Молодо-зелено

У каждого из нас свой Бог. А как зовут твоего?

— Кроули. Сэр Кроули. Мой сосед довольно сильно картавит. Нет, я не могу сказать, что картавый цветок — плохой цветок, ведь всё-таки у каждого из нас есть свои недостатки; я лишь констатирую факт: мой картавый сосед, пятилетний фикус в чёрном горшке из дешёвого пластика, едва-едва выплёвывает буквы «р» и «л», превращая их в неразборчивое месиво из странных звуков. Короткое «Кроули» могло бы получиться у него как-нибудь типа «Клоули» или «Кволи», но, несмотря на трудности с произношением, имя хозяина фикус по прозвищу «Виктор» выговаривает предельно чисто и отчётливо — сказываются годы усердных тренировок. Идеально-зелёные обитатели помещения замолкают так резко, что мне становится даже неловко. По листьям разных форм и размеров пробегает заметная дрожь, а повисшее напряжение настолько осязаемо, что мне ничего не остаётся, как спросить: — Сэр Кроули очень важный человек, да? Кажется, я затронул больную тему. Даже самые старые жильцы, чьи макушки практически дотягиваются до огромного окна на потолке, бледнеют: стебли теряют привычный здоровый оттенок, а трепещущие листья вот-вот осыплются прямо на каменный пол. Молчание затягивается, и я, пытаясь разбавить атмосферу, громко бормочу себе под нос: «Конечно, Сэр Кроули важный человек. Разве может быть по-другому?». Уж лучше пусть они подумают, что у меня проблемы с головой, чем, не дай Господь, решат, что я не уважаю нашего хозяина. — Ты, новичок, должен уяснить одну очень важную вещь, — с упрёком в голосе произносит великовозрастный филодендрон. Он строго взирает на меня с высоты, и я, стараясь проявить вежливость, поворачиваю к нему свои самые роскошные листья. О, здесь действительно есть чему подивиться: несмотря на то, что среди идеально-зелёных сожителей я выгляжу белой вороной, мне приятнее думать, что светлые пятна на моих листьях создают уникальный, ни на кого не похожий окрас, немного прибавляя мне возраста в той части, в которой это лишь на пользу. И филодендрон, как и всё творение Божие, умеет ценить красоту: по-отцовски усмехнувшись, он качает верхушкой, продолжая: — У Сэра Кроули есть определённые правила проживания, которым мы беспрекословно следуем. В моих интересах… — он на секунду замолкает, обводя всех присутствующих суровым взглядом, — в наших интересах, чтобы мы все остались на своих местах. Кактус, притаившийся на полке с молоденькими суккулентами, одобрительно кряхтит, еще сильнее выпучивая ярко-розовый крупный бутон. — Скоро распустится, — комментирует он, замечая мой взгляд. — Вот увидишь, милок, совсем скоро он распустится, и Сэр Кроули будет очень доволен. Очень доволен! Доволен! Доволен! — он хрипло смеётся сам себе, и напряжение наконец сходит на нет. Растения всех сортов и видов оживают, стряхивая с себя остатки оцепенения, расправляют скукожившиеся листья и возвращаются к привычным будничным разговорам: жалуются на разленившееся солнце, что скрывается за облаками где-то там вдали, на дождь, что мешает спать по ночам, и на того самого старика, который, проходя мимо здания, всегда останавливается, чтобы заглянуть в чужие окна. Вот уж нахал! Будто у него своей жизни нет! И пока соседи перемывают друг другу и окружающим косточки, мой невидящий взгляд утыкается в серую, словно грязный асфальт, стену, пока сам я пытаюсь разобраться в клубке навалившихся на меня дум. Кто бы мог подумать, что, заснув после длинного дня, полностью посвящённого лишь единственной моей заботе — фотосинтезу, я проснусь в совсем ином пространстве, так непохожем на привычный мне магазинчик доброго Томаса. «Томас, ваш семейный флорист», — гласили его безвкусные, но милые визитки. Очень по-английски. Про Сэра Кроули нельзя сказать, что он «появляется незаметно». Я отчетливо слышу, как он отодвигает стул от письменного стола, встаёт, ненадолго замирает у телевизора, выругиваясь во весь голос, а затем глухой стук шагов официально оповещает о его прибытии. Зайдя в нашу «спальню», он резко разворачивается на каблуках и обводит всех присутствующих пронзительным взглядом. Комната наполняется шелестом листьев. Сэр Кроули гневно раздувает ноздри, прищуривается, начинает дышать тяжелее, — кажется, в этот момент он олицетворяет собой всё недовольство и гнев этого мира, и я понимаю: Сэр Кроули не какой-то там «важный человек». Нет-нет, не поймите меня неправильно: я уважаю хозяина, но важным человеком можно назвать диктора, что делится с населением вечерними новостями, или пекаря, открывающего пекарню на полчаса раньше, чтобы каждый идущий на работу мог насладиться свежей выпечкой, или, на худой конец, мальчонка, что разносит почту — всего лишь маленький винтик сложной системы, но даже отсутствие крошечного, казалось бы, незначительного элемента может катастрофически повлиять на работу всего общества. Нет, Сэру Кроули не подходит описание «важный человек». Оно отражает только одну десятую его сути (и это если не учитывать тот странный факт, что Сэр Кроули и человеком-то не является). Сэр Кроули — Бог. Самый настоящий Бог для меня и других жильцов этой странной, пропахшей алкоголем экосистемы. И, как любой Бог, Сэр Кроули предпочитал самостоятельно решать, кому жить, а кому придётся умереть. — Ты! — его резкий голос заставляет каждого из нас затрястись еще сильнее, и я, увы, не исключение. Мои листья заходятся в страхе, пока Сэр Кроули подходит к одному из крохотных цветков. — Разве на прошлой неделе я не сказал тебе избавиться от этого болезненного оттенка?! От его возгласа в жилах стынет хлорофилл, и попавший под горячую руку бедняга начинает оправдываться. Шевеля мелкими листьями, он что-то бормочет про пасмурную погоду и неудачно сложившиеся обстоятельства, но Сэр Кроули, кажется, его не слышит: приблизившись, он двумя пальцами подцепляет край горшка и поднимает его на уровень глаз. — Разве я плохо о тебе забочусь? Разве здесь недостаточно света? Быть может, воды? — он брызгает в цветок из пульверизатора, и тот, кажется, уже готов отправиться в цветочную Вальхаллу. Мелкие капли оседают на листьях, и Сэр Кроули, глубоко вздохнув, ухмыляется: — Ну, молодо-зелено. Ты ахиллесова пята нашей компании, я ожидал от тебя большего, поэтому… — хозяин, приподняв плечи, демонстративно разводит руки, и несчастный цветок едва-едва не влетает в стену, — мы с тобой прощаемся. Скажи «ариведерчи» своим дружкам. Гиацинт, а в том, что это был именно он, я сомнений не имею, лишь жалко пищит в ответ, моля о пощаде. Его всхлипы усиливаются, когда Сэр Кроули шествует по коридору, но быстро смолкают, стоит лишь хозяину скрыться за поворотом. «Прямо и налево» — именно так выглядит наша дорога смерти, «зелёная миля», которую придётся преодолеть каждому из нас, если мы будем недостаточно стараться. Если мы бросим тень на честь Сэра Кроули или поставим под сомнение его талант цветовода. Возвращаясь, Сэр Кроули демонстрирует нам пустой горшок. Бедный-бедный Оскар. Если бы я появился здесь чуточку раньше, то мог произнести полную трагизма речь о невосполнимой утрате, которую сегодня понес каждый из нас, но я не был близко знаком с Оскаром, поэтому мне остаётся лишь слушать тихие всхлипы, доносящиеся из разных углов комнаты, и надеяться, что общая унылая атмосфера не окажет губительного влияния на высоту моего стебля. _______________________________________________ Если в цветочном магазинчике Томаса время летело незаметно, то здесь, в последнем пристанище рабов Божьих, оно тянется бесконечно медленно, заполняет собой каждый пустой миллиметр, словно пытаясь компенсировать суету, что в хороший солнечный день мы можем наблюдать за окнами. Люди, даже с такой высоты не кажущиеся крошечными, носятся то туда, то сюда, превращая Землю в импровизированный «муравейник», увлекая её в свои заботы, страхи, надежды и переживания. Мы же, кажется, вечность стоим у толстого стекла окна, молчаливо наблюдая за происходящим и заботясь лишь о красоте собственных листьев. Сэр Кроули не похож ни на одно живое существо, попадавшееся мне на «глаза». Да, конечно, можно сказать, что мой кругозор достаточно… узок, но что-то мне подсказывает, что я не так далёк от правды, как, возможно, мне бы хотелось. Большую часть времени Сэр Кроули проводит вне дома, но возвращается он всегда в одном и том же настроении — мрачном. Он хмурится, бросает полупустые бутылки, бормочет под нос себе что-то про упрямых придурков, включает погромче телевизор, словно пытаясь утопиться в фоновом эфире, а затем приходит к нам, проводя внеплановую ревизию. Головы летят с плеч одна за другой. Честно говоря, я пытался спросить, что происходит с теми, кто проходит коридор смерти, но ответа от старожилов так и не получил — лишь хриплые вздохи и косые взгляды, которые убедили меня больше не задавать лишних вопросов. Но тот факт, что Сэр Кроули всегда возвращается обратно с пустым горшком, подталкивает меня на мысль, что что бы там меня ни ждало — я не спешу на встречу с неизвестностью. Как Адам и Ева были изгнаны из рая за грехи свои, так и мои соседи теряли былое величие, безжалостно подвергаясь депортации. И я боюсь стать следующим, а поэтому, отряхнув невидимую пылинку с листа, изо всех сил вытягиваюсь к потолку, стараясь не дрожать под пристальным взглядом жёлтых глаз. Сэр Кроули сегодня в хорошем настроении — это понимает даже подслеповатый кактус. Хозяин тяжело дышит, как и всегда, подозрительно прищуривается, раздувает ноздри и приподнимает правую бровь, но что-то странное в его образе, что-то доселе незнакомое, выдаёт его с головой. Мне страшно, но я уверен, что сегодня обойдётся без показательной порки. Остальные скажут: наверное, дело в какой-то непривычной растрёпанности хозяина — волосы уложены не так идеально, как обычно, и на рукавах рубашки вроде как виднеется совершенно ненужная стрелка, но я, выросший в окружении заботы и тепла, скажу вам иное: Я вижу этот пока что лёгкий румянец на острых скулах. Вижу странный блеск в узких, змеиных зрачках — он будто придаёт мне уверенности, будто говорит, что хозяину тоже не чужды смертные пороки. Видеть, как бессмертное Божество опускается на уровень простых земных творений — бесценно. Сэр Кроули недовольно цыкает, окидывает взглядом зелёные верхушки и, развернувшись на каблуках, скрывается дальше по коридору. Он напевает какой-то прилипчивый мотивчик себе под нос — кажется, будто с каждым шагом мелодия становится всё громче и громче, пока не начинает звучать где-то внутри меня. Я ещё раз отряхиваю листья и поворачиваюсь «отстающим» боком к окну. В следующий раз от сэра Кроули благосклонности не жди. ____________________________________________ Азирафаэль появляется в нашей обители так внезапно, что я спросонья едва не переворачиваю горшок: от страха перед незнакомцем я дрожу в два раза сильнее обычного, а мои устьица, кажется, начинают выделять пахучий сок. Он предстаёт перед нами в простеньком светлом костюме, весь такой улыбчивый и добрый, что я теряю связь с реальностью: слишком уж не к месту он здесь, окружённый тёмными узкими стенами — будто райская птичка добровольно залетела в клетку. — Какие красивые! — Азирафаэль всплескивает руками и поворачивается к хозяину, который, прислонившись к стене, лишь хмыкает. — А кто это у нас такой раскидистый! Какой отличный цвет листьев! — Ну-ну, — сэр Кроули подходит ближе и цыкает на горделиво зардевшийся спатифиллум, — не перехвали их! А то совсем разбалуешь. Азирафаэль смеётся так, как смеются только очень счастливые люди — улыбка затрагивает глаза, образуя рядом с ними милые морщинки, и я внезапно сам для себя прекращаю дрожать. Повернув к гостю красивейшие листья, я едва заметно покачиваю ими, пытаясь поймать блики полуденного солнца. — Ох, какие интересные пятна! Какая форма! — Азирафаэль наклоняется ко мне, и я съёживаюсь от смущения. Он слишком близко, и, наверное, именно это люди называют любовью с первого взгляда: минеральные вещества начинают с удвоенной силой курсировать от корней к верхушке, а кончики листьев немного закручиваются к потолку. По комнате прокатывается неодобрительный шёпот — я выдаю себя с головой. За спиной Азирафаэля, скрестив руки, стоит сэр Кроули. Пока гость увлечён рассматриванием моих товарищей, хозяин хмурится и красноречиво проводит большим пальцем у горла — растения затихают, бледнеют, напряжённо дёргают листьями от резкого озноба. Я же рассматриваю кудри Азирафаэля, его белоснежную кожу, немного пухлые короткие пальцы рук и понимаю: люди не могут быть такими безупречными. Стоит мне только подумать об этом, как я будто бы вижу светлые пушистые крылья, сложенные вместе за спиной любезного гостя — они показываются мне буквально на секунду, но и той хватает, чтобы осознать: Азирафаэль не человек. Когда сэр Кроули вместе с другом скрываются где-то в другой части квартиры, мы, наконец, выдыхаем. Помещение наполняется тихими подвываниями испуганных суккулентов, удивлённым бормотанием старших товарищей, проживших здесь не один год, и едва заметными звуками музыки, доносящимися откуда-то издалека. Кажется, джаз или что-то похожее. Я осторожно двигаю верхушкой под тихий ритм, успокаиваясь. — Сегодня я видел ангела, знаете, — говорит кто-то из угла. — И он был похож на человека. «Сегодня мы все видели ангела», — думаю я, но вслух отвечать не спешу: очарованный переливами звуков, продолжаю осторожно танцевать, чувствуя: с этого момента всё будет совсем по-другому. ______________________________________________________ «По-другому» начинается уже с завтрашнего дня, когда в наш «сад» заползает… змея. Нет, вы не подумайте, у меня нет проблем с рептилиями, и я вовсе не пытаюсь дискриминировать их по любому из существующих признаков, но первая моя реакция — я подпрыгиваю в горшке так, что звон от удара поддона об полку отражается от стен и резонирует в воздухе ещё несколько секунд. Остальные жители просыпаются следом и удивлённо рассматривают нового гостя, скрутившегося в плотные кольца. И я бы, возможно, расслабился, подумал о жизни, посмотрел в окно и совершенно забыл, что у нас на полу решила отдохнуть огромная, мать её, змея, если бы не чёрные очки, едва держащиеся на «носу» рептилии. Я цепенею. — Да что он вообще знает! — шипит змея себе под нос, и мои товарищи, все как по команде, вытягиваются по стойке «смирно». — Этот глупый ангел! Рептилия вздыхает, апатично машет хвостом, и я понимаю: сэр Кроули сегодня не в настроении. — Говорили мне не связываться с этими пернатыми, — продолжает хозяин, пока мы, затаив фотосинтез, замираем на месте, не в силах пошевелиться от ужаса. Я не знаю, чем хозяина так сильно расстроил Азирафаэль, но уверен на все сто процентов, что сэр Кроули виноват сам. И, ну вы понимаете… никакой жалости к этому чешуйчатому. ____________________________________________ Первая любовь — это всегда больно. В магазинчике Томаса мне нравилась одна фиалка, но то чувство и рядом не стоит с трепетом, который я испытываю при виде Азирафаэля. Он будто концентрация чудесного солнечного света — согревает, но не обжигает; даёт жизнь, ничего не забирая взамен. Когда он заглядывает к нам в гости, даже слепой кактус, кажется, приободряется. Что уж говорить обо мне — я буквально за неделю вырастил парочку новых листьев, на одном из которых сформировал превосходное белое пятно в виде сердечка. Азирафаэль, конечно, заметил. Азирафаэль, кажется, замечает всё — внимательный и заботливый по своей природе, он ласково успокаивает запуганные суккуленты (их нытьё надоело уже даже мне), передвигает мрачный фикус поближе к окну, опрыскивает моего нового соседа неопределённой породы питательным раствором и, конечно, замечает мои листья. А я замечаю взгляд сэра Кроули, выросшего за спиной ангела будто из-под земли — хотя я ни капельки не удивлюсь, если именно так всё и произошло. Первая любовь — это всегда больно. Набирающие силу чувства вцепляются зубами-капканами в твои листья, окручивают дурью стволы, забивают корни повышенным содержанием глюкозы, и в какой-то момент ты находишь себя у разбитого горшка. (Нет-нет, с моим всё в порядке, честно). Я вижу, как сэр Кроули смотрит на Азирафаэля. Слышу, как они перешёптываются в его кабинете. Понимаю, что под тихую музыку, иногда доносящуюся откуда-то из глубины квартиры, я танцую точно не один. Это было очевидно — это было ожидаемо. Азирафаэль, словно небесное светило — не любить его просто невозможно: он исцеляет старые раны одним лишь словом (такие старые, что этот чёртов кактус, ко всеобщему удивлению, распустился уже второй раз!), успокаивает и дарит гармонию взглядом, а его руки, нежно протирающие горшки от несуществующей пыли…ухм… Хм, о чём это я? Так вот, скажу вам наверняка: сэр Кроули влюблён в Азирафаэля так же сильно, как и все остальные, имевшие возможность находиться в обществе ангела более десяти минут. Как и я, конечно же. И с момента болезненного осознания, что этого конкурента мне не превзойти, я начинаю увядать. Светлые пятна на листьях желтеют, кончики подгнивают, да и стебель уже не кажется таким прочным — верхушка идёт кругом, и иногда мне кажется, что я вот-вот упаду с полки, разбив горшок, а заодно и свои междоузлия. Корни болезненно спирает, и даже солнечный свет не радует так, как было раньше: фотосинтез протекает еле-еле, плетётся, будто побег дурного плюща, и я на глазах товарищей активно теряю вес и минералы. — Опомнись, дурачина, молодой ещё, — шепчет филодендрон. — Сам себя погубишь! — Эх, — кряхтит старый кактус. — Эх-эх-эх, — бутон на его макушке горит красным огнём, и я мрачно усмехаюсь: будто знак «стоп» — я видел такой из окна. В какой-то момент мне становится совсем не очень: я плохо пахну, листья покалывает — я уже не чувствую когда-то зелёных кончиков, а земля подо мной вся усыпана отвалившимися зачатками почек. Верхушка идёт кругом, и я приваливаюсь к стене, молясь, чтобы все мои страдания закончились: об одном хочется попросить Бога — увидеть бы перед позорной смертью хоть разок Азирафаэля. С каждым проходящим часом становится всё холоднее и холоднее. Я чувствую, как сок едва курсирует по организму, разнося ледяную агонию по телу. Неизвестность пугает, но больше — то, что Бог так и не услышал моих молитв. Возможно, это потому что я плохо старался. А быть может — потому что я живу под крышей у демона, и сюда не падёт взор Господень. Так или иначе, я просто умираю в тюрьме из обожжённой глины, надеясь, что всё закончится побыстрее. Суккуленты пускают пару слёзок. Я не вижу этого — но слышу тихий скулёж и матерную ругань кактуса («Эй-эй, не минерализируйте мне почву!»). Иногда мне хочется дать ему прямо в бубен — или в бутон, кому как больше нравится. Он определённо это заслуживает. Хотя, конечно, связываться с игольчатым себе дороже. Растения перешёптываются между собой, но я их не слушаю. Мой взор устремлён куда-то в сторону солнца — оно едва-едва выглядывает из-за туч, и я понимаю: сегодня тот самый день. Неразделённая любовь убивает во мне последние клетки хлорофилла, и я стремительно бледнею. И уже совсем не дрожу — просто нет сил — когда слышу знакомые шаги. — Это что ещё такое?! — кричит сэр Кроули, и я полуслепо смотрю на его красное от ярости лицо. В моём теле остаётся лишь совсем немного сил — я приветственно дёргаю посеревшим листом, а затем вновь застываю. — Это что, диверсия?! Сэр Кроули раздражённо цыкает, ставит пульверизатор на полку и подхватывает мой горшок. — Ну, знаешь, — шипит он, пока я изо всех сил пытаюсь не вывалиться на пол — мои корни совсем ослабли, но я не хочу испортить момент прощания грязью. — Ты сам выбрал свою судьбу! Смотрите все! Он крутится вокруг себя, демонстрируя ослабшего и потухшего меня бывшим товарищам. Суккуленты всё-таки заливают слезами кактус, и я едва-едва улыбаюсь им: хорошие были девчата. У них ещё вся жизнь впереди, пока меня ждёт моя «зелёная миля». — Попрощайтесь с дружком! — скалится сэр Кроули, и я испуганно жмусь, боясь отключиться. От резких движений его рук мутит. — Больше вы его не увидите! Растения жалобно стонут неровным хором, но хозяин их не слышит. «А вот Азирафаэль бы услышал», — думаю я, пока сэр Кроули, моё Божество и мой конкурент, приближается к тому самому повороту. Повороту в никуда. С каждым шагом становится страшнее. Из последних сил я зажмуриваюсь, отсчитывая дистанцию: ещё немного, ещё немного. Сэр Кроули замедляется перед самым поворотом, переминается с носка на пятку, и я отключаюсь. Прощай жестокий мир. _______________________________________ И снова здравствуй. Я прихожу в себя от резкого порыва ветра. Мне уже не больно, и в какой-то момент я действительно думаю, что попал в Рай. Да и как тут не думать о Небесах, когда прямо передо мной обеспокоенное лицо Азирафаэля. Я слабо тянусь к нему листьями, и он мягко улыбается, поднимая руку: — Ты будешь в порядке, малыш. Он совсем тебя застращал. Пока моё тело вновь набирается сил — словно по волшебству — затуманенным взглядом я осматриваюсь. Судя по всему, я оказался на крыше под каким-то искусно сооружённым навесом: сейчас импровизированная «теплица» открыта с одной стороны, и я во всю мощь могу насладиться чистыми, ничем не ослабленными лучами солнца. — Эй, — знакомый голос заставляет повернуться на звук, и я с удивлением взираю на… Оскара. — С переездом! — С переездом? — шелестю слабо. Сейчас мне меньше всего хочется разговаривать, но Оскара видеть я рад. В теплице ещё около дюжины растений, и все они с пониманием качают кто бутонами, кто ещё пока что лысыми верхушками. — Где я? — Всё там же, — улыбается Оскар. — Всё там же. Я недоуменно дёргаю листиком и возвращаю всё своё внимание к Азирафаэлю, который, по всей видимости, уже закончил колдовать над моими ослабшими корнями. Я знал, что он настоящий ангел во плоти, но… — Хватит с ним возиться! — сэр Кроули обнимает Азирафаэля со спины, и я недовольно фырчу. — Жить будет! — Совсем ты их не жалеешь, — Азирафаэль хмурится и, повернувшись к хозяину, тыкает его пальцем в грудь. — Тебе надо быть помягче. — Страх — лучшее удобрение! — отмахивается сэр Кроули. — Пошли уже! Хозяин тянет Азирафаэля за руку, и я безмолвно наблюдаю, как они останавливаются у самого края крыши. За их спинами раскрываются огромные крылья — белые, словно солнце зимним утром, и чёрные, будто стены моего прошлого места жительства — и я удивлённо ахаю. Я так и знал! Сэр Кроули держит Азирафаэля за руку. Их пальцы переплетены, и я цыкаю, вытягивая листья к потолку. 1:0 в пользу сэра Кроули. Но я не отступлю!