*
Сергей зашел в офис, как обычно, в десять, и не сразу понял, что не так. А когда понял — еле сдержался, чтобы не начать допрашивать сотрудников с целью выявить автора инсталляции. Какой-то умник притащил на работу гелиевые шарики, прилипшие теперь к потолку над всеми столами. Огромные красные сердца. Много огромных красных сердец, создающих абсолютно нерабочую атмосферу. — Привет и с праздничком, — пропела Аня Бельская, раскачиваясь на стуле и наматывая ленточку от одного такого на палец. — А где букет для Рылеева? — Будет в обед курьерской доставкой, — безэмоционально ответил Сергей, стараясь поменьше озираться по сторонам. — Что это? Волонтерская самодеятельность? — Спроси своих партайгеноссен, — ухмыльнулась Аня. — У нас тут не избирательный штаб, а филиал «Давай поженимся». Они б еще ангельские крылья нацепили. Ага. Муравьев с Бестужевым, значит. Сергей покачал головой — от этих двоих вполне можно было ожидать — они своим поведением напоминали эталонную парочку из романтической комедии. Сережа изящно и тонко шутил, Миша вис на его локте и смеялся, как будто это не он накануне вечером рассказывал древние матерные анекдоты. Миша с кулаками кидался на бойцов ОМОНа, утаскивающих Кондратия в автозак, Сережа хватал его за капюшон, но в итоге ехал вытаскивать обоих. Миша фонтанировал идеями, Сережа соглашался на все, незаметно для Миши корректируя планы и придавая им большую реализуемость. Миша был сильно, порывисто, по-дурацки влюблен. Сережа был влюблен спокойно, осознанно и совершенно безнадежно. Оба молчали, как белые офицеры на допросе в НКВД. Сергей прошел через проходной «студийный» кабинет на кухню. На кухне была открыта форточка, за столом сидел Каховский и дымил чем-то довольно крепким. — Привет, — кивнул Сергей и сел напротив. — Поздравляю. С Днем психически больных в Германии, — хмыкнул Каховский, туша окурок. Помолчали еще немного. Наконец Сергей со вздохом сказал: — Петь. Да, дурацкий повод, но. Раз такой приторный праздник. Извини за понедельник, ладно? Я был неправ. Каховский собирался сказать что-то, но промолчал, только махнул рукой и ободряюще улыбнулся. — Мне надо вообще осторожнее выбирать слова. А ты классный юрист. И без вас с Муравьевым нас бы всех давно пересажали, — добавил Сергей. Стало вдруг очень хорошо на душе — спокойно и никаких угрызений совести.*
В обед случился переполох. Все началось с того, что Ипполит, неожиданно освободившийся на всю вторую половину дня, решил непременно заявиться на работу к брату и попытаться навязать свою помощь. Пока придумывали, чем занять Ипполита (по закону подлости, при наличии лишних свободных рук почти не имелось лишней работы), приехал курьер и стал обрывать телефон Рылеева, потому что его не пускали на проходной. Рылеев начал допрашивать присутствующих, что это значит. Большинство понятия не имело, Трубецкой отпирался в стиле МИДа («ничего не знаю» и «не докажете»). Через пять минут бестолковых расспросов и настойчивых звонков Рылеев все-таки психанул, накинул на плечи пальто и ушел спасать доставщика. За следующие пять минут, пока его не было, Ипполит чуть не форматировал важную флешку, у Миши суициднулся ноутбук, Сережа Муравьев подавился конфетой, и даже адекватный Петя обжегся зажигалкой. Наконец, через секунду после того как счастливый шокированный Кондратий вернулся к ним с ужасно красивым и ужасно неудобным букетом, электричество моргнуло всеми лампочками сразу и выключилось. — Пиздец, — резюмировал Петя. Посидели в выразительной тишине. А потом Паша сказал: — Надо бы поздравить девочек. Аня ушла в магазин, Наташа уехала в политбюро «Союза» с пришедшей не на тот адрес корреспонденцией. То, что кроме Паши это совершенно никому не пришло в голову, в очередной раз напомнило очевидную истину: мозгов у Паши было на всю команду. — Давайте купим торт, — предложил Миша. Пока самый технически подкованный специалист воскрешал его ноутбук с начатым макетом, делать ему было нечего. — Я даже могу сам сходить в магазин. — Нет, — категорически возразил Сережа Муравьев. — Тебя там снова задержат. Я не знаю, за что, но прямо предчувствую, что так и будет. Петя хохотнул и кинул в Мишу скомканным черновиком. — Я схожу, — вызвался Рылеев. — Сереж, пойдешь со мной? Паша закатил глаза, но от комментариев — исключительно в честь праздника — воздержался.*
Утро пятнадцатого февраля началось с того, что Сережа попытался вылезти из постели, но был уличен в попытке побега и схвачен за руку в последний момент. Здравомыслие подсказывало Кондратию, что это не самое добросовестное поведение, но удержаться было сложно. — Мы не можем оба прогулять работу, — вздохнул Сережа с заметным сожалением. — Надо идти. Россия сама себя не спасет, все дела. Кондратий потер глаза, потянулся к нему, выпутываясь из одеяльного кокона, но к огромному своему разочарованию напросился не больше чем на аккуратный поцелуй и нежную улыбку. — Поспи еще. — Расхотелось. Сережа умылся, переоделся, наскоро уничтожил бутерброд, параллельно сделал кофе сонному Кондратию и собрался уходить. Кондратий влез в сережин свитер — в квартире было прохладно из-за вечно поставленных на проветривание окон — и всеми силами пытался этому воспрепятствовать. Но общественное одержало верх над личным, Сережа поцеловал его еще раз на пороге (коленки опять подкосило) и все-таки ушел. Кондратий выпил даром доставшийся кофе. Покопался в сережином кухонном шкафу, нашел печенье, которое сам же и купил неделю назад. Подумал, что надо бы разобраться с промежуточной отчетностью, иначе в конце месяца у них будет адский ад — к счастью, напрягать филологические мозги математикой не приходилось, за него все считал «Эксель». Вместо этого он взял телефон и настрочил сообщение Мише. «Меня сегодня не будет. Пришлю смету Паше на почту. Проследи, пожалуйста, чтобы Трубецкой не заработался и поел». Печатать было не очень удобно: рукава наползали на ладони, Кондратий тихо возмущался, подтягивал их, но упорно не закатывал. Свитер пах немного ополаскивателем для белья и много — Серёжей. Миша набивал ответ долго, наверное — писал, стирал и переписывал заново. Наконец прислал: «Хорошо отметили?» Почему-то за двумя короткими словами отчетливо чувствовалось желание подъебать. Кондратий просидел пару минут, занеся палец над экраном, потом подумал, что гулять так гулять, и вместо дежурного ответа сбросил фотографию с предыдущего вечера. Миша мог сколько угодно язвить и отбиваться от его непрошенных советов тонким юмором и обвинениями их в излишней розовосопливости — он был слишком, слишком доволен жизнью, чтобы вестись на провокации. Да и потом — если закончатся аргументы, то здесь, в отличие от личной беседы, можно просто перестать отвечать.