— Нежнее, Хунни... это всё-таки моя задница, а не резиновая игрушка из секс-шопа.
Садовый столик, укрытый кроной старого дерева, скрипит, покачиваясь от резких толчков, а весна слишком одуряющая — не только ароматами зацветающей вишни и нежно-розовых дицентр, ярким солнечным светом и жарой за двадцать пять, но и нечаянной близостью, которая вскоре отцветёт, растает, потому что нет ничего на всю жизнь. Чонину не привыкать, и этот мальчик, с которым знакомы едва ли неделю, на днях свалит в город. До него был Бэкхён, который явился с осенними дождями в качестве соседа и сгинул под Новый год. Ещё раньше — Крис, и там встречались целых три летних месяца, пока тому не наскучила спокойная ровная жизнь. И если бы позвал в иную, но ведь даже словом не обмолвился: молча свалил к вечеру тридцатого августа, а сбежал бы на день позже — и был бы роман длиною в лето.
У Сехуна по классике автомобиль заглох неподалёку, а Чонин рядом оказался. Сам он в карбюраторах и аккумуляторах не смыслил ничего, зато позвал Луханя, что теперь проживал в домишке Бэкхёна. Под вечер устроили чаепитие в саду у Чонина, и к фруктовому чаю подлили алкоголь, а огненно-рыжий котей — Минсок — шествовал по чужим коленям и был выглажен до блеска шёрстки.
А потом Сехун остался — как само собой разумеющееся, потому что Чонин предложил. А ещё потому, что Минсок особо сильно ластился, пушистый засранец. И потому что чай был очень вкусный, а ещё комната гостю досталась с видом на сад. Салаты, омлет и запеченное мясо — не густо, зато от души.
Это ненадолго, и Чонин об этом знает. Сехун сам обалденный — как весеннее солнце, такой же пылающий и яркий, таскающий красное с зелёным, а жёлтое с голубым. Вышедший попить чай в компании с хозяином, а после сам же и разложивший того на столе в качестве дополнения к интерьеру. И никто не против такого положения вещей: они взрослые, потому плевать на ответственность. Оба дурные, и кружится голова — от смешения запахов, от пары глотков вина, от поцелуев, маками расцветающих на коже. Пальцы цепляют волосы, резко дёргают назад, запрокидывая чужую голову: Чонину нравится такой вид, а Сехун рычит, вбиваясь особенно яростно. И плевать, что стоны услышат соседи: Лухань порой и не так орёт, особенно если Минсок ему ботинки пометил.
Волшебство в каждом обжигающем мгновении, в каждом ненасытном взгляде. Кровью на губах и засосами на шее.
Чонин прогибается в спине, цепляется особенно сильно, царапая едва загоревшие плечи. Перед глазами взрываются фейерверки, его трясёт, а у Сехуна такой большой, входит полностью, что и думать ни о чём не хочется. Может, лишь о том, что столик к финалу развалится.
…Бэкхён был тем ещё романтиком и любил секс при луне…
…Крис просто принимал близость, как данность, даже не зацикливаясь на прелюдиях…
Столик всё же выдерживает, пусть и выглядит слишком хлипенько. Чонин жадно хватает воздух ртом, прикрывает рукой глаза: даже в тени слишком ярко, а ещё жарко неимоверно. Сехун плюхается на стул рядом, утыкается носом в чужое бедро.
Из одежды на нём только расстёгнутая рубашка, а Чонин и вовсе обнажён, если не считать за одежду цепочку на шее. Оба как шальные, и вряд ли кто вспомнит, почему так отчаянно вцепились друг в друга, почему алкоголь словно пылал в капиллярах, хотя они даже не выпивали.
— Мяк!
Чонин жалобно стонет, пытаясь прикрыться руками: ему стыдно перед Минсоком, которому нет даже двух лет, и вообще не пристало котику на такие откровенные сцены пялиться! А тот перебирает пухлыми лапками, подкатывая ближе, и Сехун хватает зверя на руки. Даже совести у них нет!
***
Гость уезжает через пару дней. Не по-английски, конечно, ведь записку оставляет, а проснувшийся Чонин обнаруживает себя в одиночестве: Минсок опять свалил метить чужую территорию.
Окно в сад распахнуто. Мужчина лишь делает вид, что убирается в комнате для гостей: Сехун, зараза, слишком чистоплотен и аккуратен. Даже пыли нет. Чонин вдыхает ароматы цветов, которые словно душат, а после захлопывает ставни, занавешивает шторы, сам падает на застеленную кровать.
Волшебство всегда заканчивается. Нет ничего на всю жизнь. Скоро отцветёт вишня, завянут тюльпаны. Надо не забыть полить дицентру, она сейчас особенно разрослась. Можно, конечно, не верить в приметы и не считаться с традициями, но какая-то цикличная жизнь получается. От чуда к чуду.
Лето горькое, одичалое, проносится редкими ливнями и столбиком термометра за тридцать. Чонин возится в саду, ест вишни и зарекается верить в волшебство. Гладит Минсока, на которого теперь смотрит искоса не только Лухань, но и его девушка, потому что третий в их дуэте точно лишний. А иногда Чонин просто валяется весь день и невидяще глядит в потолок, и апатия часто дежурит рядом, не считаясь с чужими желаниями. Наверное, было бы правильно выведать адрес Сехуна, рвануть прочь, прихватив с собой Минсока и оставив дом и сад на соседа. Рвануть, чтобы узнать, что у Сехуна есть девушка, например, или уже даже жена. Или парень, с которым они занимаются сексом на столике в гостиной. И в их дуэте тоже третий не к месту.
***
Сентябрь солнечный, наливается хризантемами и флоксами. Чонин ищет Минсока, надеясь, что тот не отправился в поход метить чужую обувь, а лежит где-то в тени кустарников. В волшебство больше не верится, но фруктовый чай на столике, пожалуй, лучшая из традиций.
— Кс-кс! — но рыжий клубок не собирается отзываться, игноря человека.
Чонин даже на вишни поглядывает: вдруг засранец среди листвы скрылся? Без него особенно одиноко.
— Привет, у меня тут… кот твой.
Сехун стоит, как будто так и должно быть, а в руках его мурлычет, выгибаясь, пройдоха Минсок. И хочется разораться, шугануть обоих, потому что каждый в какой-то степени предатель. Но Чонин же не истеричка какая: делает глубокий вдох, а после кидает:
— Можешь себе забрать, вам вдвоём явно лучше, — а в голосе всё равно горечь — остатки обыденности лета.
— А втроём же веселее, разве нет? Я теперь живу здесь, напротив, может, в гости зайдёшь?
…Чонин лжёт себе, что больше никогда не поверит в волшебство. Но калитку оставляет открытой, потому что хоть и больно, но в одиночестве хуже стократ.
А боль обязательно залечат. Зацелуют раны и дадут обещание, что не покинут никогда.
Столик выдержит и более бурные примирения.
