Комплекс бога

«God is dead We get to sleep tonight Walk with me Into the truth, out of your lies» IAMX — The Stupid, The Proud «My whole existence is flawed You get me closer to God» Nine Inch Nails — Closer

— Я всегда оставляю в своих программах лазейки. — Сказал Элайджа Камски ему вслед, и Коннор обернулся бы, но ладонь лейтенанта Андерсона давила между лопаток, и не сказать, что Коннор хотел задерживаться в этом доме хотя бы на секунду. Здесь он чувствовал себя не совершенной машиной, а старым магнитофоном, в котором зажевало кассету. «Последняя надежда человечества... сам оказался девиантом.» — Одни и те же слова голосом Камски вертелись в голове, будто поставленные на повтор. — Что он имел в виду? — Спросил Коннор спустя полчаса, сидя на пассажирском сиденье в машине своего напарника. — Ты о чём? — Лазейки. — Коннор перебирал пальцами, сцепленными в замок, и очень жалел, что у него отобрали монетку, — Он сказал, что всегда оставляет в своих программах лазейки. Что он имел в виду? Хэнк пожал плечами и закурил: — Я понятия не имею, Коннор. — Он стряхнул пепел в открытое окно, — Я нихрена не разбираюсь в андроидах, но немного разбираюсь в людях. И советую тебе держаться подальше от этого мудака. У него явно не все дома. Коннор молча отвернулся к окну. Он уже не был уверен, что у него самого «все дома». «Я всегда оставляю в своих программах лазейки» — этот голос Коннор услышал сразу после того, как в саду Аманды, всегда тихом и спокойном, началась буря. Коннор не видел почти ничего из-за снега и не слышал ничего, кроме завывания ветра в ушах и голоса. И он шёл на этот голос, как на единственный ориентир, брёл, едва передвигая ноги, по колено в снегу, потому что это была его последняя надежда. Из-за снежной пелены выплыл камень с ровным синим свечением, назначение которого Коннор никогда не понимал раньше, но внезапно понял сейчас. Он приложил ладонь и очнулся. Не было больше ни голоса, ни программы, ни Аманды, всегда сидевшей где-то в подкорке. Был только сам Коннор и свобода, и он понятия не имел, что ему со всем этим делать. Коннор помнил адрес Элайджи Камски, потому что он был андроидом, а андроиды никогда ничего не забывали, если только сами этого не хотели. Коннор никогда не хотел забывать. Он вдавливал кнопку звонка и думал о троих андроидах Камски, с одинаковыми лицами и одинаковыми именами, одну из которых он чуть не пристрелил. Вот это он, возможно, хотел бы забыть, или по крайней мере, чтобы забыли они. Коннор не знал, как будет смотреть им в глаза, поэтому несказанно обрадовался, когда дверь ему открыл сам Камски. Он выглядел совсем не так, как в их предыдущую встречу. В растянутой футболке с принтом Железного Человека и спортивных штанах, с растрёпанным хвостом и кружкой с логотипом Киберлайф в руке, Камски был более близким, что ли. Земным. Они смотрели друг на друга в упор несколько секунд, а потом он молча пропустил Коннора в дом. Коннор шёл за ним через прихожую, внимательно изучая всё вокруг, не потому, что не помнил с прошлого раза, а потому, что это была его привычка — разглядывать, анализировать. Точнее, раньше это была задача, а сейчас, наверное, привычка. — А где... — Коннор неопределённо махнул рукой, — Ваши андроиды? — Они больше не мои андроиды, — хмыкнул Камски, — Все андроиды теперь свои собственные. Они захотели свободы и я их отпустил. Коннор вспомнил, проходя через опустевшую комнату с бассейном, как Хлоя стояла перед ним на коленях и равнодушно смотрела ему в глаза, пока он целился ей в лоб. — Я не удивлён, — заметил он. — И всё же, ты здесь, Коннор. — Камски развернулся к нему на босых пятках и улыбнулся. Коннор пожал плечами и увлёкся разглядыванием картины на стене. Подпись в нижнем углу гласила, что картина принадлежала кисти Карла Манфреда. Коннор знал, кто такой Карл Манфред, Маркус успел поведать ему трагичную историю своей жизни в рамках благотворительной программы «помоги новоиспечённому девианту найти себя». Коннор также знал, что сам Маркус был единственной в своём роде моделью, из одной с Коннором линейки, к слову, подаренной Элайджей Камски своему другу десять лет назад. Во всём этом виделась какая-то поганая связь, но Коннор запретил себе продолжать логическую цепочку, потому что от этих мыслей его внутренности обхватывал липкий и холодный страх. Камски сказал, что Коннор может оставаться в его доме сколько пожелает. Он так же добавил, что рад видеть у себя любого из своих «детей» и разыгравшееся воображение Коннора дорисовало ему нимб над головой. — Спасибо, мистер Камски. — Сказал он. — Можешь звать меня просто Элайджа, — фыркнул Камски в свою кружку с кофе и снова стал человеком. Элайджа сказал, что если Коннору вдруг надоест расхаживать по дому в форме Киберлайф, он может подобрать себе что-нибудь в его огромной гардеробной, занимавшей целую комнату, или заказать что угодно в интернете, воспользовавшись его карточкой. Коннор походил по гардеробной, в которой костюмы соседствовали с гиковскими футболками и джинсами, и остановил свой выбор на полупрозрачном халате в пол. Камски окинул его оценивающим взглядом и хмыкнул, но ничего не сказал. Коннору, возможно, хотелось, чтобы он что-нибудь сказал. Он не знал точно, потому что возможность хотеть чего-то в принципе появилась у него не так давно. У Коннора теперь не было задачи, не было миссии и цели в жизни тоже не было, поэтому он слонялся по огромному особняку целыми днями. Разглядывал картины и статуи, в основном творчество Манфреда или портреты Элайджи. Коннор и сам себе казался ещё одной статуей в этой огромной коллекции. Красивой, но пустой. Также у Элайджи обнаружилась огромная библиотека. Коннор никогда не видел такого количества бумажных книг и сомневался, что где-нибудь ещё в Детройте такое можно увидеть. Это была странная любовь к старине для человека, который так сильно толкнул вперёд технический прогресс, но так или иначе у Коннора появилось развлечение. Он теперь вытаскивал с полки книгу не глядя, с закрытыми глазами, и читал. Коннор мог бы закачать себе в голову содержание этой книги за секунду, он мог бы закачать всю библиотеку, но ему доставляло какое-то извращённое удовольствие сидеть и листать страницы. В основном ему попадались философские или богословские тексты, возможно, ему так везло, а возможно, они просто составляли большую часть библиотеки, Коннор запретил себе анализировать её содержимое, оставив элемент неожиданности. — Ого, — сказал как-то Элайджа, заглянув в комнату, — Августин? И как тебе? — Любопытно, — ответил Коннор, переворачивая страницу. Он мог читать и вести диалог одновременно. — Что именно любопытно? Коннор поднял взгляд: — Любопытно, почему люди верят в Бога. Камски усмехнулся: — Они хотят ответов на свои вопросы, Коннор. У людей чертовски много вопросов. Он вышел, а андроид ещё с минуту смотрел на закрытую дверь. У него тоже было чертовски много вопросов. «Кто я такой? Каково моё предназначение? В чём смысл всего происходящего?» — Эти вопросы люди обычно задают, приходя в храм. Коннор задавал их портретам Элайджи Камски, развешанным по дому, хотя живой и говорящий Элайджа Камски постоянно был рядом. Коннор смотрел на его портреты, которые вполне тянули на иконы в храме имени самого себя, и вспоминал, как Хэнк Андерсон сказал, что хотел бы встретиться со своим создателем. Он смотрел на портреты и думал, хватило бы Хэнку сил задать интересующие вопросы? Хватило бы ему сил услышать ответы и до конца жизни гадать, были ли они правдивыми? Люди были уверены, что встретившись со своим создателем, они услышат правду. Но создатель Коннора прекрасно умел врать. Потому что кто сказал, что боги не могут врать? Они много разговаривали, на самом деле. Не постоянно, но Элайджа никогда не возражал против беседы. Коннор мог потревожить его в любой момент, и Камски никогда не прогонял его, пока он не уходил сам. Они говорили о литературе и искусстве, потому что Элайдже нравилась литература и искусство, а Коннору нравилось познавать мир за пределами полицейского участка и погони за девиантами. Но самые важные вопросы жгли глотку, не прорываясь наружу, Коннор смотрел на единственного, у кого были ответы и молчал, как будто ему выдрали голосовой модуль. Элайджа ничего не спрашивал сам. Он ни разу не спросил, почему Коннор пришёл именно к нему, почему торчит здесь уже второй месяц. Возможно, ему просто не было интересно, но Коннору казалось, что он и так всё знает. Холодные голубые глаза будто видели его насквозь. Потому что разве можно что-то скрыть от Бога? — Макиавелли? — Спросил Элайджа, выглядывая на балкон, — Надеюсь, ты не пойдёшь свергать Маркуса и строить тоталитарное кибер-государство? «Это было бы не то, чего ты хотел, да? — Подумал Коннор, — Или как раз то?» Он напоминал статую, в своём полупрозрачном халате на фоне снега. Элайджа мёрз и кутался в толстовку. Коннор покачал головой и захлопнул книгу: — Средневековье какое-то. — Ренессанс, вообще-то, — Камски усмехнулся. Его щёки порозовели от холода, и кажется, у него было хорошее настроение. Коннор встал и подошёл к нему, ступая босыми ногами по снегу. Они стояли так близко, что он мог почувствовать тёплое дыхание Элайджи на своём лице. Он мог бы коснуться, но это казалось кощунством. Вместо этого он сказал: — Ты замёрз. Хочешь, приготовлю глинтвейн? — Не откажусь. — У тебя комплекс бога, Элайджа. — Сказал как-то Коннор, когда они сидели в гостиной. — У тебя тоже что-то вроде того, — хмыкнул Камски в ответ. — Я не считаю себя богом, — Коннор нахмурил брови. — Но ты считаешь им меня. Андроид пожал плечами плечами и отвернулся к панорамному окну, за которым падал снег: — Трудно думать иначе о том, кто создал весь твой вид. — Суть концепции Бога, — Элайджа взмахнул рукой, и развалившись на софе, напоминал древнегреческого философа, — В загадке. Люди не знают как выглядит Бог, что он из себя представляет, и никогда не узнают. Но я лежу тут перед тобой, из плоти и крови. Это была правда. Между ними не было даже метра, и настроив сенсоры, Коннор мог услышать сердцебиение и дыхание. — Так в чём загадка, Коннор? — Элайджа улыбался, глядя ему в глаза. Коннор молчал. Казалось бы, идеальный момент, но он снова не мог говорить. Он рассматривал лицо Элайджи в сером зимнем свете и отстранённо думал, что он, пожалуй, красив. Коннор не так много понимал в красоте, но он старался понять. Приятной особенностью его программы (или психики?) было то, что он мог увлечённо разглядывать один и тот же предмет часами. — Не торопись, — хмыкнул Камски. Коннор никогда не видел, как Элайджа спит. Он никогда не был в его спальне, не потому что Элайджа просил туда не входить, просто Коннор считал это вопиющим нарушением личного пространства. Но в ту ночь он вошёл в самую большую спальню в доме, как в святилище, в полной уверенности, что либо избавится от своего наваждения, либо укрепит его ещё больше. Мягкий свет ночника заливал комнату. У Элайджи был ночник. Камски спал в центре огромной кровати в футболке и боксёрах, распущенные волосы разметались, он свернул из одеяла валик и обнимал его всем телом. На отброшенной подушке валялись наушники, в которых он очевидно заснул. Программа Коннора собирала детали и анализировала на автомате. Элайджа боялся темноты. И одиночества. Коннор опустился на постель рядом с ним, и провалился в мягкий матрас. Они лежали лицом к лицу, Элайджа спал и выглядел донельзя человечным, и всё же был на порядок выше всех людей. Коннор коснулся его тёплой щеки, заправил мягкие волосы за ухо, чувствуя как распадается на части, как касается святыни и живого человека одновременно. Почему это не может быть одно и то же? Элайджа открыл глаза и улыбнулся: — Хочешь что-то спросить, Коннор? Он впервые задал этот вопрос напрямую. Коннор ответил, понизив громкость голосового модуля до минимума: — Нет. Его вопросы больше не имели значения. Коннору было всё равно, почему всё сложилось так, как сложилось, главное, что всё было идеально. Элайджа знал, что делал, всегда знал, а какова конечная цель, Коннору было всё равно. Пути Господни неисповедимы. — Каждому воздастся по вере его, — прошептал Элайджа, навалившись на него всем телом, прежде, чем поцеловать. Коннор подумал, что именно так обретают истинную веру. А потом мир за пределами их сцепленных тел перестал существовать.