Азула никогда не врет

Азула всегда врет. Первое, что надо знать о ней. Даже если может сказать правду, даже если хочет сказать правду — врет все равно. Зачем? — Что за мысли, Зузу. Когда я тебя обманула? Вот ты, вот я, вот мы на корабле все вместе плывем в Страну Огня. Сам посмотри! Он смотрит: на чернильно-черное море, сливающееся в темноте ночи с черным безлунным небом, на победно вздымающийся над волнами нос корабля, на вознесеннную над палубами капитанскую рубку, где темные силуэты офицеров мелькают в освещенных окнах, как фигуры в театре теней. Вокруг никого; мерный шум паровой машины заглушает плеск волн; коротко перекрикиваются вдали вахтенные офицеры; холодно, зябко и сыро; накрапывает дождь. Зуко мрачно хмыкает и хмурится: возразить нечего. Азула улыбается в ответ. В ее улыбке упрек и насмешка, но во взгляде — пустота, будто она совсем ничего к нему не чувствует. Тогда зачем позвала с собой? Почему предложила союз, а не отправила в изгнание или тюрьму? Если ей все равно — чего ради спасала? Дядя говорит, Азула безумна, но Зуко в этом не убежден. Не настолько, во всяком случае, чтобы верить в беспричинность ее поступков. Он только знает, что причина — не та, которую назвала сестра. — Зачем тебе это? — произносит Зуко. — «Это»?.. — Азула с легким оттенком вопроса приподнимает бровь. — Зачем тебе я? — требовательно спрашивает он. Она чуть выше поднимает брови, чуть больше улыбается в ответ, но это все. Он по-прежнему ей безразличен, во взгляде нет даже намека на интерес. Зато голос звучит нежно и чувственно; если слушать только голос, можно поверить во что угодно. — Потому что мы семья, Зузу, — сладко вздыхает она. Он знает: это ложь. Все ложь, что бы она ни произносила. Даже чистейшую правду способен осквернить и извратить ее мерзкий язык. Азула улыбается, словно читает его мысли. Ее мысли для него темны и опасны. Темна и опасна ночь вокруг. Сквозь беззвездную бездну корабль мчится к берегам Страны Огня. *** — Ваше высочество, вы в самом деле жили в доме простолюдинов? — Правда, что они все спят в одной комнате? — Что они едят, ваше высочество? Мне говорили, это нечто невообразимое! Зуко глухо рычит сквозь зубы, но тупые, как стая арктических куриц, придворные барышни слышат в его гневе лишь полный снобизма вздох. — А одежда! Вы только подумайте! Никто в здравом уме не появится на людях в таких обносках. — И что они делают с волосами? Просто непостижимо. — Не могу понять, как вы это выдержали, ваше высочество. — Да, — мрачно цедит сквозь зубы Зуко. — Как я это выдержал до сих пор. Извините. Они еще пищат что-то вдогонку, но он уже не слышит и не особенно жалеет об этом. С суровым видом подойдя к столу, он берет бокал и принимается яростно наливать в него какую-то неведомую жижу. — Это перечный соус, Зузу, — звучит рядом напевный голос Азулы. Зуко яростно хмыкает, с грохотом ставит бокал на стол и швыряет серебряный ковшик обратно в соусницу. — Я знаю. — Да?.. В ее голосе насмешка, злорадство, самодовольное веселье. Что выражают глаза — не понять. Азула не смотрит на него, взгляд устремлен на серебряное блюдо; тонкие, безупречно холеные пальцы изящно сжимают сервировочные щипцы. Зачарованный красотой движений, Зуко целое мгновение наблюдает, как она укладывает на закусочную тарелку маленькие хрупкие канапе. — Все женщины тут идиотки? — наконец спрашивает Зуко. — Нет, — спокойно отвечает Азула. — Я умна. — Ну еще бы, — фыркает он, скрещивая руки на груди. — Как наш отец терпит здесь этих... этих? — руки у него заняты, и потому он указывает на барышень лишь наклоном головы. Сестра провожает кивок взглядом, и ее губы вздрагивают в улыбке. — Тебе не нравится, Зузу? — Прекрати меня так называть. — Прекрати давать мне повод. Разве ты не видишь? Эти очаровательные леди всецело заслужили расположение Хозяина Огня. Зуко недовольно фыркает: — Хотел бы я знать, чем. Азула легонько пожимает плечами. Зуко с внезапным подозрением поворачивается всем корпусом к ней. — Что? — цедит он. — Что? — безмятежно вторит она. — Я спросил тебя! — рычит Зуко с нарастающей яростью. — Напрасно, — все так же негромко отзывается сестра. — О подобных вещах не говорят вслух, Зузу. — Я не верю, — в бешенстве цедит он. — Мама по-прежнему его жена, а эти... эти... Отец не мог так поступить. — Как «так»? — Так, как ты говоришь. — Я говорю?.. — Прекрати это! Он рявкает настолько громко, что с других концов зала на него начинают оборачиваться. Охаживавшие его барышни смотрят теперь с опасением. Голоса придворных падают до шепота. Зуко гневно пинает стол. — Отец не имеет права! — в наступившей тишине крик кажется еще громче. — Никто не имеет на такое права! Даже Хозяин Огня! А ты? Ты на его стороне? Во всем с ним согласна, верно? Азула не смотрит на него и молчит. Ее алые губы дрожат от едва сдерживаемой улыбки, ресницы трепещут, на бледных скулах проступает легкий румянец удовольствия. Зуко гневно разворачивается на каблуках и выходит из зала. Шепот стелется за ним по пятам. *** Что такое дом? Место, где ты родился, или время, когда ты был здесь счастлив? Столько лет после изгнания Зуко мечтал вернуться назад. Каждый день думал, что вновь окажется в Стране Огня и всё будет как раньше. Все будут как раньше. И вот он здесь, а дома больше нет. Ушла мама. Дядя уже не рядом. Азула — не изменилась, но все же стала другой. Его самого придворные уже не лелеют, как в раннем детстве: теперь они шарахаются от него, как от больного, и даже слово боятся сказать. А что до отца... — Отец не хочет меня видеть, — мрачно произносит Зуко и смотрит из-под нахмуренных бровей. Азула подравнивает ноготки изящной пилочкой с резной золоченой рукоятью. — Не все сразу, Зузу. Дай ему время, — спокойно говорит сестра. Он смотрит на нее, такую безмятежную и самодовольную, и в его душе поднимается злость. — Ты ведь была у него сегодня? — рычит он. — Возможно, — Азула вытягивает руку перед собой, придирчиво разглядывая острые ноготки. — Хватит врать, — цедит принц сквозь стиснутые зубы. — Когда я врала тебе, дорогой брат? — идеальные брови Азулы изгибаются изящной дугой. — Ты не отвечаешь, — гневно рявкает он. — Это не то же самое, — она наставительно указывает на него пилочкой. — Какая разница! — Зуко окончательно выходит из себя. — Ты его видела! Вчера, сегодня! А меня просишь успокоиться! И хватит этой чепухой заниматься, в конце концов!! Он хватает ее за запястье, Азула роняет пилочку и вскрикивает. Громко. Слишком громко. На крик в покои вбегает Тай Ли и две придворные барышни. — Зуко, что ты делаешь! — ахает милая циркачка. — Ничего! Не ваше дело! Выметайтесь! — Зуко гневно отталкивает руку сестры. Азула театрально смежает веки и болезненно сводит тонкие брови на переносице. — Тебе больно, дорогая? — сочувственно воркует Тай Ли. — Немного, — тихим голосом откликается принцесса, легонько ощупывая запястье. — Ей не больно! — Зуко искренне возмущен. — Зуко, как ты можешь? — Тай Ли с упреком смотрит на него. Ее быстрые пальчики ловко расшнуровывают ленты на рукаве одеяния принцессы. — Видишь, что ты натворил? У нее остались синяки! — Сама виновата, — неловко бурчит Зуко. — Вывела из себя. — Что я такого сказала? — скорбно возражает сестра. — Я лишь прошу тебя проявить чуть больше понимания к отцу. Он столько делает для страны. Особенно сейчас. А ты только и знаешь осуждать его. — Зуко, — очень серьезно говорит Тай Ли. — Я считаю, тебе должно быть стыдно. Ты совсем не думаешь о своей семье... О, дорогая, прости! — она спешно оборачивается к принцессе, только что издавшей болезненное «ах». Зуко презрительно фыркает. Он знает: Азуле не больно. Азула врет. Азула всегда врет! Он не считает нужным оправдываться. Но и оставаться тут больше не намерен. Пусть обсуждают его, сколько заблагорассудится: если они с такой охотой поверили вранью заведомой лгунье, он больше ничем не может им помочь. Оскорбленно хмыкнув, принц выходит из покоев. За ним выскальзывают две придворные барышни и, перешептываясь, устремляются разносить сплетни по дворцу. *** — Дядя, — зовет он. Дракон Запада не отвечает. Холодное разочарованное молчание — как неприступная стена. — Дядя, поговори со мной. Ты мне нужен. Тишина. Ни слова, ни вздоха. Даже хуже, чем самые колкие упреки. — Дядя. Пожалуйста, — шепчет он. — Я прошу. Скажи что-нибудь. — Ты зря пришел сюда, — вот и весь ответ. Это как ушат ледяной воды, вылитый на голову спросонья. Зуко отшатывается от тюремной клетки. Сердце сжимается от боли и словно обрывается в пустоту. Когда он выходит из темницы, то чувствует: за ним наблюдают. Будь он в другом настроении, постарался бы укрыться от слежки, но только не сейчас. Пошатываясь, он бредет в свои покои и падает на кровать. Смертельно усталый, разбитый, несчастный. Все рушится вокруг него. Все рушится в его душе. *** — Зузу? Ты спишь, Зузу? Какая прелесть. Его вызывает отец, а он улегся спать! Зуко поднимается и протирает глаза. За окном ночь, темно в комнате: ни единого факела не зажжено. Азула сидит рядом с ним на постели, он различает размытые очертания ее изящной фигуры, потом глаза понемногу свыкаются с темнотой, и Зуко видит лучше. Больше. Например, видит, что задвижка на его двери закрыта. — Как ты вошла? — спрашивает он. Она легко качает головой — это даже не движение, а тень движения — и он вздрагивает от неожиданности, когда замечает зияющий в стене проход. — Я думал, там шкаф, — изумленно шепчет Зуко. — Очаровательно, — улыбается сестра. — Ты уже достаточно налюбовался? Идем, отец звал тебя. — Ночью? — Зуко недоверчиво щурится. — Ночью, днем, утром — когда угодно и как только понадобится. Ты идешь? Если нет, я передам, что ты отказываешься. — Еще чего вздумала! Подожди две минуты, я иду. Выдолбленные в скальной породе ступени скользят под ногами. Лестница поднимается то вверх, то вниз. Идти спросонья тяжело, Зуко не успевает уследить за развилками коридоров, и даже не сразу понимает, что за следующим поворотом перед ним открывается кабинет отца. Свеча теплится на столе. Маленький огонек испуганно трепещет: из тайного хода тянет сквозняком. Отец сидит у стола, положив на свитки унизанную перстнями руку, запрокинув голову на высокий обитый бархатом подголовник. Зуко видит его со спины и чуть-чуть вполоборота. Свеча, выдвинутая к ближнему краю стола, почти не освещает силуэт. — Ну же, — шепчет Азула и заговорщически подталкивает в плечо. — Давай, подойди к нему, приветствуй как правителя. Или ты ждешь, что Хозяин Огня сам выйдет к тебе навстречу? Зуко покорно шагает вперед, опустив голову, подходит к креслу, все еще не поднимая глаз, становится на колени и, коснувшись лбом пола, шепчет в благоговении: — Отец, позволь приветствовать тебя. Озай не отвечает. Наверное, Зуко снова сказал что-то не так. Или нет? Может, сейчас правитель не обязан отвечать? Все изменилось, этикет, должно быть, тоже теперь другой. Зуко поднимает голову и холодеет от ужаса. Озай сидит, не шевелясь, запрокинув ввысь безжизненную голову. У него перерезано горло, в животе торчит меч. Все одеяние, и кресло, и пол залиты кровью. Зуко отшатывается от кровавой лужи под ногами отца. — Азула! — срывающимся шепотом зовет он. — Подойди! Скорее! — Что такое, Зузу? — как ни в чем не бывало откликается сестра. — Это... Тут что-то страшное... — дрожащими пальцами он касается безжизненной ладони отца, отдергивает руки, но поздно: на них осталась кровь. На одежде тоже кровь: он перепачкался, когда вставал на колени. В ужасе он пытается стереть пятна, но только вымазывается еще сильней. — Что же здесь страшного? — напевно мурлычет Азула. Она не подходит, стоит в отдалении, чтобы не измазаться в крови. На губах играет торжествующая улыбка, а глаза светятся, как никогда раньше: счастьем, свободой, победоносным самодовольством. Безумием. — Что с тобой! — восклицает Зуко. — Ты спятила? Это же наш отец! Кто-то убил его! — Я знаю, кто убил его. Ответ звучит пугающе, но очень спокойно. Как будто стоит ответить на этот вопрос и сразу все станет хорошо. — Чьи руки в крови, Зузу? — безмятежно продолжает Азула. — Кто прокрался к отцу среди ночи через тайный ход из своей комнаты? Чьи это палаши? Зуко в ужасе смотрит на рукоять. Его оружие, клинки Синей Маски! От отчаяния не понимая, что делает, он хватается за палаш, с отвратительным звуком разрезаемого мяса выдергивает его из обмякшего тела, и кровь забрызгивает ему одежду и сапоги. — Стража! — пронзительно кричит принцесса. — Сюда! Держите предателя! — Замолчи... — шепчет Зуко. — Пожалуйста, перестань... Я не делал этого, ты же знаешь... И по ее лицу он понимает: да, она знает. Очень хорошо знает, потому что убила она. Не помня себя от ужаса и ярости, он замахивается на нее палашом. С пронзительным визгом Азула распахивает парадные двери покоев, вырывается в коридор, мчится по лестнице, на бегу вопя: — Стража! На помощь! Скорее! Кто-нибудь! Он настигает ее у самого основания ступеней, почти успевает схватить за рукав, но она уворачивается и, оступившись, с криком падает на мраморный пол. Зуко заносит палаш и бьет наотмашь. Азула может отразить удар, он знает, что может — сколько раз она пламенем отбивала палаш! Лезвие разрубает ей плечо. Принцесса со стоном съеживается на полу, заслоняется от клинка ладонью, кровь струится по ее одеянию, заливает и тело, и пол. — Убью! — оглушительно ревет Зуко и снова замахивается, но чья-то сильная рука останавливает его. Помутившимся взглядом он видит рядом с собой начальника стражи и других стражников, рангом помельче, толпящихся вокруг, чтобы разоружить его. Кто-то из них подлетает к принцессе, помогает подняться, придерживает поврежденную руку. — Я в порядке, в порядке... — задыхаясь, шепчет Азула. — Но отец... О, мой отец убит! Волна шепота проносится по залу, как ветер, как разрушительный шквал. Зуко слышит свое имя. Десятки голосов повторяют его — с ужасом, с презрением, и ни одного — с пониманием. — Ты его убила! — исступленно кричит Зуко. Ну неужели они все не видят, что это так. — Наш отец убит чудовищем! — со слезами в голосе восклицает Азула. — Только чудовище могло сотворить такое! Ты не будешь это отрицать! Ты его ненавидел! С самого первого дня осуждал, презирал его! А сегодня? Зачем ты был у генерала Айро? Вы в сговоре с ним, верно? — Нет! Азула закрывает лицо ладонью. Стражник, помогший ей подняться, все еще поддерживает ее, не давая упасть — словно она может упасть. — Он гнался за мной, — почти беззвучно шепчет она. — Он хотел убить меня. И убил бы! Вы сами слышали! — Успокойтесь, принцесса, — мягко говорит начальник стражи. — Мы выясним, в чем дело. Вам стоит позаботиться о себе. Держась за раздробленное плечо, она обессиленно опускается в предложенное кресло. Через все прибывающие ряды стражников суетливо протискиваются лекари. Прибавляют огня на факелах. Гневный шепот в зале нарастает. А Зуко вдруг становится так смешно, словно он понял самую остроумную в мире шутку. Потому что Азула не врет. Нет ни единого слова, которым она солгала бы. Даже если лучшие мастера сейсмозрения попытаются ее уличить... Что толку? Что они спросят? Зачем убили Озая? Конечно, ради власти. Кто убил? Чудовище! Истинная правда! Не так ли звала ее мать? И Зуко смеется — весело и безумно, воображая, что еще изобретет Азула в ответ на прямой вопрос. Ему очень смешно — даже тогда, когда его уводят стражники, а рядом семенит обеспокоенный лекарь. Что ему за дело до них? Они его не поймут. Никто не поймет. Жаль! Такая хорошая шутка. Сам, можно сказать, придумал. Сам и будет смеяться. Разве не забавно. Азула никогда не врет.