День танкиста

Юрка вроде и старается, а забыть, что случилось в день танкиста не может. Слу-чи-лось. От слова «случка» типа — животный трах. Как накатят воспоминания, так и всё, замирает. Жена с него, притихшего, прифигевает, пытается тормошить — он же не где-нибудь, а в супружеской, блять, постели вспоминать начинает. Анечка тормошит, недоумевает, а он что может сделать? Злится виновато. Бесит, что какой-то Петров знает его лучше, чем он сам себя знает. Откуда, спрашивается? Да известно откуда, актеры — они такие, падлы чувственные, прокачанные во всем, что про тело. Только Юрка и сам актер. Наверное, он всегда знал, что заднеприводный. Просто стыдился сказать себе об этом, а Петров взял и сковырнул хлипкую корку маскировки. Хуево значит маскировал, чо... Юрка честно старается не думать об этом, но потом всегда сдается. Всё случилось, как случилось, чего уж. А чувство вины — хуй с ним. Вроде и стыдно, да, стыдно, что тебя, не кого-нибудь, поставили мордой к стене и отодрали как сидорову козу, но внутри-то всё аж заходится — только начни вспоминать. Сто раз подряд гоняет Юрка в голове этот самый-самый момент. Когда в остывшей сауне Петров слегка вдавил его в обшитую вагонкой стену, покружил скользким пальцем по ягодице, а потом опа! без предупреждения всунул его в очко. Юрке никогда в жизни ничего не совали в жопу, ну разве что трубку клизмы, и то в раннем детстве. Может, тогда-то все и предопределилось, может тогда он и стал таким? Больше всего Юрку ошеломило вот что — он не дернулся. Ну должен был! Хоть для приличия! Но он не шелохнулся, замер как кролик. А когда Петров повел палец назад — позорно, по-пидорски всхлипнул. Сашке реакция понравилась. Глумливо хмыкнул, мол, хорошо пошло? и как давай елозить пальцем, туда-сюда, туда-сюда, всё быстрее и быстрее. Юрку повело окончательно. Твердый скользкий палец ввинчивался в его очко, и все мышцы поджимались, типа оказывая сопротивление, но в том и была соль, что «типа». Юрка и хотел дальше, и боялся дальше, и не понимал, чё теперь делать. С одной стороны башка посылала сигналы — ааа! бля! так нельзя, что это за дичь такая! А с другой стороны жопа, со своими сигналами — ммм, всё зашибись, давно бы так, продолжаем! Выход напрашивался один — тупо соскочить. Сказать, так и так, для первого разА достаточно, бывай, Санчес. Он даже собирался сказать это Петрову, но только раскрыл рот, как Сашка сам ему сказал. Продолжая орудовать пальцем в жопе, прижался и жарко зашептал в ухо: — Юр, ты расслабься, все будет офигенно... От Петрова пасло коньяком. Они оба были пиздец какие пьяные, но Юрке почему-то казалось, что он больше. Потому что будь он хоть на граммулечку трезвее, он бы слился. Но хуй там. Голова кружилась, ноги не шли, и Юрка продолжал стоять в чем мать родила, пришпиленный к сосновой вагонке таким же голым, потным, бухим в драбадан Петровым. — Ты-то откуда знаешь как мне будет? Петров хохотнул и поцеловал Юрку в загривок. Юрку прошиб озноб. Удар ниже пояса — началось всё по-пацански, один другого к стене, не грубо, но по-простому. А теперь вон до чего дошло — до поцелуев. Чувственных. Юрка был пиздец какой чувственный, и скрывать это не умел. Наверное вздрогнул как-то особенно или подался навстречу, хуй знает, но Петров понял, что действует правильно. Развернул Юркино лицо к себе и поцеловал еще — в скулу, в щеку, в край рта. Слегка прикусил за губу, лизнул место укуса. Юрка стоял зажмурившись, не дыша. Хотелось отвечать, но он приказывал себе мысленно «не сейчас, не сейчас, потом, в следующий раз!» То есть, он уже и следующий раз планировал, где-то там, в подсознании. Пидор как есть. — Я не пидор!!! — выпалил он в отчаянии, чувствуя что погибает. Петровский палец исчез из его жопы очень незаметно, но когда на его место пришло что-то другое, покрупнее, Юрку наконец-то накрыло необратимостью происходящего пиздеца — он попытался оттолкнуть Петрова, а когда не получилось, вот это "я не пидор" и всхлипнул. Прозвучало очень жалко, но Петрова не проняло. — Юра! — он сцапал Юрку поперек живота и жарко зашипел в ухо. — Всё нормально, никто тут не пидор! Просто экспериментируем, развлекаемся. Если что-то не понравится, вот хоть чуть-чуть — ты скажешь, я остановлюсь. Тебе что-то не нравится сейчас? Больно, дискомфортно? Юрка молчал, лихорадочно вслушиваясь в ощущения. В черепе было пусто, хоть шаром покати. Только одна мысль брезжила где-то на переферии — «пусть-пусть-пусть всё скорее кончится!!!», — но толку-то. Закончится ДО того, как тебя трахнут? Или после? Тайна, бля, подсознания. Пришлось сказать, как есть. — Нормально мне. Нервно, но нормально. — А будет охуенно, — вкрадчиво пообещал Петров. Как кот мурлыкнул. — Обещаю, Юра, будет охуенно... Судить по голосу, так он владел ситуацией на сто процентов. На деле тоже волновался, но это Юрка уже потом узнал, после. А в тот момент, когда условились что никто не пидор и всё в порядке, его наконец-то попустило, и понесла-а-ась — трэш, угар и содомия. С трэшем и угаром всё было норм, а вот содомию Юрка себе как-то по-другому представлял, более карикатурно что ли. На деле всё оказалось брутально и по-спортивному. Когда в тебя пихается невпихуемое, и чтоб впихивалось лучше, партнер наваливается на тебя всем собой, это не уси-пуси какие-то, а в натуре испытание на прочность. А если он фоном ещё матерится... Такого нежного сладострастного мата в свой адрес Юрке раньше слышать не приходилось. Пиздец как заводило. Да и не только это. Он же помнил, что через помещение от них заседают Лёша Сидоров, Витя Добронравов и Антоха Богданов. Нормальные мужики, собрались в бане попраздновать день танкиста — поглушить пивасик, закусить воблочкой, вот это всё. А тут такое... Юркин хуй реагировал на происходящее с задержкой. Когда Петров только-только всунулся, было так больно, что его хозяйство болталось понурой тряпочкой. Но формула успеха оказалась проста: чем глубже и резче Петровский хуй вторгался в Юрку, тем тверже становился его собственный агрегат. Вскоре его уже приходилось стискивать кулаком, чтобы не кончить слишком быстро. А потом вообще унесло. Постфактум Юрка понял, что произошло. Сфинктер Петровскими стараниями растянулся, боль потихонечку стихла, и на этом фоне Юрку вдруг, внезапно, без объявления войны, шандарахнуло осознанием, что у него, сука, есть простата. И ей очень нравится, когда в нее чем-нибудь тычут. Юрку начало колошматить. Если раньше он просто стоял лицом в стену и подставлял зад, то теперь как с цепи сорвался — он и подмахивал, и прижимал Петрова к себе, и рычал «сильнее! бля! резче! давай!» Сашка в отличие от новоявленного любовника голову не терял, и в самый ответственный момент, когда Юрка, доведенный до предела, начал фонтанировать спермой и междометиями, ловко, можно сказать профессионально заткнул ему рот рукой. И так они и кончили — Юрка дергаясь и плющась об стену, Петров вдавившись в него с двух сторон. Как ни странно, никто в той бане ничего не просек, не услышал, не спалил. Когда стихли страсти, и Юрка отлепился от стены, коленки у него дрожали. И вообще красавчик, как ни покрути: руки по локоть в сперме, зад порван... — Что ж я раньше-то так не ёбся?.. — вполголоса сказал он. Хотел вытереть потный загривок пятерней, но вовремя вспомнил, в чем она, и отдернул. Петров заржал. Он уже промокнул себя каким-то стрёмным полотенцем, подобранным с пола, и теперь протягивал его Юрке. — Не знаю, чего ты раньше тормозил, Юр. — Это был не вопрос. — А что? — Послание в никуда, — улыбнулся Юрка. Его распирало этой улыбкой со страшной силой. Аж светился весь. А всё потому что в теле витала какая-то особая легкость — как после бани, но по-другому. — В никуда? — переспросил Петров. — Ну в космос, во вселенную... Петров хохотнул и бросил ему скомканное полотенце. — Зад подотри, романтик. Прозвучало так похабно, что Юрка невольно покраснел и отвел глаза. Лёгкость лёгкостью, а зад болел. Морщась и матерясь, он начал чё то там протирать и полотенце украсилось красными разводами. — Сорян, что без презика, — начал извиняться Петров. — И что резко так... Как-то случайно накатило... Ну, ты собственно... — Собственно, что? — капризно, по-пидорски, протянул Юрка. — Сама дура виновата? Нельзя быть на свете красивой такой? Петров улыбнулся, но было видно, что ему правда неловко. — Не из-за чего париться, Санчес, правда, — успокоил Юра, уже нормальным голосом. — Норм. Строить из себя Серафима Ионова он не собирался. Ну кончил и кончил. Они же не договаривались об обратном. Когда они вернулись к мужикам, пати была в самом разгаре, и в пьянке-гулянке всё неловкое и странное забылось, растворилось в привычном. Перед тем, как разбежаться по такси, они с Петровым пожали друг другу руки, а может и обнялись, Юрка точно не помнил. И больше ничего не происходило. Совсем ничего — каждый был занят своим делом, дорожки врозь. Но осадочек-то остался... Чем старательнее Юрка пытается выскоблить осадочек из головы, тем хуже получается. Из чего логически вытекает, что скоро ситуация повторится, или он сам найдет, как её повторить. Может, перед съемками "Вторжения"? Было бы символично, чё...