Life.

«Кто-нибудь из Вас мечтал о чем-то, что он думал никогда с ним не случится? Ведь почти у каждого есть мечта, которая он думает, что никогда не исполнится. «Это же невозможно! Только не со мной!» - обычно так высказываются в таких случаях. И я тоже такой же...» - начал бы я так эту главу, если бы во мне что-то не перемкнуло. Не открыло мне глаза, что у каждого есть его шанс, и он не угасает не через год, не через два, не через десять. Он всегда в руках, просто никто не хочет отпустить страх и потянуть эту веревку, связывающую мечту и самого тебя, чтобы попытаться пробиться. Не попытавшись, что может произойти? Ничего. И я, прошу заметить, ни разу не сказал, что это может быть легко. Это тяжело, и я, боже, мог ли я тогда знать, что стольким придется пожертвовать? Нет, ни разу. Я всегда думал, что все обойдется, что я смогу... Хотя, нет. Я думал, что это и гроша не стоит. Кому нужен дворовый парень с его «невероятным талантом», про который говорит максимум лишь его родня? Таких миллионы, если не больше. И я, конечно, это знал. И я не верил в свою удачу. Откуда бы ей взяться? Но вот мой мир обернулся. Всего один человек смог вдохнуть в него жизнь. Показать, что все это не так, как я думаю, что я ошибаюсь во всем, кроме музыки. «Как он смеет говорить мне, что мне нужно делать, не зная меня вообще?» - негодовал я тогда, и, правда, откуда? Я бы так хотел это знать, но ответ на этот вопрос всегда укроется вместе с ним. Он... Понимаете, прекрасен. Я на полном серьезе. Он прекрасный человек, он лучше всех. Я в этом уверен. Ему было так все равно, когда я психовал, напивался и принимал наркоту, что я лишь про себя удивлялся, подбирая свою челюсть с пола. Он ругался, причем редко, но метко. И я всегда приходил просить у него прощения, потому что потерять его могло означать лишь то, что я снова потеряю себя. Я не мог дышать, если не знал, что не могу прямо сейчас подбежать к его кровати, забраться к нему и взахлеб рассказывать то, что меня беспокоит. Неважно, был ли это скрежет окна из-за ветра, или это снова был мой брат. Просто он готов был выслушать меня, не жалуясь ни секунды. Он лежал, подперев голову рукой, и смотрел прямо на меня, иногда заглядывая в мои глаза и улыбаясь, когда я говорил об очередной ерунде. Ему было важно, чтобы я мог уснуть, все равно занимало бы это занятие несколько минут или целые часы, он не прерывал и не пытался игнорировать или делать вид, что слушает, а на самом деле меня проклинать. Потому что он любил высказывать мне все сразу в лицо. Я знал, каждую его мысль обо мне - хорошую или плохую - все. Я знаю, что я обязан ему всем, что имею сейчас. И я бы отдал ему целый мир, я посвящаю ему каждую песню. Люди улыбаются, слыша в очередной раз: «А эта песня, я думаю, вы догадались кому...» и люди хлопают, кивают, они знают, кому. Но знает ли он об этом? Знает ли он сейчас о том, насколько я не могу описать то, что он мне дал. Ни одна песня, ни какие слова не могут вместить в себя то, что бушует так глубоко внутри меня. Иногда все это вырывается наружу. И я снова в нашей с ним квартире, я ее так и не продал, беру две бутылки пива и сижу на диване. Перед глазами снова стоит то, как он носился передо мной, снова ругая за мою непостижимую лень. Но мы оба знали, что это нормально. Эта была наша самая нормальная и обыкновенная жизнь, никто не мог в нее пролезть. У нас были свои планы, свои сумасшедшие идеи. И кто бы знал, что если бы не он, это все и осталось бы лишь в планах. Он загорался любой возможностью и зажигал вместе с этим меня. Его невозможно было остановить. Он как дикое пламя. Не взять, не отнять. Это было все его. Но он так часто повторял: «Ты - гений! Ты сможешь!», что я невольно всему этому начинал верить. И как я хочу в очередной раз почувствовать, как его рука касается моей, забирая бутылку пива, которая была, кажется, седьмой по счету, и накрывает пледом, чтобы меня не продуло, как это было однажды. И ему пришлось сидеть 5 ночей у моей постели, потому что я просто не мог встать. Это было так смешно и неуклюже, когда он потащил меня в магазин, а я упал, как только перестал чувствовать его поддержку. На нас все смотрели, он краснел, а я смеялся, хоть и было больно. Наверняка, про нас подумали, что мы сумасшедшие, по крайней мере, про меня точно, но он, еще раз извинившись перед женщиной, которую испугало мое падение, поднял меня и пошел к кассе, умоляя только о том, чтобы я больше не пытался стоять сам. Если бы он знал, как я всегда старательно исполнял его просьбы, пусть это так совершенно и не выглядело. Но стоило ему только выйти за дверь, как я вскакивал с дивана, сочинял песни, кружил с гитарой по комнате, наигрывая очередную приторно-болезненную песню, на которую я так надеялся каждый раз, он скажет, что она чудесна. Ведь его похвалы было достаточно, чтобы довести ту или иную до совершенства. И даже теперь... Я стараюсь лишь из-за него, хотя эта девушка, что записывает теперь за мной слова, удивляется, как я могу так жить, как я могу с этим справляться. Но мне нечего ей ответить. Она не знала его, лишь слышала о том, что я когда-то говорил, напившись. И она не сможет никогда понять, какую надежду он вселил в меня, просто схватив меня за плечи и встряхнув. «Это наш шанс! Мы сможем! Просто попытайся!» - эти слова у меня до сих пор в голове. Как он может быть таким необыкновенным? Я поражался его энтузиазму. Он не вешал руки, когда я уже даже не хотел верить, что это вообще еще возможно. Нам было по 20, мол, вся жизнь впереди. Но мы ступили на ту дорожку, где годом больше - шансов меньше. Точнее я ступил, а он последовал за мной, окунаясь в этот мир алчности и лжи своим честным и невинным сердцем. Он видел в людях лучшее. Он видел во мне лучшее, хотя я уже привык, что все, что люди делают по отношению ко мне - это отталкивают меня, не желая больше видеть. Да, это моя вина. И я каждый раз это признавал, укладывая голову на мягкую подушку рядом с ним. А он улыбался и говорил, что было бы лучше, если бы я вспоминал об этом до того, как наговорю людям грубостей. Но он не просил об этом, зная, что для меня это уже невозможно. «Или пока...» - тихо добавлял он за мной, проведя по моим волосам. Я до сих пор помню, когда он первый раз коснулся моей челки, что стояла просто невероятно как на голове, и отдернул руку, смотря виноватым взглядом, но я лишь закрыл тогда глаза, подставляя голову, едва улыбаясь. Это был первый раз, когда он осмелел. Пусть он и был смел, высказывая мне все, что у него накипело, но в движениях, во взаимодействии тел он всегда был боязлив, словно, если он прикоснется, может случиться непоправимое. И я не знаю, зачем я начал вам рассказывать это, тем более про него, но нужно же с кем-то поделиться? Я понимаю, что из этого ничего не стало понятнее, но мне стало легче. Я не гонюсь за вниманием, оно у меня уже есть, я не гонюсь за пониманием, он мне его уже подарил, и не гонюсь за славой, просто я хотел почувствовать себя на его месте. Он всегда старался представить то, что со мной происходит и что он бы сделал, будь он мной, но я никогда этим не тешился, никогда не пытался понять. И теперь, наверное, уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда? Я хочу представить, обвинил ли бы он меня в том, что это все-таки произошло или снова закрыл бы глаза, садясь рядом и кладя голову мне на плечо, словно уже сказал, что в этом нет моей вины. Но это я потерял его, а не он меня. И я так хотел услышать его звонкий голос, который бы оповестил меня о том, что я и так хорошо знал: «У нас получилось! Боже, ты это понимаешь? Получилось!» Но этому не бывать. Уже никогда не бывать.