибудь в луна-парке на пирсе? — Естественно. Жить у Санта-Моники и ни разу не сходить в луна-парк — преступление. — Ладно, — признается Джексон. — Это я и так знаю. Я видел твоё селфи с колеса обозрения. Марк перегибается через стол и лупит его сложенной салфеткой (не слишком грозное оружие, но что поделать). — Тебя не учили, что делать такое — неприлично? — Учили, — смеётся Джексон. — Но я не смог перебороть любопытство. — Ты видел все мои фото? — интересуется Марк осторожно. — Да. И твои туалетные селфи тоже. Как тебе удаётся получаться так хорошо на фото с зубной щёткой во рту? — Ни слова больше! — воет уязвлённый Марк и роняет голову на пластмассовый стол. Он заходит в галерею, чтобы убедиться, что никаких неловких фото больше нет, но на глаза попадается нечто иное. Это селки Джексона, очень-очень много селок Джексона, и практически везде у него одинаковое (Марк думает, что очень глупое) выражение лица, когда он указывает на что-то рядом с собой — витрину какого-то магазина, табличку с названием улицы, номер дома. — И что это? — интересуется вкрадчиво Марк, показывая ему экран. — Ну, ты же говорил, что не знаешь, где я живу, так вот специально для тебя индивидуальный путеводитель на случай чего. Марк смотрит на его улыбающееся довольное лицо и против воли начинает смеяться, спрятав лицо в ладонях. — Чего, а? — Ты такой странный, ничего с собой поделать не могу. — Сам такой, — бурчит обиженно Джексон, но тут же воодушевлённо предлагает: — Слу-ушай, как насчёт смотаться в Чайна-таун? — Серьезно? Ты приехал в Штаты для того, чтобы посетить китайский квартал? Марк сам не понимает, как (и зачем?) соглашается. Они слоняются по окраинным районам Лос Анджелеса, заходя в любое выглядящее мало-мальски интересным снаружи заведение. Бродят по узким улочкам Санта-Моники, разглядывая виллы знаменитостей и наблюдая за уличными артистами. И, добравшись-таки до Чайна Тауна, Джексон тут же становится ещё более возбуждённым (что ранее Марку представлялось невозможным), блестящими глазами рассматривая вывески и безостановочно болтая. Он тянет его в ресторан китайской кухни, где бессовестно советует заказать блюда, в которых, кажется, один только красный перец. Марк от непривычной остроты ловит воздух, как рыба без воды, и отместку кидается бамбуковыми палочками, но все же смеётся (скорее всего от того, как заразительно хохочет Джексон, но не суть). После этого они идут в кино на два сеанса подряд (за неимением свободных мест им приходится сидеть на заднем ряду, и это вообще довольно смущает), но потом все-таки возвращаются на пляж. С заходом солнца Санта-Моника бич пустеет почти полностью, и контраст между ним и оживленным многолюдным городом чувствуется как-то особенно остро. Марк распластывается на прохладном песке и разглядывает беззвездное небо, напевая себе под нос, а Джексон тем временем увлеченно закапывает в песок его ноги. — Хэй, — говорит Джексон, утрамбовывая песочный кокон над его коленями. — Как насчет в камень-ножницы-бумага на желание? — Идет. С мужика по бумаге! Марк тут же предугадывает следующий ход и выбрасывает камень, ломающий ножницы; Джексон щурит глаза подозрительно. — Загадывай. — Ты же затеял это, чтобы что-то мне загадать? — Догадался. Давай, жду твоего желания. — Ну-у, не знаю даже, — тянет Марк неохотно и садится, на что Джексон реагирует возмущенно — утрамбованный песочный кокон частично осыпается. — Съешь песок? Джексон кривится и качает головой. — Мало того, что это отвратительно, так еще и совсем неинтересно. У тебя совсем фантазии нет? — Ага, — скучающе бросает в ответ Марк. — Я не знаю, что еще можно загадать. — Что-нибудь странное. Вроде закопать себя по подбородок в песок. Или сделать переднее сальто. Или нырнуть с утеса. Марку кажется, что все вышеперечисленное Джексону удастся легко, так что он задумывается, оглядываясь. — Видишь во-он того дядечку в воде? — говорит он, указывая на компанию мужчин среднего возраста дальше по береговой линии. — Незаметно подплыви к нему под водой и коснись его ноги. Джексон довольно смеется, одобряя. — Это жестоко, но весело. Вынужден признать, фантазия у тебя все-таки есть. Марк отходит на безопасное расстояние от кромки воды и занимает наблюдательную позицию. Надо отдать Джексону должное — он уходит в воду крадучись и практически незаметно — точь-в-точь кайман на охоте — исчезает под поверхностью. Марк теряет его из виду, что немудрено — освещение на пляже состоит только из слабого света луны и фонарей на аллее в ста метрах от берега. Ему становится тревожно от того, как долго тот находится под водой, пока он не слышит всплеск воды, громкие проклятия и смех Джексона, который выбегает из воды и бежит в его сторону. — А ну стой, засранец! Джексон хватает Марка за плечо и выдавливает сквозь хохот: — Бежим отсюда! И они, оскальзываясь на песке и хохоча во все горло, несутся с пляжа прочь, игнорируя доносящуюся вслед брань. Тускло освещенные улицы практически пусты, редко встречаются случайные прохожие; с мокрого с ног до головы Джексона капает вода и оставляет следы на тротуарах. Заметно холодает по сравнению с днем, и Марк обеспокоенно тычет Джексона в обтянутое мокрой тканью плечо. — Слушай, а ты далеко живешь? — М-м, достаточно. Глянь, я весь мурашками покрылся. — Забавно, — говорит Марк, оглядывая его вытянутые руки. — Ты не заработаешь себе воспаление легких, пока доберешься? Джексон фырчит, откидывая со лба слипшиеся от соленой воды волосы. Они останавливаются у крыльца дома Марка, но никуда не торопятся, хотя перевалило за полночь уже. — Не исключено. Мне холодно. Что можешь предложить? Может, хм-м, согреешь меня силой своей любви? Марк смеётся и, кажется, краснеет, потом поднимает голову и встречается с Джексоном взглядом; глаза у того блестят в желтом свете уличных фонарей и выглядят изучающе-внимательными. Так они друг на друга и смотрят, и каждый хочет что-то сказать, но не решается. — Ты… — говорит Марк наконец неожиданно хриплым голосом. — Ты мог бы зайти ко мне, я бы одолжил тебе что-нибудь из одежды, чтобы дойти до дома. Джексон кивает, улыбается и мигом возвращается в обычное свое состояние. — Что мы скажем твоему папе по поводу того, что я такой вымокший? М-м, что я попал под дождь? Марк хмыкает и отводит глаза, гадая, что же это такое было. Для Марка открываться вот так другому человеку было до крайности непривычно. С друзьями он общался умеренно: их реплики к нему чаще всего ограничивались «идем сегодня с нами бухать», «ты чего такой нудный» или чем-то в этом роде. И он даже не заметил, насколько сильно к Джексону притёрся: почти дни напролёт (будь то выходной или рабочий день) они проводили вместе; даже плейлист у них как-то сам собой стал один на двоих. Олдскульный хип-хоп Джексона перемежался с современным RʼnʼB Марка, так что после трэков Нэса запросто могли идти песни Тэйлор Свифт или каких-то девичьих попсовеньких азиатских групп (Джексон свято клялся, что не понимает, откуда они взялись). Июль медленно, но верно подходит к концу, рабочий день — тоже, и Марк, при помощи Джексона подготовив кафе для закрытия, устраивается на лесенке у входа. Солнце только начинает заходить, подсвечивая небо и облака мягким розовато-оранжевым; чуть дальше от них по линии берега группа подростков устраивает что-то вроде вечеринки — с громкой музыкой, танцами у костра и подобным. Джексон в одной из этих маек алкоголичек с глубокими проймами, которые выгодно открывают вид на косые мышцы, а ещё в своём дурацком снэпбэке Yankees, повёрнутом козырьком назад. Он болтает коктейльной трубочкой в стакане Маунтин дью, гремя кубиками льда о стекло, и выглядит непривычно задумчивым. Марк присаживается рядом, скрещивая ноги по-турецки, и делает глоток смузи из своего стакана — он приятно обдаёт прохладой горло и остаётся привкусом мяты на языке. — Чему они радуются? — интересуется Джексон, уставившись на подростков, смех и оживлённая болтовня которых доносится до них в тишине особенно отчётливо. — Они празднуют окончание месяца, — объясняет Марк. — Они старались вовлечь меня в прошлое празднование, а у меня с незнакомыми людьми не ладится. — Радоваться тому, что лето скоро кончается? В этом есть смысл, но я его не вижу. Марк пожимает плечами, прислоняется затылком к перилам и вслушивается в почти неслышный шум прибоя. — Ты говорил, что приехал только на лето. Когда уезжаешь? Получается тоскливее, чем задумывалось: Марку эта мысль не давала покоя очень и очень долго. Джексон все так же не смотрит на него, а только кусает губы и слегка хмурится. — Где-то в середине августа. Я ещё не взял билеты, но мне нужно будет возвратиться за две недели до начала учёбы… — А что дальше? — Не знаю. На этом разговор как-то сам собой прерывается. Девушки в купальниках на берегу двигают телами под Flo rida, костёр трещит и пускает искры в оранжевый воздух (Марку не понятно, куда смотрят службы пожарной безопасности), а Джексон молчит и все так же стучит льдом о стенки стакана. «Да скажи же ты что-нибудь, ну». — Знаешь, что я заметил? Ты почти всегда что-то недоговариваешь, молчишь так часто, мне даже интересно, что у тебя в голове творится. У меня так никогда не получалось — я же говорю всегда то, что на уме… — Джексон нервно постукивает пальцами по стеклу, а потом и вовсе оставляет от себя стакан. — Вот о чем ты сейчас думаешь? «О том, с черта ли ты такой серьёзный». — Ни о чем. — Везёт. Я… я не знаю, что ещё можно сказать. — Джексон поворачивается к нему и глядит в упор. — И это сейчас наверняка разрушит всю нашу дружбу, и останется у меня только один друг, но… Знаешь, я тебя как впервые увидел, то подумал, вот ведь какой индюк напыщенный. А потом как-то захотелось ещё прийти, и ещё, не знаю даже, потому что мне нравилось тебя бесить, или потому что с тобой было интересно. Я до последнего не хотел себе в этом признаваться, но… кажется, я в тебя влюблён. «Может изобразить обморок? Или убежать в море?» Марка с детства учили, что в любви, какой бы она ни была, не может быть ничего плохого. Да и тем более эти слова вызвали у него только странное ликование. «Да ладно, Марк, ты влюбился?» Он растерянно смотрит на Джексона: взгляд у него на удивление твёрдый. Не шутит. — Я не знаю, что могу сказать тебе на это… — А ты и не говори ничего. Джексон подаётся вперёд и прижимается к его губам своими. Марк от растерянности хлопает глазами, не знает, куда деть руки, но все-таки отвечает — если целоваться, то целоваться нормально, чего уж там. У Джексона губы нежные, но настойчивые и на вкус, как Маунтин дью; он оглаживает спину Марка тёплыми ладонями и водит по шейным позвонкам кончиками пальцев. Здорово. Джексон целуется просто здорово, что аж забываешь, как дышать. Марк разворачивается к нему всем телом и жмётся ближе, подставляется под ласки сильных рук, потому что нравится. В этот момент у него в голове мыслей совсем нет. Ладно, нет кроме упорно бьющейся «о боже-боже-боже». Он запускает ладони в глубокие проймы майки-алкоголички Джексона и подушечками пальцев ведёт по его косым мышцам, вздымающимся лопаткам; ему впервые хочется касаться чей-то кожи так сильно. Джексон отрывается от его губ, роняет голову ему на плечо и, глубоко вздохнув, решительно отстраняется. — Прости, — говорит он быстро, поднимается и уходит. А Марк способен только ошалело смотреть ему вслед и то и дело касаться собственных губ. На пляже до сих пор играет громкая музыка, только вот девушки теперь молчат и дружно на него глядят во все глаза. «Эй! — хочется заорать Марку. — Вы живете в ЛА и до сих пор геев не видели?». Однако вместо этого он просто откидывается назад, распластываясь на деревянном настиле крыльца, и закрывает лицо ладонями. Джексон на следующий день не появляется, хотя каждый раз показывался точно к началу смены Марка и заказывал что-нибудь глупое типа «айс американо и твою улыбку». Марку только начало приходить в голову, что Джексон вообще-то временами выражался совсем недвусмысленно, только вот он не придавал этому особенного значения. — Па-ап, — говорит он неуверенно, обращая на себя внимание, когда подходит к стойке. — Можешь мне кое-что перевести с китайского? Папа смотрит на него с удивлением. — Неужели наш Марки заинтересовался своими корнями? — Ну, в некотором смысле. Марк повторяет услышанные от Джексона слова с неуверенностью; он проговаривал их про себя едва ли не каждую ночь перед сном. Это на самом деле могло оказаться чем-то нецензурным, но ему в это верилось с трудом. — Это? Элементарное «ты мне нравишься». Марк пытается не краснеть и не улыбаться глупо, но получается едва-едва. — Вот как. Интересно. Можешь написать? Отец выуживает из кармана ручку и выводит на салфетке несколько линий и черт, которые складываются в затейливые иероглифы. — Держи. Погоди, а от кого ты это услышал?.. — По телевизору, — говорит Марк быстро, но папа начинает хитро улыбаться. — Да неужели от нашего… — Пойду-ка я спрошу у Алекс, нужна ли ей помощь. — Ты только скажи, значит ли это, что мне не стоит ждать красивых внучков? Марк ощущает, как кровь интенсивно приливает к щекам. — Это, папа, ничего не значит! Весь рабочий день он скрывается в подсобке под предлогом уборки (отговорка удачная, потому что там стоило прибраться уже несколько лет как), а сам сидит между штабелями упаковок листового чая и сидит в Фэйсбуке, всеми силами стараясь отвлечься. Папа этому не способствует, временами отвешивая лукавые комментарии и заставляя его уши алеть. Марк сам себе не признается, но втайне надеется, что услышит через дверь, как Джексон оживлённо болтает с официантами. На следующее утро он выпрашивает отгул на весь день. Чёрточка за чёрточкой он аккуратно переписывает иероглифы на лист бумаги и глубоко выдыхает, оглядывая написанное. Стоит ли? Марк раздумывает недолго, а потом приписывает ласковое «идиот» внизу страницы. И, пораздумывав ещё, пририсовывает к словам «ты мне нравишься» маленькое сердечко. Путеводитель Джексон составил, надо признаться, на славу. Правда, на Марка странно оглядывались прохожие, что немудрено — он ласково улыбался, уткнувшись в айфон, и то и дело натыкался на людей. Дверь та же самая, что и на фото — Марк сверяется несколько раз. Он вглядывается в кривоватые иероглифы, непривычные, неловкие, но искренние, и быстро, пока не передумал, просовывает листок в щель между дверью и полом. Спустя несколько секунд, не успевает он и развернуться, дверь распахивается, а на пороге стоит какой-то паренёк азиатской внешности. Марк запоздало вспоминает про «друга-сожителя», о котором Джексон как-то рассказывал. Этот «друг-сожитель» на самом деле очень красивый, это даже Марк может оценить: он стройный, и это видно даже за широкой домашней одеждой, черты лица ещё по-юношески мягкие, а встрёпанные волосы выкрашены в красно-рыжий. Марк думает, на самом ли деле «друг-сожитель» такой уж Джексону друг, но потом отметает эти мысли. — И что это? — произносит парень с лёгким акцентом, выгибает бровь и тычет пальцем в лист бумаги. — Эм-м… Джексон ведь тут живёт? — Ага. — Ну, это и ему. Марк разворачивается и намеревается уйти, как паренёк его окликает. — Ты… Марк, верно? Он оборачивается и вздергивает бровь. — Ну да, и что с того? — То, что даже если Джексон в тебя вляпался, Марк, это не даёт тебе повода называть его идиотом. От неожиданности Марк аж воздухом давится. — Вляпался? Чего-о? Парень облокачивается о дверной косяк и задумчиво постукивает по подбородку пальцем. — С его слов. Если честно, я до сих пор не до конца понимаю, что это означает, но звучит прикольно. — О, черт возьми, — стонет Марк и опирается о стену спиной. — Знаешь что, я передумал. Давай листок сюда и не говори ему, что я приходил, хорошо? — Почему? — любопытствует тот. — Вот возьму и скажу. — Стой! Дверь захлопывается перед самым его носом. Глупая затея, на самом деле — так себя Марк убеждает, уже направляясь домой, но глупую улыбку все-таки подавить не может. «Ты мне нравишься». Часы в виде дурацкой доски для сёрфинга отсчитывают последние минуты до девяти часов. Марк думает, что стоило бы предложить папе сменить эти часы на те в форме пальмы, что он видел в сувенирной лавке неподалёку — они бы точно больше подошли к интерьеру… Дзынь! Дверь распахивается, впуская позднего клиента. До закрытия пять минут, ничего страшного. Папа попросил закрыть кафе и посчитать прибыль за день, так что раньше половины десятого он все равно не освободится… — Что закажете? — спрашивает он устало. — Хм-м… — тянет Джексон и улыбается в неловкости. — Возможность с тобой поговорить? Марк вздыхает, смотрит на часы, потом стягивает фартук и переворачивает табличку «closed» на двери. — Ну? — Знаешь, Бэм рассказал мне про… — Бэм? — тут же прерывает его Марк. — Мой сожитель. Так вот, он довольно-таки детально описал мне твой визит, и я только после этого понял, что повёл себя по-идиотски. Мне просто тогда показалось, что всё, конец, ты меня больше видеть не захочешь. Ты… я думал, ты не сможешь принять мои… чувства. — Джексон снимает снэпбэк и нервно крутит его в пальцах. — В общем… Прости? Извиняться в общем-то не за что, но Марк улыбается, опираясь о стойку и подаваясь ближе. — Только если поцелуешь меня. Джексон охотно приникает к его губам, целует глубоко и так, что у Марка ноги подкашиваются. Он цепляется за его плечи, пытается податься ближе, вжимаясь в стойку, и прерывисто дышит ему в губы. Марку есть, с чем сравнивать, но Джексон целуется просто потрясающе. Крышесносно, восхитительно, до дрожи в коленках, так, что сердце колотится, как сумасшедшее. — Как у тебя это получается? — сиплым шёпотом спрашивает он, с трудом отстраняясь и успокаивая сорвавшееся дыхание. — Просто талант. Может, ты выйдешь из-за стойки наконец? Ты будто от меня прячешься. Они устраиваются на диванчике у стены и разговаривают обо всем и ни о чём в особенности; часы показывают последние минуты девятого, а солнце уже давно закатилось за горизонт. — Это всё, конечно, чудесно, — бормочет Марк обречённо. — Но бессмысленно. Ты же говорил, что уезжаешь в середине августа. И всё — вернёшься в свой Гонконг, а я для тебя останусь хорошим воспоминанием об отдыхе в США. Джексон перебирает прядки его волос на макушке и, помолчав недолго, уверяет: — Я думал об этом. Мне осталось учиться два курса, я мог бы отучиться тут и остаться навсегда… А мы с тобой бы ездили вместе навещать моих родителей. Как тебе перспектива? Марк обдумывает это, ощущая, как нежные пальцы поглаживают плечо в вырезе футболки. — Обещаешь? Я хотел бы познакомиться с твоими родителями. — Обещаю. — А ещё знаешь что? Мы обязательно должны сходить там в ресторан западной кухни. Джексон смеётся и треплет его по волосам. — Обязательно.