***
Мальчишка с редклифской псарни. Почти храмовник. Страж. Непризнанный бастард блистательного отца. За него всегда решают другие. Король-отец, что не дал ему своё имя. — Действительно, к чему родословная щенку нечистых кровей? — едко интересуется Дайлен. И зачем только он оставил Морриган — они же отлично понимали друг друга? Эрл Эамон, что растил его среди сена и собачьей шерсти, а после отдал в услужение Церкви. — У храмовников редко бывают дети, — продолжает Дайлен, загибая длинные пальцы, и слова его вязнут в топкой зелёной чаще, путаются в молочном тумане, оседают предательской бурой ржавчиной в сердце. — У Стражей — тем более. А ещё они мрут как мухи. Очень удобно, не находишь? — Прекрати! — Алистер и сам уже не рад, что рассказал другу правду. Ошибся, снова ошибся. — Мы же вроде решили, что того разговора в Редклифе не было. — Я-то прекращу, — зло выплёвывает Дайлен, — но мы не можем знать наверняка, кого именно покупал Дункан у Церкви — безвестного храмовника или неугодного королевского бастарда. — Дункан никогда бы не… В горле сворачивается горький склизкий узел, а за спиной будто снова высится Остагар — снежный, смрадный, с рваными выцветшими знамёнами и почерневшими трупами. Дайлен — злющий подколодный змей, но он прав в одном: Дункан тоже определял за Алистера. После Остагара мало что изменилось. — Меня всё устраивает, ясно! Ты ведь это хотела услышать? — кричит он в усмешку Морриган, ядовитую, как цветы Диких земель. А потом сбрасывает со своих плеч белые когтистые руки, выходит прочь из пропахшего колдовскими травами шатра — если злому сердцу болотной ведьмы и правда нужно утешение, то пусть ищет его в объятиях Огрена. А ведь он почти не кривит душой: его и правда всё устраивает. Вчерашний новобранец решает куда ловчее, чем решил бы сам Алистер, он не гнётся под тяжестью Мора на тощих плечах, не страшится ни собственных рук по локоть в крови, ни тёмного прошлого своей иноземной красавицы. И, кажется, он совершенно точно не собирается отдавать Архидемону Ферелден. Алистер бы так не смог. Злая шутка Создателя — наверное, это Дайлену следовало родиться гордым потомком Каленхада, казнить и миловать, зажигать пламя в отчаявшихся сердцах, вести армии в бой. — Ты шутишь? Ферелден не потерпит мага на троне Каленхада! — смеётся Дайлен резким клокочущим смехом. — А вот в его тени… Да, так будет правильно. — Обещай, что поможешь мне. — Разве когда-то было иначе? Дайлен всегда помогает, как умеет — злой молчаливой скорбью в Остагаре, тренировочным трактатом имперских рыцарей, золотыми доспехами, вырванными из лап немёртвого огра, вновь бережно зачарованными и отмытыми от нечистот. Всё правильно, Ферелдену нужен король-воин, король-символ, король-солнце. А королю нужна королева. — Это твой долг, мой мальчик, — шелестит эрл Эамон, не сводя с него внимательного взгляда. — Скверна в твоей крови не станет ждать, а потому тебе нужно как можно скорее жениться на хорошей девушке и обзавестись потомством. Алистер лишь растерянно улыбается и трёт переносицу. С кем бы он связал свою жизнь, не случись Мора, Остагара и этого всего? С кем-то из сестёр по ордену, шумных, смешливых и бесстрашных? С румяной селянкой или с одной из редклифских служанок? Порой он украдкой мечтал о том, как подарит неведомой девушке розу с капельками росы, увидит счастливую шальную улыбку, вдохнёт пряный запах волос… Алистер думал о многом, но сейчас это не имеет значения — долг велит ему как можно скорее сочетаться браком с благородной леди, воспитанной не на псарне, но среди шелков и золота, не отосланным с глаз долой бастардом, но полноправной и любимой наследницей. Хайбрен Брайланд. У его невесты грубое, рычащее имя, похожее на хриплый лай цепного мабари, а вот сама она напоминает бутон кровавого лотоса — прекрасного, но ядовитого цветка из редклифских озёр, проросшего из ила и мутноватой воды. Она улыбается пунцовым ртом и опускает длинные тёмные ресницы, принимая неловкий комплимент. — Вы самый красивый и самый могучий воин во всём Ферелдене! Кажется, он ни капли не страшен ей таким — с Логейновой кровью на помятых золотых доспехах и лезвии тяжёлого сильверитового меча, похожий скорее не на благородного мстителя, а на обезумевшего зверя. Крови много, невозможно много, она заливает глаза, щёки, каменный пол. Воздух кажется тяжёлым — то ли от нутряного железного запаха, то ли от тёмной магии, что едва не выплеснулась во время поединка. Алистер чуял её сквозь звон мечей, сквозь собственную слепую ярость, чуял незабытыми инстинктами храмовника. Сейчас Алистер и сам понимает, чем рисковал, принимая вызов прославленного полководца. Но он благодарен Дайлену за это малое доверие, за то, что не вмешался, что посчитал его достойным поединка. — Дурной знак, — суеверно шепчет кто-то из почтительно обступивших его дворян, забрызганных кровью. На богатое розовое платье Хайбрен, на её белый лоб тоже попали густые алые капли, но она продолжает нежно улыбаться. Улыбается она и потом, в их первую ночь, ослабляя завязки расшитого свадебного платья, открывая молочную кожу, распуская тяжёлые ореховые локоны. — Хороша ли я, мой возлюбленный король? Голос её смеётся и дрожит в душном воздухе покоев, и Алистеру тоже становится и жарко, и робко, и радостно, он шагает к ней, и призраки битвы за Денерим тают в терпком аромате кровавого лотоса. Она хохочет, запрокинув голову, жмётся всем телом, вцепляется острыми ногтями в плечи. Утром глухонемая неграмотная горничная, привезённая Хайбрен из родового замка, опасливо убирает простыни с пятнами крови, а сама Хайбрен, завернувшаяся в просторную рубаху, не кажется ему ни чаровницей, ни таинственной красавицей, ни благородной леди. Просто маленькой одинокой девушкой, которой холодно. — Весь холод от желудка идёт, — улыбается он и тянется к украденному со свадебного стола куску сыра. Жёлтому, с толстыми серыми прожилками.— Будешь?***
— Ваше величество? Лицо Хайбрен совсем близко, подбородок дрожит, сердце под бархатом и траурной вирантиумской парчой — одно на двоих — колотится заполошно, рвано, как пойманная в силки птица. — Мы в порядке, — быстро повторяет Алистер, опережая её, не давая сказать что-то невозможно глупое и разрушительное. — Просто моя жена очень испугалась. В её положении… Кусланд понимающе кивает. Кусланд понимает многое, даже почему на сене иной раз спать приятнее, чем на перинах, и почему Алистеру порой хочется, сбежав из дворца, выпить дёшевого, но очень вкусного эля за одним столом с простыми матросами в таверне, лишь стоит у двери рослой широкоплечей тенью. Сейчас Кусланд не поймёт и не подскажет. Они едут сквозь переплетения тёмных оцеплённых улиц, сквозь страх и подозрительность. Кто-то ещё сомневается, что Амарантайн был его очередной ошибкой? — Я ношу твоего ребёнка, единственного, который у тебя будет! Ты ничего мне не сделаешь, — кидается к нему Хайбрен, как только сосновые двери покоев захлопываются. Лицо её перекошено злобой и страхом, маленькие кулаки сжаты, спутанные волосы рассыпались по вороту платья. — Мой отец не позволит! Без его помощи ты и твой канцлер-малефикар… У тебя останутся только Кусланды… Ты не объявишь свою жену отступницей! — Замолчи, тебя могут услышать. Он тянется к графину с прозрачным яблоневым соком, что по приказу Хайбрен везли с самого Рейнисфира, протягивает ей тяжёлый серебряный кубок. — Ты… ты хочешь меня отравить? Она отшатывается, едва не споткнувшись о пустой ларец со сломанной резной крышкой. Пару дней назад в нём сверкали алмазные и рубиновые ожерелья, что плывут теперь в Антиву на крутобоких купеческих кораблях. А у жителей сгоревшего Амарантайна скоро появятся новые дома. Алистер горько усмехается. Он бы с удовольствием пережил ещё одну истерику по поводу пропавших драгоценностей. Даже две. — Ты что, белены объелась? Я просто хочу, чтобы ты перестала кричать и успокоилась. С пугающей ясностью Алистер понимает, что Дайлен не стал бы объявлять Хайбрен отступницей. Он бы объявил её безумной и запер бы в башне до рождения ребёнка, а потом тайно задушил бы, как задушил Анору. Понимает и то, что никто бы не опечалился и не удивился такому исходу. Молодая королева любит тряпки и драгоценности, золото и жемчуг, а ещё больше любит неверный свет факелов пыточных и кровь на кандалах обречённых, любит смотреть, как опускается топор палача. Говорят, ещё в родовом замке она вытолкнула в окно служанку, что некрасиво переплела ей волосы. Раньше Алистер считал, что это лишь от испорченности, тягости или баловства. Но ещё Дункан говорил, что жестокость рождается страхом. — Твой отец обо всём знал, верно? — тихо говорит он, вспомнив глухонемую служанку и тейрна Брайланда — моложавого, статного, но с глубокими складками на лбу и печалью в глазах, который первым поддержал указ «О злокозненных отступниках». Теперь Алистер понимает, отчего Брайланд был так неласков с единственной дочерью, от чего откупался жемчугом и мотками розового шёлка. — Знал и прятал тебя от храмовников. — Не меня — то, что осталось от мамы. На меня ему плевать, — цедит Хайбрен. Она так и стоит в углу, рядом с разбитым ларцом, затравленная и жалкая. Этот взгляд ему знаком. Та, другая, имени которой он так и не узнал, тоже смотрела так — зло и одновременно умоляюще.***
— Я не одержима, не одержима, поверьте мне! Дайте мне время, и я одолею его! Она кричит и бьётся, сцепив сведённые судорогой пальцы, и под её кожей, под жёлтой ученической мантией, волнами перекатывается синее и красное, её собственная энергия и та, что пришла с нею из Тени. Пришла, но не должна была прийти. Потом кто-то из старших товарищей скажет ему, что такое случается крайне редко: демоны захватывают тело неопытного ученика окончательно и бесповоротно ещё в Тени. Но сейчас сражение идёт за её пределами, человек и демон схватились насмерть на сером каменном полу, человек и демон выгибают девичье тело неестественной дугой, человек и демон ломано скребут пальцами по мрамору. — Алистер! Да, Алистер! Убей её, — говорит очнувшийся от первого замешательства рыцарь-командор. — Закон есть закон: демон не должен был прорваться в мир. Она не прошла Истязания. Ученица вновь бьётся, вновь сцепляет скрюченные пальцы в замок, но не теряет человеческого облика, лишь дышит хрипло и тяжело. Кажется, она даже не слышит командора, не видит занесённого над ней меча. — Сер, она же… Товарищи, сомкнувшись вокруг них латными рядами, старательно отводят глаза. Никто не хотел бы оказаться на месте Алистера. — Выполняй приказ! Живее! Это неправильно, так нельзя! В горле гадко и сухо, меч вот-вот выпадет из неверной руки. Ученица поднимает голову и, увидев Алистера, начинает меняться, уступив демону. Потом рыцарь-командор говорит, что Алистер всё сделал правильно, что у него не было выбора и что потерянную душу нельзя было спасти. А позже, вернувшись в Редклиф, Алистер убеждается в обратном.***
Он опустошает кубок сам. Тогда, в Башне, у него не было выбора. А сейчас есть — уничтожить ту, с кем клялся быть в радости и в горести, в печали и в болезни, или сдержать слово. — Ну, твой отец хотя бы не запер тебя в Круге или на псарне, — он пытается улыбнуться, но выходит плохо. — Знаешь, а у нас, оказывается, много общего. Пять шагов между ними кажутся пропастью, но это всего лишь пять шагов.