Жизнь продолжается

После двенадцатого числа, которое толком не помнит никто из них — а точнее, не хочет вспоминать, — Чжинхван плачет только один раз: когда Ханбин собирает последние вещи через три дня. После этого он ещё долго украдкой трёт глаза, стараясь скрыть это от окружающих и с треском проваливаясь, но никому нет до него дела: у них у всех глаза в тот день одинаково красные. Ханбин сваливает аккуратно свёрнутые кофты и полотенца в сумку, горбится, втягивает голову в плечи, но пытается выглядеть сильным, когда обнимает их на прощание. — Я побуду где-то с месяц в Пусане, — говорит он, — природа, море, глядишь, и вдохновение на новый материал появится. И улыбается так жалко, что у Чживона давит в груди — так же сильно, как он сам сдавливает Ханбина в объятиях. Ханбин уезжает на следующее утро, и они тоже разъезжаются, словно по молчаливой договорённости всё так же следовать за своим лидером. Чживону тошно от собственных мыслей и собственного бессилия, которое, кажется, уже отпечаталось его кулаками на всех стенах агентства — как отпечатались у него в памяти строчки контракта. Словно ещё одна татуировка. Бойся только Господа, ненавидь только грехи, помни только про контракт. Чживон помнит — и молчит всю дорогу до дома, ломается только на маминой кухне, ломая заодно и стул, и отцовскую пепельницу, и, кажется, часть столовых приборов. Родители ничего не говорят, только вздыхают, и Чживон перестаёт выть через пару дней. Заканчиваются силы. Следующие две недели Чживон проживает в тишине. Донхёк пытается созвониться с ним пару раз, но он сбрасывает трубку. Общий чат в Какао молчит и оживает только от сообщения Чжэхо-хёна. Контракт заставляет их вернуться в общежитие, и Донхёк в первую же ночь виснет на нём, пока они смотрят какой-то боевик в гостиной — Чжунэ только фыркает, но затем сам притаскивает попкорн и падает рядом на диван. Они так и засыпают по бокам от Чживона, пока он прожигает взглядом потолок. Чжинхван всё это время не выходит из комнаты — Чжунэ мрачно шутит, что он занят опустошением их общих стратегических запасов виски, но на следующее утро Чжинхван уже предельно собран, свеж и пьёт крепкий кофе, когда Чживон вползает на кухню. Затёкшую за ночь шею ломит, и смотреть на Чжинхвана трудно, поэтому Чживон даже не пытается и смотрит под ноги. — Я съезжу в агентство, — сипло говорит Чжинхван над ухом, — уточню кое-что. Чживон только кивает — у него болит голова от одного только слова «агентство». Чжинхван выходит из кухни, Чживон провожает его ноги взглядом до порога и думает, что его походка совсем не похожа на прежнюю, будто что-то давит на Чжинхвана, пригибая его к земле. Впрочем, не только у Чжинхвана теперь лишняя гора на плечах. Постепенно жизнь входит в прежнюю колею — даже с учётом появления вечно закрытой двери в верхней квартире. Впрочем, учитывая, сколько времени Юнхён проводит внизу, Чживон уже привык считать его пятым проживающим, да и Чану стал наведываться чаще обычного, хотя Чживон подозревает, что его-то основная цель именно Юнхён. Или еда, которую Юнхён продолжает готовить на одну порцию больше, чем необходимо. Но в целом они как-то существуют дальше. Если бы Чжинхван прекратил его избегать, Чживон бы даже сказал, что всё в относительном порядке. Но у Чживона нет сил самому идти на контакт, даже если он каждый раз думает, что пора бы это прекратить, когда они сталкиваются в коридоре. Потому что у Чжинхвана вечно воспалённые, но сухие глаза, и от этого нифига не легче. Словно Чжинхван тоже заперся где-то внутри себя и не пускает туда никого. Чживону от этого очень неправильно — но сил нет, и он молчит и плывёт по течению. Пока не доплывает до того момента, когда однажды ночью просыпается отлить и застаёт Чжинхвана застывшим над стиральной машинкой: тот смотрит в стену и механически стискивает что-то в руках, с чего уже начало капать на пол. — Хён, — неуверенно хрипит Чживон, — Чжинани. Чжинани-хён. Чжинхван поворачивается, и Чживон резко выдыхает сквозь зубы — у него совершенно потерянный вид, а в руках футболка Ханбина. Наверное, случайно затерялась в море чжинхвановских вещей, перемешалась с остальными. Чживон видит, какие у Чжинхвана белые костяшки, наверняка же сжимает так, что самому больно. И глаза у него красные и мокрые. — Чживон-а, — растерянно шепчет Чжинхван — и внезапно оседает на пол, словно подкошенный, тянет влажную футболку к лицу и воет в смятую ткань. Чживон падает рядом и неловко прижимает его к себе одной рукой за плечи. И гора пока с его этих самых плеч не падает, но Чживону становится немного легче её нести.