Призыв

      Адайн полагала, что так душно может быть только в мышиной норе — узкой кишке тоннеля под слоем прелой листвы. Она презрительно сморщилась — клиентка в гнетуще просторном кресле напуганно заерзала. Каждой из них кажется, что только их несчастное будущее в состоянии вызвать столь ярое отторжение, а вовсе не липко-пряный чад свечей и вязкий, как сгущенка, полумрак зашторенных окон. Адайн криво усмехнулась (рот перекосился точно в расколотом зеркале). Клиентка молниеносно и покорно спрятала глаза. Наверное, боится пораниться. Да, пожалуй: усмешки Кроули — сорт стекла, способный порезать без прикосновения, от одного взгляда, даже мельком. Правда, забавляли ее вовсе не допрашиваемые бумажные квадратики, а мясные человечки. «Мы — поколение просвещенное, хвала цивилизации, свободе от предрассудков! Но, если вы предъявите нам толстенные черные свечи, расставите вокруг черепа и кристаллы и станете смотреть как можно равнодушнее, мы с охотой поверим, что вам открыты тайны будущего!».       «Человек хочет быть обманутым, запомни это!» — небрежно бросил ей когда-то тот презанятный пройдоха, Калиостро, кажется (у него была вредная привычка не воспринимать компаньонок всерьез). Адайн со столетиями пришла к выводу, что человек все же хочет быть красиво обманутым. Вера — сродни деньгам, ее ровно так же жалко растрачивать попусту. Вытащил ребенка на природу — потрудись, чтобы он ни минутки не скучал, чтобы солнце не ушло за тучу, чтоб ему удалось поймать бабочку, не ободрать коленку и запустить по воде десять блинчиков, иначе тебя тотчас подвергнут анафеме и завоют, что лучше бы остались дома. Уж если выставлять себя дураком и опускаться до карт и чревовещания, то только в приемлемо мистической обстановке, дабы чувствовать, что в своей глупости получаешь все же сполна.       Адайн в этом плане невероятно повезло: безупречной декорацией была, для начала, она сама. Клиенты благоговейно млели от ее кроваво-огненных жестких кудрей и с восторженной боязнью вздрагивали при виде неестественной худобы, белесой кожи и костлявых стремительных рук. Ладони Кроули походили на морды гадюк, а между ее пальцев вполне уместно смотрелись бы перепонки летучей мыши — эта мысль посещала ее визитеров не раз и не два (даже самых черствых и скептичных). В неверном переливчатом свете они иногда отмечали, какая змеиная грация сквозит в наклоне ее головы, в неуловимых текучих движениях. Изредка она даже спускала на нос маленькие темные очки, какие обычно носят слепые, и мерцала холодно-янтарными глазами. Это, конечно же, были отблески горящих фитилей. Ширина зрачков точно так же списывалась на полутьму (вплавленные в камень булавки). В целом, Адайн напоминала обугленную спичку с аурой стервятника и ядовитым шармом Клеопатры. Однако от вони эфирных масел даже столь нетривиальная внешность, увы, не избавляла.       — Скверно, милочка, — безразлично подытожила она, скучающе смешивая карты. — Он бросит вас в июне.       Девчонка — клиенткой ее удавалось назвать, лишь отвлекшись, и то со скрипом зубовным — всхлипнув, прижала лапки к сердцу. Зарыдала она почти сразу же и, разумеется, совершенно не так картинно, как полагается страдающей героине — скукожившись, будто осев внутрь себя и пронзительно подвывая. Блекло-светлое по-бумажному шуршащее платье напоминало засохший кокон, в котором укрылось невзрачное бестолково копошащееся насекомое. Конечно, бросит. До оскомины знакомый типаж: смотрит как на питона, чьи настроения жалкой двуногой нипочем не предугадать, льнет к локтю, словно муха — к липкой ленте, и в каждом движении суетливая мольба: «О как же, как же мне удержать тебя, такого замечательного?..». Невольно задаешься вопросом: «Действительно, а почему я еще не ушел? Уж если дама так настаивает…».       Кроули вялой дробью вывела на столешнице начало «Горного короля» и безучастно обронила:       — Желаете приворот?       Девчонка закивала — торопливо и раздавленно, блаженно признавая свою слабость. Если распрямиться и задуматься хоть на миг, в шатком будущем маячила работа над собой и тягостные разговоры начистоту. В рамках ее обреченной любви куда уместнее смотрелось слепое отчаяние, роковая подлость и запоздалое мучительное раскаяние.       «Дорогой, я знаю, как это бесчестно и гадко, но я не в силах жить без тебя!»       Адайн назвала цену — конечно, пропащую душу такие мелочи не волновали, она твердо решила кинуться в омут с головой. Кроули соскользнула со стула и слилась с мглой, зловеще возясь где-то за пределами зримости. Пламенные язычки вылизывали только громадный стол, больше похожий на верстак, заваленный всевозможными инструментами для прихотливого извращения судеб. По другую его сторону будто высилась выкрашенная акриловой синью картонка, непроницаемая для влаги и взглядов. Казалось, что можно встать вплотную и постучать по одеревенелой тьме, с разбегу ткнуться в нее лбом, привалиться спиной, но не пройти. В этом заливчике плавала лишь хозяйка.       Непостижимым образом она вынырнула в круг света не вся сразу, а поэтапно: лицо, плечи, корпус. Как змея, поднимающаяся из воды.       Адайн со значимым видом водрузила перед клиенткой затейливый флакон. Порой, обуреваемая жаждой позабавиться, она прибегала к иным методам: жгла вонючие травы, гортанно и хрипло орала, совала просителю совиные перья с наказом накрепко связать их ниткой и затем с упоением наблюдала, как разлетается пух, рвется дрянная пряжа, загнанно прикусываются губы, а подозрения в немилости потусторонних сущностей проворно растут. За неимением настроения она отделывалась лаконичными любовными зельями по заветам старушки Европы. Надменной скороговоркой сообщив, что сию жидкость остывшему кавалеру следует подмешать в питье, она неистово понадеялась, что девчонка сумеет обстряпать свою контратаку незаметно. В противном случае, она, несомненно, притащится за чарами, способными приманить оскорбленного любовника обратно.       Пока девчонка с бессвязными благодарностями пятилась к выходу, Кроули с досадой обнаружила, что сегодня день «подлинных услуг» — по таким датам она вставляла в глазницу Йорика веточку мимозы, чтобы не забыть. Понятное дело, она творила чудо отнюдь не для всякого просителя, но посчитала правильным выбрать определенные дни, дабы осуществлять всамделишные колдовские махинации. Не утруждая себя, она написала на салфетках числа от одного до тридцати одного, перевернула, перемешала и наугад за полминуты поставила на каждой салфетке крест или галочку. Результаты были занесены в ежедневник, и в соответствии с этим планом она и работала.       Внизу были извещены о некоторой специфике ее нынешней деятельности, вполне одобряли и, вероятно, не стали бы протестовать даже против частых чудес. После дебютного доклада вместе со скупой похвалой ее призвали к осторожности, уведомив, что в случае чего новое тело ей найдут быстро и без вопросов, но сожжение на костре, если она запамятовала, само по себе процесс неприятный. Кроули туманно намекнула, что охота на ведьм уже пару веков как зачахла (полностью сошла на нет). Она прекрасно знала о неколебимой консервативности начальства и опасалась лишним откровением выбить почву у них из-под ног. Причина крылась и в хилой жалости, и в том, что адские генералы не любят, когда их унижает рядовой. Но нередко ее так и подмывало зазвать одного из демонических глав на чай в компании какого-нибудь человечишки со склонностью к ораторству. Пусть пораспространялся бы часок о «бабушкиных суевериях», «незамутненности современного сознания»! Ее удерживало только пакостное предчувствие, что начальство не сдюжит: болтун будет испепелен, а демоническая память окажется столь же услужливой, как человеческая, и сотрет чудовищный эпизод.       Адайн перебрала пальцами воздух, словно складывая веер или прощально махая (жидкость в пузырьке глухо булькнула и толкнулась в стенку), и кисло прикинула, наживет ли счастье эта дура на своем фантастическом везении. Скорее всего — нет. Зряшная трата пули. Она, небось, сознается ненаглядному в прегрешении спустя пару дней, «устав бороться с совестью». Ведь по законам жанра ей надлежит быть оставленной и до конца жизни безутешно горевать, захиреть и уморить себя, усердно принимая в час по чайной ложке скорби и строго добавляя ее в чай (вместо сахара). Косность присуща не только адским главам.       Адайн хандрически запустила пальцы в стеклянную баночку с толченым рыбьим хребтом. Бездумно покатав порошок между подушечек, она развеяла остатки над браво пылающим фитилем и рассеянно смахнула рукавом рассыпанные серые крупицы.       Небесное возмездие не замедлило воспоследовать.       Азирафэль распахнула дверь плечом, точно вознамерившись выбить. Уже задыхаясь от слов, она лишь тяжело дышала и судорожно дергала уголком рта. Кроули могла бы сказать, что эти дрожащие губы смахивают на извивающихся червей. Если бы речь шла о ком угодно ином. Любой, созерцавший лицо Азирафэль, пришел бы к выводу, что подобное сравнение здесь совершенно недопустимо.       Божья посланница вскинула руку к горлу и дотронулась до чопорного воротника — в былые времена она частенько при острых переживаниях теребила кружево.       — Это гнусно! — выпалила она, простирая обличающий перст, широким жестом охватывая полную сумерек и благовония комнату. — Это форменное насилие!       — Это ее решение, — бесцветно возразила Кроули. Ей внезапно захотелось оттянуть бархотку, почесать шею под ней. — Свобода воли, Ангел, твоя песня.       — Чувства, вырванные столь грубым вмешательством… — новатор, закрепивший в языке выражение «кипятиться», не имел и понятия, что лишь хранительница Восточных врат будет гармонировать с ним так образцово. Ее гнев не носился от угла к углу полоумным самумом, не швырялся раскаленными угольями. Он клокотал в груди идеально обеззараженной первосортной водицей, изливался горячим паром, стлался по полу и накатывал обжигающими волнами — хрустально-прозрачными, под шапкой дымки вместо пены.       Азирафэль нащупала выбившуюся прядь (должно быть, та щекотала ей щеку) и с раздражением заправила за ухо. От ее резкого пасса хлынули искры — скоротечные и колючие. Закрадывались тусклые догадки, что, имей она под рукой ножницы, пожалуй, отхватила бы сотню ни в чем неповинных волосков. Она сморщилась, будто само разумение ситуации претило ей настолько, что возникала необходимость его исторгнуть (сплюнуть через левое плечо).       — И, боже правый, Ты, бывшая здесь с самого Сотворения, потворствуешь столь мелочным чаяниям?..       Адайн пресно ухмыльнулась и, очертив кистью круг, оперлась раскрытой ладонью на стол. Птичьи скелетики, обломки горной породы бледно сияли окрест нее.       — Предпочтительнее обман? Мне следовало отравить бедняжку надеждой, на поверку ничего не дав? Или ты требуешь, чтобы я прочла ей лекцию о морали? Как достойно пережить утрату? А что же дьявольские козни? Мне предписано сеять Зло, верно? Это ведь твой второй излюбленный мотивчик, Ангел.       Азирафэль запнулась и умолкла. В первом она была хороша: ни один человек не умел так искренне и бесхитростно споткнуться на словах, чтобы эта потеря равновесия отразилась и в нахмуренных бровях, и в трепетании век, и в разведенных локтях, и в положении корпуса. Мало того, собеседник практически мог различить лежащую у ее ног преграду, ставшую причиной данного замешательства — людишки всегда не преминули бы заюлить и выпутаться. Неподвижно глядя на Кроули, райская служительница коснулась груди, точно желая собрать что-то в пальцах. Она неизменно накидывала на плечи шаль. Шали были ее хлебом насущным, особенно в столь зябкие предзакатные часы. Но, когда мчишься препятствовать сатанинскому промыслу, о столь земной чепухе, определенно, забываешь. Явственно прочтя все это в напоказ обшаривающих ее глазах, Азирафэль оправилась, мотнула головой и категорично заявила, берясь за ручку двери и стоя уже вполоборота:       — Как бы там ни было, еще не все потеряно. Это всего лишь исключительная неуверенность в себе. Я не сомневаюсь, что случайный попутчик, мимолетный разговор, вдохновляющий пример…       Адайн фыркнула и скованно повела плечами, как будто хотела обогнуть стол, но заставила себя не трогаться с места.       — Ангел, она все равно наша. Это — стремление существовать в тени «правящего» мнения и заглушать собственную никчемность чужими привязанностями.       Азирафэль упрямо поджала губы и, воинственно подняв подбородок, шагнула прочь. Дверная створка следовала за ней по пятам, словно конвоируя, выпроваживая. Сливочные волосы освободились из опрятного пучка и мягко дыбились, точно плывя по воздуху, тонкой струйкой сочились поверх позвонков.       Лицо Кроули исказилось. На секунду она съежилась, будто припав в изнеможении к своему верстаку. Но уже спустя мгновение эта поза превратилась в охотничью стойку львицы, присевшей перед броском.       — Стой.       Произнесено негромко, но то, безусловно, был запрет. Причем такой, с которым не поспоришь. Так приказывают, если уже набросили поводок на горло и лишь сейчас любезно обращают на него внимание. Божья посланница, похолодев, безошибочно распознала этот тон и замерла. Медленно, наперекор себе развернулась. Отблески свечей гладили переносицу, скулы, перекликаясь с поэтическими вечерами, регулярно посещаемыми ею       (оные с такой же частотой ей предлагали устроить персонально: творцы всегда неподражаемо ценили «белокурых дев с очами цвета ручьев горных»).       Кроули цепеняще воззрилась на нее исподлобья. Призрачно облизнула губы — ее язык мерещился странно узким и мерклым.       — Я призвала тебя, — промолвила она отчетливо, впечатывая в тишину слова. — И ты должна исполнить мое повеление.       В изящных чертах Азирафэль зарябило недоверчивое замешательство.       — Что за нелепица? — сдавленно осведомилась она. — Тебе не хуже моего известно, что мы не возникаем по зову, пусть даже весь пол будет исчерчен пентаграммами и прочей символикой. Как некоторые, — завершающее дополнение было процежено сквозь зубы.       Адайн слегка осклабилась и, уткнувшись подбородком в плечо, невозмутимо возразила:       — Неужели? Но взгляни: я зажгла свечи, отвесила парочку фраз, и ко мне тотчас же принесся ангел.       Азирафэль высокомерно изогнула брови.       — Но я в любой миг могу удалиться.       — Лишь потому, что у меня достанет гордости не навязываться и не хватит бесстыдства, чтобы обуздать тебя силой.       Большинство из нас, не колеблясь, утверждают, что без затруднений отличат человека, застывшего определенным манером, от статуи в такой же позиции: интуитивно чувствуется, что человек лишь сложил себя сим приемом и готов «расцепиться» по первому порыву, тогда как статуя — неделимое целое, руки ее приклеены к бокам, а кулак навек вмерз в висок. Кроули сейчас безукоризненно иллюстрировала последнее явление. Какой-нибудь искушенный знаток мог бы ответствовать, что изваявший ее мастер обладал дрянным вкусом, увлекаясь беспардонным контрастом: мраморное острие глубоко вгрызалось в эбеновое дерево. Ее способность говорить мнилась анормальной, тянуло подсказать, что сраженные чарами василиска утрачивают дар речи. Даже складки на ее наряде виделись окаменелыми.       — Однако же я имею с лихвой безрассудства, чтобы дерзко искусить тебя или покорить правдой. Мое распоряжение таково: проведи со мной этот вечер.       Азирафэль вспыхнула, но беспощадно подалась назад. Уже на пороге она с горьким недоумением воскликнула:       — И зачем тебе только понадобилось еще брать с нее деньги?..       Адайн прерывисто вздохнула.       — Тебе бы понравилось, если б я разжилась подарком для тебя, обморочив продавца чудом? — голос ее как обычно звучал нарочито игриво, с ноткой ироничного лукавства, но где-то на дне, под этой приправой затаилась пепельная хрипотца.       Райская служительница с невнятным возгласом поднесла костяшки пальцев к губам. Если Кроули зыбкие отсветы пламени точно и не задевали, проскальзывали, как по гладкой кости, то Азирафэль казалась вылепленной из воска и таяла. Под кожей у нее шевелилось жидкое золото.       Адайн едко прищурилась, маскируя смятение. Очевидно, даже захотев, она уже не смогла бы отринуть свой паралич.       — Слушай внимательно, Ангел, вот мой демонический план. Я собиралась купить колье: багровое и дурное, какие впору носить мне. Поэтому я не пригласила бы тебя в ресторан: ты ни за что бы не надела такое на людях, и все мои настойчивые убеждения примерить пошли бы прахом. Но при отсутствии лишних глаз я добилась бы своего. Ты бы согласилась, ведь это подарок. Но ни за что не стала бы пить со мной вино. И мы расселись бы на веранде, прямо на ступенях, и я следила бы, как заход солнца застывает в камнях на твоей шее. И пугалась бы время от времени, что ненароком обрызгала тебя. Они походили бы на гранатовый сок, но более всего на кровь, и это тревожило бы нас обеих. В конце концов, я сама стащила бы это чертово ожерелье с тебя, и ни одна из нас не скрывала бы облегчения. Я оставила бы его себе, среди десятка других — амарантовых, рубиновых, знаешь, их ведь не всякий различит. Но я могла бы. Потому что в этом был бы заключен закат, который я вырвала, позвав тебя единственным доступным мне способом.       И твой запах.       И тепло твоей кожи.       Азирафэль покачивалась на носках, по-прежнему не отводя руку ото рта. Всякое перемещение словно бы служило отрицанием — вместо мотания головой: «Нет-нет-нет-нет». Жесткий накрахмаленный воротник наглухо скрывал ключицы и сохранял от шеи невыразительный кусок: непросто любоваться даже яблочной нежностью, если подавляющую часть подчеркнуто и неумолимо прячут. Что же касается ее лица, то свечи оставили от него немногое.       Кроули запрокинула голову и расхохоталась, надсадно и поспешно (чтобы перекрыть хлопок двери).       — О Раф, однажды эти ушлые итальянцы снимут мультсериал и прицепят главной героине твое имя! И, вообрази только, она неизлечимо в одночасье полюбит демона, а он — ее, и они будут долго и разнообразно маяться!       Она заклеймила ее множеством прозвищ, подойдя к делу с впечатляющей фантазией и упорством, ибо «Рафинад», «Аз есмь» и «Зира» однозначно не снискали расположения. Кроули не славилась богатым терпением и вообще не выносила перевода времени без пользы, но безропотно ждала, что ее когда-нибудь неуклюже и торжествующе окликнут как «Кроу». Снова и снова она убеждалась, что начальство в некоторой степени право и развитое воображение, действительно, очень вредит.       — Что за чушь ты несешь? — крайне благожелательно и спокойно. Равносильно учтивому: «Как ваши растения, мисс Кроули, все в порядке?».       Она отпрянула, сбитая с толку. Так вот, как в Раю принято отвергать. Верх деликатности: моргнуть, подложить еще кусочек торта и замурлыкать о погоде, хоть дорогого гостя только что вывернуло на блюдце ворохом осклизлых излияний и скатерть, похоже, непоправимо испоганена. О милые святоши. Впрочем, мнимая безмятежность оказалась заразной.       — Озарение сниже, — пожала плечами Адайн. — Понимаю не больше твоего.       — Ах вот как? — Азирафэль переплела пальцы на груди и светски улыбнулась. — Так ты запиши: возможно, через два десятка лет удастся расшифровать.       — Возможно, — с сиплым смешком повторила Кроули, кособоко скалясь: ухмылка лезла из нее искореженной и смятой, скорее как вытесненная из раны щепка.       Божья посланница переступила с ноги на ногу, оправила бежевую юбку и смущенно помахала — кончики ее пальцев были розоватыми, как крохотные персики.       — Боюсь, мне пора. Всего доброго!       Пожалуй, меловой круг, действительно, пленяет только демонов. Правда, в апартаментах Кроули его было некому нарисовать. Но вырваться не получалось.       — Ах да, насчет денег!..       Злоба взвилась в ней Цербером, которого не так-то просто приструнить. Адайн взялась за ручку ящика, намеренная сию секунду препоручить солидный капитал чужим заботам — прожечь на благотворительность, на богоугодные инвестиции…       — Я бы не отказалась от букета цветов.       Азирафэль сосредоточенно насупилась, деловито выдавая указания и грозя холеным пальчиком. Была весна, и в рощах вовсю щебетали птицы. Сама Ангел частенько становилась их публикой, но для Кроули это было внове. Она завороженно внимала, как одна трель, не обрываясь, претворяется в иную — отличного лада, но столь же ликующую, звончатую.       — У решетки парка сидит девочка с дырявой корзиной — ты не спутаешь, кажется, что ее сплели еще во времена Начала, она едва ли мхом не поросла, а форму держит величайшим чудом. Девочка очень славная, это заметно, несмотря на жуткие обноски. На ней обычно кофточка… некогда лавандовая. Ты, — с особым нажимом. Земляничный полумесяц ногтя нацелился ей в грудь. — Купишь у нее все — там совершенно смешные деньги — и сверх того вручишь ей сумму втрое больше — Господь любит Троицу, верно? У нее больной отец и две младшие сестры, а заработанные тобой нынче средства вряд ли сильно оскудеют от подобного пожертвования. Букеты у нее прелестные, хоть и скромные, — яркий талант! — а главное небольшие, так что будет нетрудно нести. Твоя идея касательно веранды мне по душе, но я считаю, будет здраво провести первую встречу у меня. Ты не против?       Кроули заржавело мотнула головой.       — И я настаиваю, что нам обеим следует обойтись чаем. — вот здесь о ее мнении не справились. — Что думаешь о восьми часах?       Совершить кивок оказалась куда тяжелее. По всей вероятности, Дьявол и впрямь таился в мелочах, если уж этакая ерунда не ладилась: мышцы разбухли и не повиновались. Адайн мысленно благословила себя. Под ребрами пел барабан: по-разбойничьи и гулко.       Она пробормотала: «Ага…» — принимая правила игры, и, встряхнувшись, с вальяжной запальчивостью полюбопытствовала:       — А Славная Девочка? Хочешь, я добуду для ее отца лекаря с мировой известностью? Разыщу ей состоятельного мужа?       Ангел чинно отклонила ее предложение. Так дальновидная матушка снисходительно отвергает лепет мужа: он-то советует отправить одаренную дочку в церковный хор, тогда как она уже спланировала, как пристроить ее певицей в лучший театр страны.       — Нет-нет. У ее отца лишь запущенная простуда, и найдется молодой медик с добрым сердцем. Он поставит ее родителя на ноги и недорого возьмет. Малышка сумеет устроиться в знатный дом: сначала «подай-принеси», но она будет столь вежливой и кроткой, что, подучившись, станет служанкой у милой юной госпожи. А из ее сестренок неприметно вырастут мастеровитые вышивальщицы. Она осознает, чего стоит, и убедится, как многого можно добиться, даже если подчас опускаются руки. — она перебирала собственные пальцы, точно отсчитывая пункты некоего списка. — Возможно, станет женой того замечательного врача. И всегда будет помнить щедрую мисс. — Адайн украдкой собрала плутоватую улыбку в стиснутые лодочкой ладони. Она отдавала росой на листах венериной мухоловки: заветная серебристо-непрочная (гиблая) греза. А кто поручится: может, и ей за беглое утоление жажды придется люто заплатить.       — Но это все цветочки, Ангел. Моя сегодняшняя прибыль куда как крупнее. И я незыблемо задалась целью потратить всю ее на тебя.       — О, — Азирафэль постаралась звучать беспечно, но на ее щеках полыхали костры, точно она сердобольно дала приют забвенным инквизиторам. Кроули неистово понадеялась, что в пламени сгинет весь сонм неуступчивых, мнительных, принципиальных ведьм. Посланница Божья с напускным легкомыслием склонилась к плечу, мечтательно прижмурившись. — В таком случае, завтра с утра мы с тобой прогуляемся. Мне попалась одна презанятная…       — Книга, — разочарованно буркнула Кроули. — Очередная пыльная ветошь, которую без двух дюжих парней от прилавка не оторвать.       — У всех свои пристрастия, будь толерантна и не заговаривай мне зубы, — отрезала Азирафэль, приводя в порядок прическу (словно сгребая в шарик подтаявшее мороженое; стоит только потеплее дохнуть, и все вновь распадется!). — Мне уже и без того придется потрудиться, чтобы успеть. С цветами не слоняйся: они хрупкие, их нужно будет шустро поставить в вазу. До скорой встречи… Ада! И не глумись над покойником, вытащи у него из глазницы мимозу — при жизни он был незаурядным профессором математики!       Когда дубовая створка наконец клацнула о косяк, Адайн благоговейно выждала, смакуя пульсирующее безмолвие. Это была не та тишь пустынного дома, где злорадно, по-крысиному скребутся только твои мысли — шершавые, неприручаемые. Комната тонула в первичном бульоне, до отказа насыщенном всякой животворной всячиной. Всячина молчала, но ее избыток ощущался, на уровне каких-то будоражащих вибраций, химерического эха — слишком многое здесь было сказано. Как океан на линии горизонта: ты еще не слышишь рев прибоя, но он горбится сверкающими валами, ворочается, бурлит от края до края, и ветер исподволь истончается в бриз.       Адайн ссутулилась и весомо изрекла:       — Хвала тебе.       Паркетный пол и затененный потолок польщенно не ответили.       С ее плеч падали обломки Гималаев.       Потом она выудила из-под шкафа и агрессивно приласкала декорационно-традиционного черного кота, пылко похлопала Йорика по надбровной дуге, обратила мимозу в алый пион и походя, сухо пожелала, чтобы у той дуры с приворотом все (тоже) сложилось удачно.