Papaoutai?

Джон сминает в руках сигарету и заходится в едком кашле. Табак раздирает лёгкие подростка — не лучшая игрушка для четырнадцати лет. Боль — единственный способ заглушить то, что ноет внутри. Джону четырнадцать, но он уже знает: есть два способа. Ты либо задавишь это вглубь себя и никогда больше не вспомнишь, либо переживёшь и выплеснешь. Но легче всё равно не станет. Шрамы не заживают, они рубцуются, грубеют, но остаются хрупкими. Разбуди его днём или ночью, в голове бьётся одна мысль: мама умерла два месяца назад. Отец ушёл месяц назад. Они одни. Есть Артур, Артуру двадцать два; есть тётя Полли; да и Томас достаточно взрослый, но... самых близких всё равно больше нет. И никогда не будет. — Перестань кормить себя обещаниями, отец не вернётся, — убеждает его Томми. — Вернётся! — упрямо повторяет Артур. — Вот увидишь, вернётся. Ему предстояло выбрать из двух: жить вечными надеждами, искать знакомые черты в каждом постороннем человеке и засыпать с одной единственной мечтой, или обрубить всё с концами и вычеркнуть этого человека из жизни, как будто его и не было. «Мне ещё повезло», думает Джон. Четырнадцать лет он рос обычным ребёнком. Со строгим отцом и любящей мамой. А Финну месяц и он никогда не будет знать своих родителей. Всем разом пришлось повзрослеть. Научиться жить самостоятельно. Брать на себя ответственность. И вместе с новой, взрослой жизнью к братьям пришли алкоголь, сигареты и женщины. Для женщин Джон был ещё мал, но год-два, и он начнёт ходить к проституткам в соседний квартал. А ночи уже проходили в барах. В одиночестве, естественно — потому что они отдалились друг от друга, это раз, ну и два — Томас сказал, что набьёт ему лицо, если ещё раз учует запах рома. Томас стал главой семьи. Закономерно, плавно вытеснил Артура — а тот и не возражал — и сразу начал командовать. По-детски неумело, учась на собственных ошибках — но всем своим видом давая понять, что они могут на него положиться. Эйда... она совсем выпала из головы. Исчезла, заперлась в комнате. Братья не видели её неделями напролёт, и никому не было ни до кого дела. Почему отец не взял хотя бы Эйду? Как он мог бросить дочь?! Джон зажигает ещё сигарету, но не успевает поднести её к губам, как голова начинает кружиться, заставляя его осесть наземь, а живот скручивает словно выжатую половую тряпку. Последние два дня он ничего не ел, а только курил, курил, курил. От сигарет тошнило, лёгкие горели, но если он насильно не привыкнет к ним, не сможет курить никогда. Как же, чёрт возьми, больно. Он сидит в грязном переулке, где сношаются их дальние родичи цыгане, бушует мафия и где никогда не ступит нога честного полицейского. Всюду вонь и слякоть, воздух насквозь пропитан кровью и сажей. Да и сам он выглядит не лучше — бледный, забитый, в потрёпанной одежде. От бессилия хочется рыдать. Почему в жизни всё так? Да, маму не вернуть. Но отец! Предал. Бросил. Собственных детей. Новорождённого младенца, девчонку и трёх неотёсанных дураков. Спасибо, что не продал цыганам... Небо сизое и в дыму, тело ломит от усталости. Хочется вернуть время назад, когда отец орал по любому поводу, но всё же был отцом. Папа, приди и забери меня отсюда. Папа, где ты?