***
Если бы только Князев не видел того, что творится с другом, – было хотя бы немного легче. Бьёт по сердцу от мыслей, что он не видит самого себя. Что не осознает того, что творится. Андрей тысячи раз умолял его завязать, а Миша то отмахивался, то говорил, что все уже придумал. Никто бы не поверил. — Да я завяжу, я уже все распланировал, – весело говорил Миша, слегка мрачная от своих слов, а потом вновь заливаясь позитивом. — Да пошёл ты, – Князев почти кричит, а вслед слышит недовольные возгласы, а затем весёлые бурчания.***
Стоит у Стены Плача, нервно теребя кусок бумаги в руках. Раз уж он идёт на такое, значит ситуация максимально даёт знать о плохом. Даже нет, не так, об ужасном. Он подходит к стене, вглядываясь в тупые выступы, глазами находя свободное место, куда взволнованно кладёт бумагу. Лист небольшого размера, где чёрным по белому расписаны мольбы о том, чтобы Горшенев перестал употреблять. Андрей слегка умоляюще глядит на лежащую между двумя частями скалы пергамент, тяжело вздыхая. Не это ли сигнал о том, что он потерял всякую надежду?***
— Андрей, – Горшенев артистично выпрямил спину, задирая нос, завел одну свою руку за спину и, как бы невзначай, оглянулся по сторонам. Князев только недавно проснулся, ещё не соображал совсем, а Миша артистичный – талант, каких бы только поискать. Андрей не сразу понял, что тот сейчас под веществами. Хотя, может и нет. Он вовсе запутался в его поведении, а Горшенев только и рад этому сопутствовать. Никто уже не мог различить когда Миша употреблял, а когда нет – словно отличить сон от реальности. — Что? Какого черта? – Князев ладони потер, сжимаясь от пробившего холода, когда выполз из-под одеяла. — Знал бы ты, Андрюшенька, как ты мил спросонья, – Миша нараспев произнёс эти слова, всматриваясь в Князева. Пристально так всматриваясь. У Андрея мурашки от этого взгляда, руки слегка подернулись. Он нахмурился, поглядывая то в окно, то на Горшенева. Никак не мог чего-то понять. — Стоп, – Князев словно процвел, быстро встал с кровати, неловко согнувшись, а затем подозрительно осмотрел глазами комнату, – Как ты в дом зашёл, я же вроде дверь закрывал. А Миша словно в тумане, не слышит, все мимо ушей пропускает. Сам себе что-то тихо напевая, сидит на краю стола, покачивая ногами и будто сияет весь. А Андрею не по себе.***
Уже по телефону Князев узнает о смерти Горшенева. В трубку молчит. Вдумчиво в стену смотрит. Вспоминает свое "Ох уж и аукнется это ему, откликнется", мысленно себя за такие слова ругает. Сбрасывает трубку, громко дыша. Как же.. Тошно. Он только от одного осознания своей тяги к Мише погибает, а тут и вовсе – провал, концерт окончен, спектакль явно не на ура. Почему он не смог на него повлиять. Князев буквально ощущал себя обузой для самого себя. И от этого было невыносимо противно. Чайник вскипает, начиная звонко свистеть, а Андрей, продолжая смотреть в одну точку, едва на секунду смотрит в сторону этого самого чайника, а потом опять за своё. Ему противно. Ему плохо. Невозможно такое выдержать. Горшенев был лучшим человеком в его жизни, несмотря на все недостатки, которые он сам не хотел в себе менять. Был.