Графиня сидит у окна

Графиня сидит у окна и смотрит на улицу. Мир за её окном поёт и дышит весной — каждый уголок её любимого сада распушился цветущей зеленью и цветами. Но это всего лишь бледная тень того, что было раньше: сад уж давно не тот, и цветы в нем стали мельче, скучнее. То ли дело в её время, в её весну… А впрочем, вздор. Все дамы, переступившие порог сорокалетия, болтают об этом. Графиня отворачивается от весны, кутается в роскошную шёлковую шаль и посылает служанку принести ещё вина. Её светлости холодно у окна? Закрыть? Нет, не холодно, принеси вина, Анна. Служанка уходит, а графиня вновь смотрит в окно, пытаясь понять саму себя. Ей сорок шесть, и её зрение ничуть не притупилось с годами. Но всё же сад уже не тот. Те же сорта цветов, те же деревья — подросли и стали пышнее! Но сам мир вокруг стал менее красивым и нарядным, чем тогда. Словно не своими глазами она видела его, а их глазами. Ах, как она любила тот мир, как она любила в нём! И как страдала потом… Кажется, столько страдания не может вместить одно сердце, как же оно выдержало? Как-то… Выдержало, потому что было закалено. Сумасшествием сестры, несчастливым первым браком, смертью Джастина, родителей… и это не считая досадных «мелочей», вроде отказа Робера Эпинэ… — Вино, госпожа. Анна ставит графин на столик и тихо исчезает. Ирэна не спеша наполняет бокал, подносит к лицу и вдыхает терпкий аромат «Крови». Её юность и молодость тоже пахли кровью — настоящей, не виноградной. Привыкнув и смирившись тогда с этим зловонием, она едва ли могла надеяться на перемену судьбы. Но Создатель есть… Графиня отпивает изрядное количество вина, дав ему спуститься по пищеводу; допивает остаток, не поморщившись. Создатель… Он наградил свою нелюбимую дочь — а может быть, и падчерицу — столь щедро, словно… словно просил простить Его. Полюбить Его вновь, уверовать в Него. Так ведёт себя отец, который много лет не знал, что у него есть дитя, и вдруг узнав о его существовании, спешит загладить небрежение — неуклюже и слишком расточительно. Как бы там ни было, Он подарил Ирэне сразу две любви. Двух мужчин, двух южан, столь же различных меж собою, как Солнце и Луна. В Жермона, графа Ариго, она влюбилась плавно и незаметно. Словно вошла в знакомую реку тёплым летним днем, и не почувствовала разницы между теплом воды и ветра над ней — до того естественным и уместным было это чувство. Он напоминал ей Ро… Робера. То же лицо, та же улыбка, та же затаенная боль утраты в карих глазах. Лионель был не похож ни на кого. Он не походил на своего отца, не походил ни на одного прежде виденного ею мужчину. В каком-то смысле он был отвратителен — до отвращения красив, до отвращения уверен в своем обаянии. Но уверенность эта произрастала на богатой — о, очень богатой почве… Графиня вновь наполняет бокал. Она уже в мире грёз и не торопится опьянеть сильнее, поэтому пьет по чуть-чуть, маленькими глотками. От воспоминаний, что связали её с этими двумя, голова кружится сильнее, чем от любого напитка. В обоих она влюбилась почти одновременно. И подарила своё сердце им обоим — искренне. Но мужчины не способны понять подобное. Они желают обладать женским сердцем безраздельно, а заодно и телом, и душой, и мыслями… Горькая гримаса кривит губы графини. До последнего вздоха она будет помнить ту боль, что они причинили. И никаким вином не смыть той горечи. Первым был Лионель. Сначала ей хотелось не поверить его словам, а когда поверила — захотелось умереть. Так всегда бывает, когда любимые предают, и вдвойне горько Ирэне было от того, что причиной предательства была она сама, а втройне от того, что иного решения Лионель принять не мог и не хотел. Они любили друг друга ровно три дня и три ночи. Весенние Ветры дули в рожки, Альт-Вельдер утопал в цветах, и Ирэна была самой счастливой женщиной на свете. О, это дивное долгожданное чувство взаимной любви! О, это странное чувство! Ты словно паришь над землёю, и ветер грозится унести твое лёгкое тело к облакам — в любое мгновение, но рука возлюбленного крепко сжимает твою ладонь, и ты веришь, что так будет всегда. Что ни одна буря, ни одно божество, никакие невзгоды не посмеют разлучить вас. А на четвертый день Лионель объявил, что не желает довольствоваться ролью мимолётного любовника графини Ариго. — Вы выйдете за меня, вы станете моим счастьем? — спрашивал он. Ирэна не верила своим ушам. Она пыталась объяснить, что любит Жермона ничуть не меньше, просто по-другому, но любовника словно подменили. Холодный, ироничный, рассудочный — нравом он так напоминал ей отца! таким она полюбила его! — Лионель вдруг стал совсем другим. Рафиано обернулся Савиньяком, настоящим Савиньяком. И презрев все возражения возлюбленной, поставил вопрос ребром: или их связь немедленно прекратится, или он вызывает законного мужа на дуэль. Она металась, не зная, чем и кому из них помочь: всё казалось, что если чуть-чуть подождать, то дело разрешится само собой, как-то утрясётся. Пока не узнала, что поединок назначен. Тогда она попыталась отговорить Лионеля, но любовник был непреклонен. Спросил лишь, заплачет ли графиня по нему, если судьба облагодетельствует Жермона, а не его самого. Ирэна не смогла ответить и, к ужасу своему, не смогла заплакать. Увы, она уродилась истинной Придд, и не умела хоть сколько-то заметно выказывать бурные чувства — и уж тем более заламывать руки и обливаться слезами. Все эти «таланты» были присущи Габриэлле и Джастину, и это не довело их до добра. Но — о, как много дала бы в тот миг Ирэна, чтобы быть похожей на них… Пустой бокал выглядит некрасиво. Графиня наполняет его, слегка расплескав рубиновый напиток на мрамор. Невыносимо видеть алое на белом, и она промокает лужицу кистью шали. Савиньяк был неумолим. На все разумные доводы и уговоры он иронично качал головой и нежно гладил её по руке. — Если мы больше не встретимся — будьте счастливы, моя эрэа. Такова моя последняя воля, обращённая к вам. Если же встретимся — боюсь, вы научитесь плакать. Но только от счастья. Дверь за любовником захлопнулась мягко, но в ушах этот звук отдался грохотом. Ей показалось, что сами стены замка содрогнулись, а мир ушёл из-под ног — по-настоящему. Ирэна схватила ртом воздух, но он попал не в то горло, и она второй раз в жизни лишилась чувств. Всю ночь она провела в слезах — как назло, в одиночестве истерики ей прекрасно давались. Надеялась ли она? Да! Ждала чего угодно — безумной скачки прочь из Альт-Вельдера, тайных убежищ, долгого, полного опасностей путешествия к Бирюзовым землям. Всё, что угодно, лишь бы Лионель одумался, лишь бы отворилось окно. Он бы проник в спальню вместе с лунным светом, растревожил бы, потом успокоил... За окном идёт дождь. Мерный стук капель на какое-то время отвлекает от воспоминаний. Графиня сидит у окна, пьёт вино и смотрит на улицу. Мир за окном плачет весенним дождём, цветет садами, поёт птичьими голосами. А у неё что? Блестящие алые камни вместо слёз и черный кэналлийский мрамор на душе. Дуэль окончилась ничем. Или всем — погибли оба. Когда она узнала, хотела выброситься в окно, утопиться в пруду — что угодно, лишь бы не жить с осознанием, что никогда больше не будет счастливой. Что даже бледная тень тени радости больше не коснётся её лица. Всё, что ей осталось на память о счастье — две надгробные плиты из чёрного камня в дальней части сада. Под одной упокоился её солнечный Жермон, под другой — их сын, которого она так и не доносила. Время шло, боль немного поутихла. Графиня научилась притуплять её вином и снадобьями, научилась отвлекаться чтением, вышивками, долгими прогулками. Но краски мира поблекли для нее навсегда, так же, как и её волосы, ставшие в ту страшную ночь совершенно седыми. В ту ночь, когда душой завладела зима и осталась в ней навечно. Зачем же она всё еще надеется на что-то? Зачем сидит у окна и смотрит на улицу? Мир за её окном поёт и дышит весной — каждый уголок её любимого сада распушился цветущей зеленью и цветами. Но разве она всерьез надеется увидеть его прежним? Ярким, полным жизни и надежд? Едва ли. Но всё же в её ушах звенят его последние слова: если мы больше не встретимся — будьте счастливы, моя эрэа. Такова моя последняя воля…