Экзекуция

      На картинах он молчит.       И пока он молчит — им можно гордиться, воспринимать как результат, а не процесс. Процесс — полнокровнее и сложнее, слабо поддается корректировке, слишком зависим от факторов, места действия, социального протокола. Германия — подросток. Как всякий подросток, он нуждается в воспитании и твердой руке. Так и только так достигается идеал, пусть даже это работа на преломление сопротивления, и черта с два Рейх согласится с сыном, когда тот говорит, что стараний не всегда достаточно.       Просто Германия еще ребенок, который пока не понимает, что точка приложения силы решает все.       Слабых точек в теле предостаточно, нужно лишь решить, что хочешь услышать в ответ на удар — крик, оправдания, плач или скулеж. Третий Рейх решает, что не желает слышать ничего, потому что уверен в результате, а процесс — сугубо функциональная операция, такая же, как мучительное взросление его сына, становление тем, кем он должен быть. Он не желает слышать оправданий, и потому первым делом затыкает Германии рот. Сначала пальцами. Затем — кляпом. Невербальные способы выразить мысль решаются связанными запястьями, лентой, протянутой поверх судорожно зажмуренных глаз, успокоительными внутривенно, чтобы утихомирить панический пульс.       Ошибок быть не может, потому что всякая ошибка — суть просчет в анализе обстоятельств, а он все чертовски грамотно рассчитал. Он закрыл двери, достал полотно и убедился в том, что веревка не оставит видимых следов. Скополамин или другой амнезиак решил бы, пожалуй, все его проблемы, но Рейх не желает позволять сыну забыть, потому что воспитание — то, что должно выжигать в разуме клеймо, и порой для того, чтобы кость срослась верно, ее приходится ломать заново — это медицина. Медицина и должна работать через боль. Но как хирург не обязан разговаривать с пациентом, так Третий Рейх не желает слышать криков о помощи, воспитание — не прием у психотерапевта, не следствие, не разговор по душам — это экзекуция. Германия должен молчать. И он будет молчать.       И когда Рейх наотмашь ударяет по подставленной щеке, когда Германия всхлипывает, судорожно запрокинув голову, остается лишь одна проблема — как не оставить следов, сжимая пальцами такое тонкое, такое чертовски красивое горло, и как подавить искушение взять альбом и сделать пару набросков, потому что на картинах Германия всегда молчит, как ему и полагается. И пока он молчит, только судорожно, сбито дышит через нос и запрокидывает голову, ударяясь затылком о спинку кресла всякий раз, как удар приходится на обнаженную впалую грудь и коротко стонет сквозь кляп, можно на секунду допустить, что процесс интересен тоже.       Всего на секунду. Совсем ненадолго.