Мы в ответе

Плечо почти невыносимо болит и тянет, тут уже не помогают ни мази, ни таблетка анестетика, выпитая Марио уже час как, пошевелить плечом нельзя, ходить без перевязи, которая снимает с руки нагрузку - нельзя, не менять повязку, конечно же, стерильную и, кончено же, слишком быстро пропитавшуюся кровью, - нельзя. Марио, кажется, бесится с этого все сильнее, но наливает себе молоко и прикрывает глаза. Злостью ничего не сделаешь, остается только зализывать раны. Ведь все не так уж плохо. В соседней комнате спит Пауло, а на подоконнике стоит фикус, его зовут Тимо и он редкостный хитрец, надо сказать, и единственный друг Марио. Марио вообще не понимает, куда катится его жизнь прямо здесь и сейчас, а может не понимает, когда она начала катиться черт знает куда. То ли с момента, когда соседский мальчишка предложил ему закурить, встретив на лестнице, то ли с того момента, когда он этого мальчишку приютил. Нет, родители Пауло не были плохими, не торговали наркотиками, исправно платили налоги, просто перешли дорогу кому-то, знаете, так часто бывает. Марио и сам был одним из таких, кто просто убирает препятствия с дорог – своих и чужих. По локоть уже замазался этой уборкой. Марио хмыкает и допивает молоко. Надо сделать завтрак… Марио не понимает себя сейчас, и не понимал тогда - зачем он тогда открыл ему дверь, зачем позволил остаться, и, уж в тем более, зачем начал обучать Пауло стрелять, прятаться, уходить от погони… Почему не остался равнодушен к тому, как мальчишка додумался не свернуть к своей квартире, где в этот момент расстреливали его семью, а дошел до его, Марио, двери, и постучал. Делая вид, что он изначально к нему. Делая вид, что не знает, что за люди сейчас валяются в лужах крови за две двери от этой. Будто в Пауло была изюминка; подсознание шептало: «он - бриллиант». Марио не понимает, зачем он его тогда пожалел. Ответ так прост - просто Пауло когда-то предложил закурить. Ему, испачканному в крови, и прячущему это под свободным пальто, ему - хмурому соседу. Не испугался, а улыбнулся, и только попросил не говорить отцу, что он курит тут, как и все подростки. Просто потом Пауло исправно бегал ему за молоком вниз, в маленький магазинчик, иногда долго болтал с ним на лестничной клетке, когда Марио возвращался с очередной «уборки», усталый и загруженный. Просто Пауло улыбался так, как не улыбаются больше никому. Марио это учуял, уловил, и мы в ответе за то, что допустили, разве нет? Он в ответе. Он был в ответе и поэтому учил Пауло всему. Он пачкал пальцы мальчишки оружейной смазкой, заставлял разбирать сложные оружейные механизмы, учил часами выжидать в точке, не отрывая глаз от окуляра винтовки. Учил давить на спусковой крючок плавно и на выдохе, между ровными ударами сердца. Учил пачкать людей краской, сам пачкая их кровью. Потому что для Пауло не пришло еще время испачкаться по-настоящему. Позже он учил Пауло целоваться. Нежно и тягуче, грубо и сильно, с привкусом табачной крепости или липкости конфет, которые Пауло ел килограммами, чтобы избавиться от тяги к курению. У него не получалось, поэтому он пах то карамелью, то табаком, и каждый раз это было в новинку. В новинку было слышать «Я, кажется, влюблен в тебя». Конечно, Марио знал, что Пауло захочет отомстить, но мешать ему он точно не собирался. Конечно, Марио знал, что он в ответе за этого мальчишку. Конечно, мысленно он всегда отвечал «И я в тебя – тоже», но вслух – только целовал. И совсем не собирался мешать Пауло отомстить. Ты либо переживаешь это и идешь дальше, либо убиваешь то, что мешает тебе жить. Здесь, в солнечной Италии, закон такой же, как и на Балканах – огненных, истерзанных войной и жестокостью, таких, какими их запомнил Марио. Люди везде одинаковые. И их законы. Однажды Пауло отомстит, и Марио не будет мешать. Он просто сделает так, чтобы к этому моменту Пауло был достаточно готов. - Пахнет вкусно… - Я тебе яичницу сделал. Иди есть. - И тебе доброе утро, Марио.