Сокровище

      Один из талантов Москвы, которым восхищается Омск — его умение держать лицо. В глазах живой интерес, уголки губ приподняты в обещании улыбки, которая может случиться, а может и нет; с таким выражением он смотрит сейчас на наручники, покачивающиеся на ее пальце. Оно всегда одинаковое, выражение лица, когда Москва скрывает эмоции. Металл тускло поблескивает, бровь старшего едва заметно ползет вверх. Омск ожидает вопроса, подначки — беззлобной или не очень, а вместо этого получает беззаботное:  — Ладно.  — Ты даже не выслушал предложение.  — Я догадливый, — беспечно пожимает плечами москвич. — А риск — мое второе имя.       Талантов, которые восхищают младшую, у Москвы больше, чем она готова признать.  — Второе значит?       Серебристые браслеты глухо клацают об стол, рядом приземляется сумочка. Боковым зрением омичка ловит заинтересованный взгляд и нарочито расслабленную позу — голова чуть склонена, руки в карманах. Омск водружает звезду вечера рядом с наручниками и быстро оборачивается, не заботясь о грации: очень уж хочется увидеть реакцию Москвы, когда он поймет, на что так щедро подписался.       Глаза его и вправду слегка округляются при виде искусственного члена, торчащего нелепой статуэткой в центре стола. А затем москвич быстро облизывается и у Омск коротко перехватывает дыхание. «Ох ты ж черт», — она не ошиблась. Проницательность и раньше входила в список ее сильных сторон, но… черт! Неловко перед самой собой: омичка рассчитывала на сопротивление, заранее выстроила в голове линию нападения, шантажа, и даже подготовила пару уступок для компромисса. Вместо этого Москва покорно подставляет запястья.       Она, возможно, не открытая книга, но от такого парня, привыкшего расчерчивать все до мелочей, крайне сложно что-либо утаить. Старший прекрасно понимает, чего она ожидала и специально делает наоборот.       Младшая ловит его за галстук и притягивает вплотную. Жадные пальцы тут же ложатся на талию, спускаются к ягодицам. Москва прихватывает губами кожу на шее — чуть щекотно и до дрожи приятно. Он так знакомо настойчив, уверен в себе и расслаблен, будто на столе у него не возвышается здоровый фаллоимитатор. Или это как минимум в порядке вещей.  — Ты блефуешь, — Омск упирается ладонями в грудь москвича и впивается в его лицо взглядом.       Если бы блеф Москвы можно было легко распознать.  — Проверь.  — О, не дразни меня. — Омичка расстегивает несколько пуговиц и нетерпеливо ныряет ладонями в открывшийся вырез.  — Может, мне хочется, — шепчет ей Москва на ухо.  — Дразнить меня? — зачем-то тоже шепчет она в ответ. — Или этого? — кивает в сторону стола.       Москвич лишь хитро улыбается, сочась самодовольством.       Каким бы тонким и легким он не казался, сдвинуть его с места Омск не под силу. Но парень слушается малейших прикосновений, взглядов, и, похоже, даже мыслей. По пути к кровати он теряет рубашку, брюки, ботинки, и приземляется спиной на матрас в галстуке и трусах. Москва тянется распустить узел на шее, но Омск перехватывает его запястье, ловко защелкивая на нем браслет.  — Оставь.       Девушка заводит руки москвича за голову, продевает второй наручник через прутья изголовья кровати, и застегивает на второй руке. Идея — фантазия, одержимость — воплощается в реальность, и младшая предлагает щедро, тщетно пытаясь сдержать улыбку:  — Хочешь стоп-слово?       Москва мотает головой, хотя самоуверенности в его глазах сильно поубавилось: слишком мало у него свободы, чтобы добровольно от нее отказываться.  — Как знаешь.       Омичка возвращается за игрушкой, прихватывает по дороге небольшой тюбик из сумки и нетерпеливо стряхивает с себя, намучившие ее платье, прежде чем опуститься на кровать рядом с Москвой. Ощущение власти пьянит, и несколько минут Омск беззастенчиво разглядывает совершенное тело, трогает губы, соски, поджатый живот. Ведет резиновым членом по груди парня, прижимает плашмя к промежности, трет мошонку сквозь ткань. Москвич следит с интересом, не пытаясь сопротивляться, наоборот — послушно раздвигает колени, облегчая доступ. Только когда омичка начинает медленно тянуть его трусы вниз, Москва приподнимает бедра и спрашивает:  — Ты же не сделаешь мне больно?       Таким тоном он мог бы поинтересоваться, не будет ли Омск столь любезна передать ему бокал вина.       Но в глазах его едва заметное напряжение, и приходится слегка прикусить губу, чтобы не спугнуть оскалом. Девушка понимает: не у него одного проблемы с доверием. А еще понимает, что Москва расчетливо ставит на прямоту, прекрасно зная, что в его случае подобная тактика обезоруживает. Искушение заставить его поволноваться почти столь же велико, как искушение и впрямь сделать ему больно, но москвич безропотно принял правила Омска, а она умеет быть благодарной.  — Нет, солнышко, — ласково обещает она. — Я сделаю тебе хорошо.       Москва кивает с выражением «я так и знал, просто решил проверить», и прикрывает глаза. Омск против, но пока что — пусть. Пока что она легко трогает полутвердый член, чутко вздрагивающий в ответ на прикосновение, целует головку, касается щелки кончиком языка. Москва приоткрывает губы, выпуская воздух из легких, и замирает в ожидании продолжения, но Омск не планирует продолжать.  — Раздвинь ноги, — просит она. — Шире.       Краснеющая столица — зрелище редкое и исчезающее, и Омск смотрит во все глаза на разливающуюся по щекам краску. Ладно, краска — сильно сказано, румянец едва заметен, но начало положено, а там уж омичка постарается.       Бесцеремонно шлепнув по крепкой ягодице, она подтаскивает к себе подушку за угол, подкладывает под приподнятые бедра. Глаза парня все еще закрыты, и Омск украдкой — будто он не заметит — зарывается лицом в складку между бедром и тазом, под чуть выпирающей косточкой. Москва пахнет гелем для душа и своим особенным запахом — тем, которым пропитываются простыни, когда он встает раньше, тем, который девушка вдыхает до полной потери обоняния. Младшая слегка прикусывает кожу, и его член, вздрогнув, мажет по щеке. Девушка улыбается. Продолжает выцеловывать нежную внутреннюю сторону бедра, почти безволосую, и гладит ягодицы, то и дело невзначай проходясь по промежности ребром ладони, или собирая мошонку в горсть. Когда она отстраняется — щеки Москвы ярче, а член — тверже. Так, как и надо.       На звук щелчка Москва приоткрывает глаза и сглатывает, неотрывно следя за тем, как Омск выдавливает лубрикант. Она ловит пристальный взгляд и не отпускает его, первый раз надавливая на сжатый анус, втирая гель в кожу. Кружит подушечкой возле самого входа, не проникая внутрь, она даже не касалась себя — а между ног влажно, и жарко, и будто тесно в собственном теле, так хочется потрогать себя. Но Москва перед ней распластан на кровати, прикован к изголовью кровати, беспомощный, покорный, весь в ее власти. Не оторваться. Внутри него горячо и туго, всего лишь один палец, а глаза парня широко распахиваются, и цепочка наручников звонко клацает, ударившись о прутья. Омск ведет вкруговую, растягивает осторожно, и когда скользить становиться чуточку легче, добавляет второй палец. Колени москвича вздрагивают, словно он собирается свести ноги, но девушка качает головой, мол, не вздумай, и парень усилием воли удерживает себя раскрытым. Затаив дыхание, омичка слегка сгибает пальцы, гладит чуть шершавое, и Москва подбрасывает на кровати. Омск завороженно нажимает, снова и снова, как на кнопку удовольствия — и она работает исправно — пока Москва не начинает постанывать от каждого толчка. Затем Омск меняет угол, смахивает прядь волос с потного лба и, наклонившись ближе, гладит галстук Москвы.  — Тебя кто-нибудь уже трахал? — без обиды интересуется она, и старший прячется от ее взгляда, утыкаясь лбом в плечо.  — Ты не могла спросить по-другому?  — Могла, — соглашается Омск. — Но ты совершенно очаровательно краснеешь, как удержаться.  — Я не краснею.  — Конечно, ни в коем случае. Так что, тебя…  — Да, — ошарашивает Москва признанием.       Младшая настолько удивлена, что даже перестает двигаться.  — Я хочу знать все!       Москвич с досадой выдыхает через нос и напрягается, будто и правда надеется вырваться из стальной хватки.  — Давай потом.  — Давай сейчас. — Омск отстраняется, лишая Москву ласки, и садится на пятки в ожидании. — Иначе я соберу вещи и уйду.       Парень обреченно закатывает глаза. Он, конечно, не верит, что она на такое способна, но проверять вряд ли захочет. И правда: после минуты сомнений Москва сдается.  — В клубе, — говорит он. И спешит объяснить при виде округлившихся глаз Омска. — Даже не думай. Только один раз.       Подступившее к горлу беспокойство откатывает, а тон Москвы напряжен лишь потому, что ему не охота делиться личным — то можно помучить его еще немного.  — Вряд ли был недостаток желающих, — непринужденно замечает она, принимаясь снова поглаживать ложбинку между ягодиц парня.  — О, поверь мне, — самодовольство в его голосе мешается с отвращением. — Но я умею выкручиваться, ты же знаешь.  — Да-а, ты вообще скользкий парень, — соглашается Омск и в подтверждение своих слов вставляет в него сразу три пальца, до костяшек. У Москвы перехватывает дыхание, он охает и явно пытается расслабиться. Омск гладит свободной рукой напряженный пресс, целует колено. — И что, ты нашел себе папочку?       Сообразить ответ у парня занимает добрых пару секунд.  — Почему от тебя это звучит настолько отвратительно?  — Я стараюсь, — улыбается девушка.  — Если тебе так угодно. Я выполнял его заказы в пределах разумного, а он в ответ поддерживал легенду.  — О том, что ты его сахарный мальчик, — тянет младшая и принимается медленно трахать его горстью.       Москвич замолкает надолго, его грудь вздымается, в ямке между ключиц скапливается пот.  — А потом он соблазнился идеей, — неожиданно догадывается омичка. А кто бы не соблазнился?       Старший кивает, тяжело дыша, вертит задницей, подаваясь навстречу — все еще невозможно тугой, но уже привыкший, приспособившийся. Жаждущий большего.  — Ты сам себя перехитрил, — смеется Омск. На покрасневшей головке выступает капля смазки, и девушка, наклонившись, пробует ее на вкус. — И как было?  — Следует… не только выбирать из зол наименьшее… — задыхается Москва и теряет нить мысли.       А затем до нее доходит, и она начинает безудержно улыбаться. — Тебе понравилось!       Столица не отвечает, он постанывает, вцепившись в прутья до побелевших костяшек, крутит задом, насаживается на пальцы. Рука ноет от напряжения, и Омск решает, пора.       Круглая головка искусственного члена неумолимо раздвигает кольцо мышц, дырка раскрывается неохотно, туго. Москва, кажется, перестает дышать, и Омск легонько шлепает его по ноге.  — Дыши. Расслабься.       Парень шумно выдыхает и сообщает невпопад:  — Я больше не пробовал.  — Ничего. Теперь тебе тоже понравится, — обещает девушка и вталкивает игрушку еще на пару сантиметров.       Пластик погружается в парня медленно-медленно, младшая никуда не торопится. Грудь старшего влажно поблескивает капельками пота, будто россыпью мелких бриллиантов, и Омск бы рассмеялась над пафосом у себя в голове, но Москве идет. Ему бы пошло и окунуться в ванну с шампанским, и разлечься на лепестках роз — просто потому что он чертова столица, со своим чертовым стилем.  — Все хорошо? — спрашивает Омск, вставив фаллоимитатор до конца.  — Мм-хм, — кивает Москва, но видно — он даже пошевельнуться боится. Омск перебирается выше, перебрасывает ногу через его бедра и нежно целует в губы. Усаживается на твердый член и ерзает на нем, дразня. Москва всхлипывает и стонет, и подается навстречу, и безумно хочется отодвинуть в сторону промокшую насквозь ткань и надеться на него, почувствовать всю горячую длину внутри. Девушка так и планирует сделать, только вот…       Она отклоняется назад, прогибаясь в пояснице и крепко зафиксировав бедра Москвы коленями. Находит торчащий между его ягодиц конец резинового члена и ощупывает основание. «Где-то там должна быть… ага, вот она.»       Парень вскрикивает и выгибается. Девушка едва удерживается на нем, но ловит равновесие и ложится на вздрагивающую грудь, рассматривает искаженное наслаждением лицо близко-близко. Как бы Москва не нравился ей при полном параде, такой — вспотевший, раскрасневшийся, дрожащий — он нравится ей даже больше.  — Омск… Омск, пожалуйста… — задыхается он. — Пожалуйста!  — Пожалуйста что?  — Что-нибудь! Сделай что-нибудь. Что угодно! Дотронься…  — Ты так сладко просишь, м-м-м… — Младшая трется о вздрагивающий член клитором и жмурится от удовольствия. Глаза старшего подозрительно блестят — может, даже удастся довести его до слез, если подразнить еще, но Омск вот-вот сама расплачется.       Она сдвигает трусики, как и хотелось, и насаживается одним движением до конца, и внутри наконец твердо, и много, и идеально хорошо. Омичка даже немного чувствует вибрацию через тело Москвы, и от того заводится еще сильней. Она понимает, ей много не потребуется, но парень тоже на грани, а Омск еще не наигралась.  — Не вздумай кончить, пока я не скажу, — приказывает она и начинает двигаться.       Ощущение вседозволенности пьянит. Она полностью контролирует ситуацию, она выбирает скорость, и угол, и беззастенчиво гладит себя между ног под обжигающим взглядом Москвы, и иногда, когда ей вздумается, заводит руку за спину и вталкивает постепенно выскальзывающий вибратор глубже. Столица извивается внизу, кусает губы. Запрокидывает голову, позволяя любоваться длинной шеей, и беспрестанно гремит цепью наручников — кожа на запястьях уже напухла и покраснела. Омск нежно обхватывает их поверх браслетов.  — Перестань, ты делаешь себе больно. Держись лучше, вот так. Господи. Надеюсь… а-ах… Надеюсь, здесь хорошая звукоизоляция, иначе мне будет неловко смотреть в глаза Тюменя.       Омск увеличивает темп, и Москва, зажмурившись, прикусывает губу. Он, кажется, вот-вот прокусит ее до крови, и девушка недовольно касается шершавого подбородка. Несмотря на садистские порывы, Москву хочется беречь. Как сокровище. Как предмет искусства. Оргазм накрывает штормом, мощный как никогда, протряхивает до кончиков пальцев, пульсирует наслаждением по всему телу. Омск позволяет себе на несколько мгновений безвольно обмякнуть на парне, все еще ощущая его внутри. Он до сих пор твердый как камень, не смеет ослушаться приказа.  — Хороший, послушный мальчик, — бормочет омичка и, собрав себя в кулак, соскальзывает с парня. Тот всхлипывает, но что он может поделать? Омск улыбается и сыто потягивается.  — Перестань, — мотает головой Москва. — Я не могу больше.  — Конечно можешь. Ты себя недооцениваешь, — мурлычет девушка, обхватывая основание вибратора. Тянет его на себя, и москвич тянется следом, насколько наручники позволяют, не желая отдавать. — Дай сюда, жадина.       У Москвы в жизни много с чем непорядок, но только не с самооценкой. Ему просто нужно все и сразу, и Омск не собирается потакать его прихотям.       Она выключает вибрацию и трахает парня игрушкой, пока он не начинает умолять — без задней мысли, без примеси расчета. Он и правда готов на все, лишь бы ему позволили кончить. Он дрожит, разводит ноги широко, до предела, выгибается, упираясь затылком в подушку. Из-под колен к ягодицам сбегают капли пота, и девушке самой невыносимо жарко, и снова ноет внутри пустотой, хочется старшего в себя, себе, без остатка.  — Давай, солнышко, — просит она и опять нажимает кнопку. Член столицы вздрагивает, на живот, где уже скопилась небольшая лужица, скатывается еще одна капля. — Тебе достаточно. — И чуть меняет угол, вгоняя вибратор неглубоко, но ровно куда надо.       Москва дергается, переворачиваясь на бок, упираясь пятками в кровать, вцепляется зубами в подушку и кричит. Омск почти страшно, что он сейчас вывихнет себе руку, или еще как покалечится, но он лишь выплескивается себе на живот толчками, и ритмично сжимается вокруг вибрирующего пластика.  — Убери-и, — заплетающимся языком просит парень.       На этот раз младшая слушается, понимая: ему слишком. Ей самой — слишком. Между ног мокро, низ живота тянет горячо и сладко. Омск вытаскивает из Москвы вибратор и тут же теряет его в складках сбитого одеяла. Дрожа от нетерпения, сгребает с тумбочки предусмотрительно оставленные там ключи. Замок не поддается с первого раза, пальцы трясутся. Старший с тихим стоном роняет руки на кровать — наверняка затекли, но Омск не до того. Она подползает выше, перекидывает ногу через Москву, оказываясь прямо над его лицом, и опускается вниз. Парень бесполезен, девушка двигается сама, трется об услужливо подставленный язык, всхлипывая от удовольствия и досады — наслаждение гудит низко и мощно в крови, но недостаточно, недостаточно! Старший плывет после оргазма, он весь расхристанный, растраханный, размазанный, и от того его хочется еще больше, жестче. Младшая отчаянно дергает бедрами, вжимаясь в рот парня, полностью садясь ему на лицо.  — Лижи! — предполагалось приказом, но звучит мольбой, и Омск злится на себя, вымещая на Москве. Запускает руки в его волосы, сжимает кулаки, натягивая. — Вылижи меня, скажи спасибо как следует.       Чувствовать его улыбку там — невозможно и неожиданно возбуждает сильней. Москвич наконец соскребает себя в одно целое, одной рукой придерживает Омск за талию, а другой пробирается ей между ног. Вставляет два пальца сразу глубоко и качает, будто на волнах, принимаясь посасывать клитор. Удовольствие прошивает резко и коротко, как удар хлыста, на глаза наворачиваются слезы. Девушка сваливается с парня последним усилием только из-за мысли, что ему нечем дышать.       Москва не говорит ничего, а Омск лень шевелить языком. Она нащупывает руку парня, обхватывает запястье — тонкое, но не настолько, чтобы пальцы сомкнулись. На мгновение вспыхивает глупое желание снова защелкнуть на нем один наручник, а другой — на себе. Будто так получится удержать его рядом подольше.       Столица никуда не собирается, судя по его блаженной улыбке и расслабленной позе — точнее сказать, он как обмяк там, где она его оставила, так и не в состоянии пошевелиться. Но Омск успела выучить за свою жизнь, что вещи крадут, а люди уходят. А Москва — не то, что можно удержать, наручниками ли, браслетом на ноге, или чувствами, настоящими или не очень.       Но если, он останется. Омск никогда уже его не отпустит.