Глухая крепость на границе дотракийских степей

Дейнерис сидела в креслах на крыльце комендантского дома. На ней была белая шубка, обшитая галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на ее сверкающие глаза. Лицо ее показалось мне знакомо. Дотракийские старшины окружали ее. Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял ее за предстоящие жертвы. На площади удобно устроился Змей Горыныч. Когда мы приближились, дотракийцы разогнали народ и нас представили Дейнерис. Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. «Который комендант?» – спросила самозванка. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана Кузмича. Дейнерис грозно взглянула на старика и сказала ему: «Как ты смел противиться мне, своей государыне?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государыня, ты воровка и самозванка, слышь ты!» Дейнерис мрачно нахмурилась и махнула белым платком. Несколько дотраков подхватили старого капитана и потащили к пасти Змея Горыныча. «Дракарис!» – молвила самозванка, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, превращенного в головешку. Тогда привели к Дейнерис Ивана Игнатьича. «Присягай, – сказала ему Дейнерис, – Дейенерис Бурерожденной, Неопалимой, Королеве Миэрина, Королеве андалов, ройнаров и Первых Людей, Кхалиси великого травяного моря, Разбивающей Оковы, Матери Драконов, императрице и самодержице Всероссийской, Московской, Киевской, Владимирской, Новгородской, царице Казанской, царице Астраханской, царице Сибирской, царице Херсониса-Таврическаго и всея Северныя страны повелительнице и государыне, Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинския земли, Черкаских и Горских князей, и иных наследной государыне и обладательнице!» – «Ты нам не государыня, – отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана. – Ты, тетушка, воровка и самозванка!» Дейнерис махнула опять платком, и добрый поручик сгорел подле своего старого начальника. Очередь была за мною. Я глядел смело на Дейнерис, готовясь повторить ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в дотракском кафтане. Он подошел к Дейнерис и сказал ей на ухо несколько слов. «Дракарис!» – сказала Дейнерис, не взглянув уже на меня. Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу. Меня притащили под пасть Змея Горыныча. «Не бось, не бось», – повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: «Постойте, окаянные! погодите!..» Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Дейнерис. «Мать родная! – говорил бедный дядька. – Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели казнить хоть меня старика!» Дейнерис дала знак, и меня тотчас развязали и оставили. «Матушка наша тебя милует», – говорили мне. В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу, однако ж, чтоб я о нем и сожалел. Чувствования мои были слишком смутны. Меня снова повели к самозванке и поставили перед ней на колени. Дейнерис протянула мне свою ручку. «Целуй руку, целуй руку!» – говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка Петр Андреич! – шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. – Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у нее ручку». Я не шевелился. Дейнерис опустила руку, сказав с усмешкою: «Юный лорд, знать, одурел от радости. Подымите его!» – Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии.