Ein Hoch auf das, was vor uns liegt Dass es das Beste für uns gibt Ein Hoch auf das, was uns vereint Auf diese Zeit
*
— А где Сережа?.. Вопрос был, в общем-то, закономерный. Потому что еще накануне вечером, все-таки оживив ненадолго рабочий чат, они четко утвердили: решаем все свои дела до пяти вечера, потом собираемся в штабе. Кондратий ясно дал понять, что они придут вместе, а теперь вдруг заявился один. Вот Паша и задал единственный вопрос, который счел в этой ситуации логичным: «А где Сережа?» — Сережа спит, — вздохнул Рылеев после некоторой паузы. — У него нервы сдали. Паша покачал головой, как-то странно улыбаясь. Его лицо приняло некое покровительственно-снисходительное выражение, словно все вокруг были дети малые, а ему открылась вселенская истина. Кондратий оправдательно пожал плечами: — Мы вообще еле дошли до участка. Миша ожидаемо затребовал конкретики.*
Биологические часы разбудили Рылеева в семь тридцать. Он поморгал в потолок, зажмурился и попытался снова провалиться в сон — к тому располагали все условия: накануне они улеглись хорошо если к трем часам, расчувствовавшийся Сережа сгреб его в довольно бесцеремонные объятия (было чуть-чуть душно, но не то чтобы неприятно) и в ультимативном тоне сообщил, что намерен проспать как минимум до обеда. Кондратий неразборчиво прошептал куда-то ему в плечо, что спешить им все равно некуда, и действительно отключился. Сейчас же он решительно не понимал, зачем организм врубил повышенный уровень готовности. Бесспорно, президентские выборы случаются не каждый день, тем более те, к которым имеешь непосредственное отношение, но ранним подъемом ведь делу не поможешь. Тем не менее, сна не было ни в одном глазу. В отличие от Сережи. Сережа дрых со счастливой улыбкой, обхватив его обеими руками. Кондратий предпринял попытку выпутаться. Сережа сжал руки сильнее, уткнулся носом ему в шею и сонно пробормотал, что он никуда не пойдет, и еще час прошел в созерцании потолка и последующих неудачных попытках встать. Потом стальная хватка наконец ослабла, шевелиться стало чуть проще, Кондратий вырвался на свободу, умылся, отчасти даже оделся и приготовил завтрак. Растолкал Сережу. — Ты чего так рано подскочил? — с большой неохотой пробормотал Сережа. — Иди в кровать. — Как это чего? — вытаращил глаза Кондратий. На кухне остывали блинчики, а два паспорта буквально прожигали дыру в столешнице. — Сереж, ты чего? Сейчас я тебя накормлю, и мы пойдем за тебя голосовать! Давай, проснись и пой, выборы сами себя не выиграют. Шокированно вытаращенные глаза нездоровенько поблескивали. Кондратий попытался за руку вытащить его из постели, но после непродолжительной схватки сам оказался пойман и затащен обратно под одеяло. Вопль праведного возмущения потонул в поцелуе.*
— А можно без подробностей, — скривился Миша. — Это не подробности, — оскорбленно буркнул Кондратий. — Я просто… — А я хочу подробности, хочу, давай сюда все подробности, какие есть, — вклинилась Аня. Тут же подняла руки в оборонительном жесте, наткнувшись на уничижительный взгляд Паши: — А чего? Интересно же! — В итоге… — Интересно! — поддержала Наташа. — Расскажи, Кондраш, не слушай их, нам вот с Аней интересно. Сережа выглядит как омут с чертями, так что я не удивлюсь, есл- — Мы все еще здесь, — кашлянул Паша. — Хватит всуе поминать Сережу, — поморщился присутствующий второй Сережа. — О власти или хорошо, или никак. — Да почему, — не унималась Наташа. — Просто вы все моралисты и зануды. — Господи, просто замолчите и дайте уже мне договорить, — беспомощно взвыл слегка покрасневший Кондратий. Ситуация стремительно ускользала из рук. Миша изобразил рвотные позывы.*
Уже стоя в прихожей — в джинсах, кроссовках и старой любимой куртке, простой и трогательно забавный — Сережа нервно переступил с ноги на ногу, подкинул и поймал ключи, похлопал себя по карманам (паспорт, кошелек, телефон) и сказал: — Я боюсь. Не знаю, чего, но боюсь. Если бы не ты, я бы сейчас развернулся и остался дома. — Дурак ты, Сереж. Умный, но такой дурак, — покачал головой Кондратий. Накрыл ладонью пальцы, нервно перебирающие ключи. — Поздно бояться. Они помолчали еще немного. Дома было тихо. Рылеев посмотрел на него вдруг очень серьезно — немножко под углом, как это обычно получилось ввиду объективных причин — схватил за плечи, словно боялся, что он действительно вздумает отступить сейчас. — Ты теперь не за себя отвечаешь, Сереж. И не за меня, — получилось тихо, торопливо, но четко — будто каждое слово по отдельности. — И даже не за «Союз», и не за тех, кто в каталажке. Понимаешь? Сережа, конечно, понимал. Они вышли как есть, по-простому одетыми (Кондратий наотрез отказался менять домашние клетчатые штаны на что-то более презентабельное), сонными и со всклоченными волосами, пешком прошли до районной гимназии (интересно, во всех странах под избирательные участки отдают школы?), соприкасаясь локтями. Пресса встретила уже во дворе (спасибо, что не у подъезда), и когда Сережа улыбнулся в камеры, получилось совсем не вымученно.*
В проценты на экране и верилось, и не верилось. Приходили результаты подсчетов — с Дальнего Востока, потом из Восточной Сибири, совсем немного оставалось до Урала. Пятьдесят. Пятьдесят два. Сорок восемь. Тридцать шесть. Семьдесят четыре. Пятьдесят шесть. Десятые складывались суммой в дополнительные единицы. У Кондратия от каждого взгляда на дергающиеся столбики мутнело в глазах просто на всякий случай. Паша устроил на кухоньке чайную церемонию (то есть — вскрыл нормальную качественную заварку и долго вымерял ложками одинаковое количество раскрошенных листьев и цветков гвоздики в каждой кружке) и все-таки расколол одну тарелку — совершенно случайно. Миша нарисовал Аню, присутствующего Сережу, Кондратия в обмороке, Пашу с чайником и зубастый дырокол на ножках. Петя сходил в аптеку за отваром валерианы двухпроцентным для всех за корпоративный счет. — Свердловская область, — сказал Паша около десяти вечера. — Восемьдесят семь, это невероятно и это пока рекорд. Еще через час результат стал практически очевиден. Практически гарантирован. Практически однозначен.*
Сережа приехал к полуночи. У него была прическа человека, только что вставшего с кровати, чумной взгляд и бутылка шампанского, которую он демонстративно открыл на пороге. Пробка вылетела в потолок. — Я не опоздал? — спросил он в повисшей вдруг звонкой тишине, чуть улыбаясь. Аня выдохнула что-то вроде «господибоженеужели». Тишина разбилась вдребезги, когда Кондратий подорвался с места и кинулся ему на шею, едва не снося Мишу и чуть не выбив из рук шампанское. Почти неслышно, но с видимым облегчением сказал: — Ты все-таки пришел, — прижался к плечу, выдохнул, кажется, впервые за день. Улыбнулся без ненормального помешательства — ровной усталой улыбкой. — Хотя бы отпраздновать. — Еще не посчитано, — пробормотал Паша. — Но в целом… Конечно… Нет, вы как хотите, а мне не верится. Помещение постепенно стало погружаться обратно в нормальное для него оживление: кто-то начал писать в общий рабочий чат, Муравьев взялся за обновление соцсетей, девочки ушли на кухню за стаканами — бокалов не водилось — Пестель все мониторил статистический сайт, обновляя страницу каждую секунду, и собирался провести так, видимо, всю ночь до официальной публикации результатов. Трубецкой наконец тоже оттаял, вспомнил про свободную руку — она невероятно органично легла под мягкий капюшон рылеевской толстовки. — Я не мог не прийти, — он поцеловал кудрявую макушку, отзеркаливая улыбку. В душе был удивительный покой. — Мне теперь не по статусу. Вернулись девочки со стаканами. Стаканы были пяти разных видов, парные и непарные, Пете и вовсе досталась пивная кружка из Праги, но жаловаться никто не собирался. — За наше счастливое будущее, — торжественно возвестила Аня. — За свободу, — по традиции добавил Кондратий. Сережа посмотрел на всех очень внимательным, по-особенному задумчивым взглядом и предложил: — За нас. И за эту удивительную страну, где нам все-таки повезло родиться. — Надеюсь, оно нормально сочетается с валерианкой. И завтра нас всех не вывернет, — сказал Миша, прежде чем звон бокалов раздался среди будничного штабного бардака, впервые по-настоящему приближая ощущение праздника.*
Выпьем за наше будущее, За то, чтобы дальше было только лучше, За то, что нас объединяет, За эту минуту. Andreas Bourani — Auf Uns