Сыны человеческие

За свою карьеру истребителя нечисти Руслан привык к тому, что по обыкновению самые благостные с виду места, с белыми церквушками и зелеными пейзажами деревень, таят в себе самых нажористых тварей: от злых неупокоенных духов и лешаков, особенно ревностно охраняющих свои владения, до перекресточных демонов. Но этот храм будто вышел из фильмов ужасов или лагерных баек у костра: облупившийся от старости, ветшалый, с потускневшим золотом куполов и отбитыми кирпичными углами. Придавленный густым лесом со всех сторон, будто черной, потусторонней стеной, храм меньше всего походил на открыточный погост на холме, с протекающей рядом голубой рекой и раскинувшимися у подножья паперти игрушечными деревянными домиками. Если идти от противного, то как раз в таком месте, следуя логике Руслана, абсолютно точно не должно происходить никакой дичи и мистических злодеяний — слишком очевидные декорации. Только Руслан пробыл здесь уже две недели и успел понять, что это так не работает. Он толкнул дверь и вошел. В нос ударила душная вонь свечей вперемешку с ладаном. Внутри все было так же печально, как и снаружи; даже лица на потертых иконах выглядели не православными святыми, а злобными поганскими идолами. Единственным, что увеличивало зрительно пространство, были свечки: десятки, целые россыпи огней — свечей здесь было столько, будто Отец Михаил, Миша, только и делал целыми днями, что жег их и расставлял. Темную фигурку Миши Руслан увидел в боковом нефе — тот опалял очередную свечу и бормотал беззвучно. Оставалось только удивляться, как Миша может находиться здесь целыми днями, среди этого чада — сам Руслан уже чувствовал подступающую тошноту от испарений. — Поставишь за меня одну? — Руслан подошел сзади и осторожно коснулся худых плеч. Тот крупно вздрогнул всем телом и дернулся от него, едва не сшибая подсвечник на тонкой длинной ножке. Руслан тут же примирительно поднял руки: — Прости. Не думал, что вы со Всевышним на таком глубоком созвоне. Миша вздохнул и посмотрел на него своими карими глазами робко и даже как-то виновато, будто это он напугал Руслана, а не наоборот. — Не ерничай, пожалуйста, хотя бы здесь. Но это ты меня прости, я правда был… в своих мыслях, немного. В разговоре с Ним. Миша прошел мимо него и сел на грубо сколоченную церковную скамью, приглашающе похлопав рядом с собой. — И как Он, отвечает? — спросил Руслан, присаживаясь так, чтобы своим бедром чувствовать горячее бедро Миши. Тот позволил ему это сделать, не отстранившись. — Нет. Но Он слышит и внемлет. Руслан придвинулся к нему ещё ближе, так, чтобы соприкасаться в том числе и коленями. Миша подчеркнуто не обращал внимания, только на лице выступил румянец. — Многие из них здесь — за тебя. — Миша нервно махнул рукой, обводя помещение. На недоумение Руслана пояснил, несколько смущенно: — Ты просил поставить за тебя тебя свечку. — А, — Руслан хмыкнул, — Польщен. За здравие или за упокой ставите, Отец Михаил? — Опять ерунду болтаешь. — Миша нахмурился и отвел глаза. — И не называй меня Отцом Михаилом, меня никто не возводил пока в иереи. — А кто ты тогда получаешься? — Просто Миша. Раб Божий, Михаил. Руслан улыбнулся, подкалывая: — Служка? Мальчик-алтарник? Миша на это, что удивительно, не нахмурился обиженно, а улыбнулся ему в ответ: — Если упрощать, то да, суть ты уловил верно. — потом добавил, будто для себя: — Тридцать два года, а всё алтарный мальчик. Руслана подмывало бросить то, что пару дней назад Руслан лично позаботился, чтобы Миша, даже если остался алтарником, то теперь уже точно перестал быть “мальчиком”, но вовремя прикусил язык. Миша на это опять обвинит Руслана в богохульстве, распереживается, ещё за двери выставит. Вместо этого Руслан спросил: — Почему так получилось? — Что именно? Почему мне до сих пор сана не пожаловали? Руслан кивнул. — Меня должны были рукоположить в следующем месяце. Вот оно что. — Но случилось то, что случилось. И, если совсем честно, теперь я не знаю, что мне делать... Оно и понятно. Вряд ли местный Батюшка, кем бы он ни был при жизни, рассчитывал на то, что придется оставлять завещание и дальнейший план действий подопечному на тот случай, если его растерзанное тело найдут на болотных топях и кишки будут сматывать со всех коряг. По своему опыту Руслан знал: лучше всегда держать в голове этот вариант развития событий. Пускай даже рядом с вашим жилищем нет болот. — ...Приход практически иссяк, но оно и понятно — кто будет ходить за проповедью к алтарнику, тем более, когда все так напуганы и вокруг неспокойно. Поэтому я, вроде как, повис где в пространстве — ни туда, ни сюда. Но больше мне некуда пойти. Миша вздохнул и как-то доверительно, совсем неожиданно прильнул к его плечу. — Да и признаться, из меня не слишком хороший церковнослужитель. Я многое делаю не так, во мне достаточно грехов и я не то чтобы успешно с ними справляюсь. Насчет последнего ты и так в курсе. Возможно, ветер колыхнул огонь и это тень заплясала в уголках Мишиных губ, но Руслан готов был поклясться, что тот улыбнулся — игриво и даже искушающе. Воспринимая это как приглашение к более активным действиям, Руслан положил руку ему на колено, но тот сразу запротестовал: — Прекрати. Руслан не стал скользить выше, но руку не убрал: — А вы не заигрывайте со мной в Доме Божием, Отец Михаил. — Я не… — Миша не договорил, что он “не” — не заигрывает или не Отец. Вцепился ему в руку и замер, будто в ожидании, не зная: то ли оттолкнуть, то ли притянуть ближе к себе. Над строгим черным воротником обнажился маленький участок кожи за ухом, такой трогательный и беззащитный, что Руслан не смог сдержаться и провел по нему кончиком носа. Всю жизнь Руслан ненавидит церковные запахи, но аромат елея на Мишиной коже был сладким и будто бы даже таинственным. — Не здесь, только не тут, пожалуйста, пойдем… — голос у Миши был таким умоляющим, когда он подскочил и потянул Руслана за руки к выходу, и у того промелькнуло желание сделать… что-нибудь, Руслан не до конца оформил для себя, что именно. Миша не боялся его, несмотря на его пугающий род деятельности и на то, что он мог в одно слитное движение заломить Мишу пополам; не боялся делать с Русланом все те вещи, за которые его, если узнаю, отлучат от церкви, а конкретно в этой помойной дыре ещё и камнями забьют. Но он так сильно боялся этого места; взгляд бегал из стороны в сторону, как загнанная мышь, будто он ждал, что сейчас все эти иконы с грубыми жесткими лицами обернутся и накинутся на него, разрывая на части. Руслан не понимал, как можно испытывать привязанность к вещам, которые вселяют в тебя такой священный ужас. В секунду темного помутнения Руслан не знал, чего ему хотелось больше: смять это всё вокруг, саму церковь, здание, как бумагу — скомкать, разорвать и выкинуть, стереть; либо смять Мишу, воспользовавшись разницей в силе, и взять его прямо здесь, против его воли. Осквернить его веру, уничтожить страхи. Наваждение пропало так же, как и появилось. В отличие от местных, Руслан на своих демонов управу имел. Трястись Миша перестал, только когда они перешагнули порог избы и двери за ними захлопнулись. Печь не горела, было прохладно и единственным источником света был видимый в незашторенном окне кусочек красного закатного неба, выбивающийся между макушек деревьев, тут и там подернутый тучами. После слепящего освещения в церкви, темнота Мишиного дома казалась уютной, охраняющей. И даже в темноте Руслан видел, как Миша встрепенулся, расправился в плечах, будто бы скидывая оковы, а затем нашарил его лицо и горячо зашептал: — Руслан, Руслан... Руслан прижал его теснее к себе, легонько подталкивая и заставляя идти спиной к кровати, но тут Миша удивил его — нащупав за собой старенький, косой деревянный стол, покрытый клеенкой, он ловко, почти по мальчишески запрыгнул на него, а затем беспутно и приглашающе раскрылся перед Русланом. Тот пристроился и потянул Мишину робу вверх, обнажая худые бледные ноги, закидывая их себе на бедра. Миша дергал его за одежду требовательно, почти капризно, больше мешая, чем помогая раздеться — Руслану пришлось отстраниться, чтобы самому справиться с многочисленными ремешками и застежками. Плащ тяжело упал на пол, следом за ним его портупея, громко ударившись кобурой о деревянные доски. Водолазку Миша стянул с него сам и тут же жадно огладил бока. — Какой ты… за что ты мне такой... “Какой” Руслан так и не узнал — Мишин шепот тут же потонул в захлебывающемся “нет, нет, не надо”, когда Руслан попробовал потянуть подол выше, чтобы наконец-то снять. — Вы каждый раз так жаждете раздеть меня, Отец Михаил, а сами ломаетесь. Как барышня на сеновале. — подначил Руслан. В прошлый раз Миша тоже не позволил Руслану снять с него одежду и, признаться, был в этом определенный эротизм, даже эстетика: задирать на нем рясу, словно женскую юбку, пробираясь пальцами под полы и на ощупь толкаться в жаркую тесноту. Сохранять для себя таинство тела перед ним, скрытого под церковными облачениями — такого худого и хрупкого. Но теперь Руслан хотел видеть его всего перед собой, без защиты, за которую он цеплялся, будто за собственную святость — ласкать и трогать везде, где не потрогал и не обласкал в прошлый раз. Руслан выпрямился над ним, поднял его ноги выше и принялся покусывать, целовать и вылизывать под острыми коленками, руками подбираясь всё ниже, пока Миша шумно дышал и только белки его глаз блестели в полумраке. А потом он прикрыл веки и слегка, едва уловимо приподнялся, и Руслан всё верно считал. Медленно, осторожно, словно боясь спугнуть диковатое животное, он помог Мише раздеться, оставляя его в белой сорочке, едва прикрывающей нижнее белье. Руслан навалился и впервые за вечер поцеловал в губы, глубоко и обстоятельно, всем своим весом прижимая к столешнице. Ему не нужно стягивать с Миши ещё и рубашку, чтобы чувствовать, ощупывая живот, позвонки и ребра, как под тонким слоем ткани Мишино тело испещрено бесконечным множеством шрамов. Позже, когда время уже подходило к полуночи и они лежали на узкой неудобной кровати — пружинной, советской, невероятно скрипучей — обогретые растопленной печью, Руслан прижмурившись наблюдал за Мишей. Тот водил ногтем по его шрамам, время от времени останавливался на одном из них и тогда Руслану приходилось напрягать память: — Ммм, ликантроп, пять лет назад, село под Якутском. Полярная ночь; у дамочки было серьезное преимущество. Вот тут тоже её работа, — Руслан постучал по длинному неровному шраму чуть выше ключицы и спросил, — Тебя совсем не смущает, чем я занимаюсь? — Нет. Вот так просто. — Обычно людям сложно поверить во все то, что я рассказываю. — Я достаточно видел и знаю, что создания Божьи могут принимать самую различную… форму. И воля Его приходит к нам в разных обличьях. Как же. — Сто процентов из того, что я видел, очень мало похоже на созданья Божья. Скорее, на дела рук его прямого оппонента. Меряя вашими канонами. Миша глянул на него, глубоко и ясно: — Дьявол не создает. Только извращает уже созданное, развращает и использует себе во благо, сводя с пути Истинного. Миша двинулся дальше, нащупывая круглый застаревший шрамик со рваными краями. — В Южной Америке, какой-то местный полузабытый ацтекский божок с острым дротиком. Очень хотел, чтобы его оставили в покое и не ставили на могильнике молл. Затерроризировал до смерти парочку рабочих на стройке. Миша вскинул брови: — Ты и в Америке работал? — Мне вообще повезло поездить. Если это можно назвать везением. Хотя преимущественно по России, конечно. — Руслан повернулся на бок, вытаскивая из-под подушки руку и показывая ему тонкий застарелый шрам, оборачивающийся вокруг и уходящий вверх, к локтю. — Это на мне оставила японская хреновина, ёкай. Причем, жила почти в самом центре Токио. Они разные, но это была что-то вроде рыбы-удильщика. Слушая рассказ о японском “удильщике”, Миша погладил его бок. — Так, что же… а, мне было восемь, я в Норильске упал с велосипеда на торчащую арматуру. — Скучно. — Простите пожалуйста, Отец Михаил. Не всю жизнь мне пытались откусить голову. — Ещё раз назовешь меня Отцом Михаилом — я сам тебе её откушу, — Миша заворчал, вытягиваясь вдоль его тела, переплетаясь ногами. — Вот так ты, значит. Разве священнослужители могут желать кому-то смерти? — Думаю, ты и без головы проживешь лет пять-десять. Все равно не пользуешься. Руслан был не силен в православной этике, но что-то подсказывало ему, что подколки священнослужителям тоже запрещены в их кодексе хороших мальчиков. Даже если это просто алтарники. Вслух делиться своим предположением не стал. Обратил внимание на более важные вещи: например, на открывшееся в вырезе рубашке плечо с толстым некрасивым рубцом поперек. Миша проследил за тем, куда он смотрит и стыдливо отвел глаза, но прикрываться не стал. Руслан на это молчаливое разрешение легонько коснулся его подушечками пальцев. — Теперь твоя очередь. Миша упрямо избегал его взгляда. — В них нет ничего интересного. Руслан всё равно хотел послушать. Он вдруг понял, что его изнутри когтями раздирает желание знать о Мише всё — всё, чем он мог поделиться, а чем не мог — Руслан достанет из него сам. — Всё равно, расскажи. Предпринял попытку затянуть его к себе на бедра и Миша послушался — затек на него по-кошачьи мягко, седлая. Совсем не похожий на Отца Михаила, Раба Михаила, Кем-бы-он-ни-был Михаила. Словно в постели с него сошел налет святости, обнажая первозданную сущность. — Нечего рассказывать. — Миша упрямо покачал головой, опускаясь ладонями ему на торс в поисках равновесия. — У них одна история, в отличие от твоих. Твои отметины — это отметины мужественности и все они были уготованы тебе Им, в доказательство твоей силы; как история твоего пути. Мои — отметины стыда и слабости. — Шрамы — это просто шрамы, — не согласился Руслан. — Мои шрамы — это моменты, когда я был глуп, самоуверен или неосторожен. Чаще всё вместе. Почти каждый из них мог стоить мне жизни, но не стоил, и божьего промысла я здесь не вижу, если честно. — Но как же, если вот он, передо мной. И промысел Его, и творение, что вершит Его Волею. Руслан хмыкнул: — Ты правда считаешь, что я Творение Божье? Раздался смех: тихий и искренний. Взгляд у Миши был ласковый и теплый, благостный, каким и полагалось быть взгляду Служителю Господню, только тело задвигалось совсем не целомудренно: он слегка сжал его грудь, держась за нее и одновременно лаская, пока бедра его заходили так, чтобы плоть потиралась о ложбинку. Руслан отреагировал мгновенно и крепче подхватил его под гладкие белые ягодицы. На ногах у Руслана тоже было много меток — укусы, ожоги, царапины, раны и порезы, но у Миши они начинались от пояса и выше, скрываясь под широкой, большего чем нужно размера рубахою. По крайней мере из того, что Руслану удалось разглядеть, ноги и бедра у Миши были чистыми, не изуродованными. — Ты себя в зеркало-то видел? — Миша продолжил, — Только Господь мог создать тебя таким. Руслан брякнул: — Не Дьявол? Миша поджал губы: — Ты не слушаешь меня. Дьявол мог, разве что, послать тебя ко мне во искушение, — Миша весь откинулся назад, — И, как видишь, я ему проиграл. — Тогда я рад, что стал твоим первым искушением, которому ты так самозабвенно поддаешься. Ресницы у Миши затрепетали, а вместе с ними — длинные темные тени на его щеках, которые они отбрасывали. — Кто сказал, что первым? Миша взял его член и направил в себя. Нутро его всё ещё оставалось узким и влажным, медленно двигалось ему навстречу, засасывая. Руслан чувствовал, как теряет разум, глядя вверх на красивое запрокинутое лицо с приоткрытыми губами, обрамленное русой бородой, пока Миша ритмично приподнимался и опускался. В этот момент Миша действительно был наполнен для него волшебством мира, к которому Руслану так и не удалось отыскать путь в своей душе — Руслан слишком многое повидал для того, чтобы видеть в мире божественную мистерию и священство, но он видел это в Мише прямо здесь, прямо сейчас. А потом его голова тяжело упала вниз и дыхание сбилось, бедра стали двигаться рвано и резко, подгоняясь, и религиозный экстаз пропал — теперь было в происходящем больше от языческого, приземленного и искреннего, почти животного, что нравилось Руслану гораздо больше. Когда Миша так жаждал Руслана и удовольствия, что он дарил — Руслан не мог его не дать. Контраст — словно костер первого человека и пламя Благодатного огня на свече. И когда Руслан снова потянулся к нему, стягивая рубашку через спину, Миша послушно поднял руки. Разрешая. — Ну как, нравится? Они были розовыми, белыми, полосовали его вдоль и поперек, часто зажившие и зарубцевавшиеся наискось. На их перекрестии розовое мясо практически выступало наружу, делая бесформенными — будто никто не озаботился тем, чтобы зашить их, позволяя заживать так, как придется. Скорее всего так оно и было. Удивительно, что нигде не видно следов сепсиса и разложения. Руслан не ответил на его вопрос. Только спросил сам: — Как? Обнимая себя за плечи, Миша выглядел ещё более тощим и беспомощным, чем раньше. — Я уже говорил, что из меня плохой священнослужитель. А у Отца Симеона были довольно старомодные взгляды на послушание и способы укрощения плоти. В солнечном сплетении будто разорвалась маленькая кислотная бомба, обжигая внутренности, разливая по венам ярость, но он смог сдержать себя. Качнул бедрами вверх и Мишу сладко тряхнуло от удовольствия. — Он тебя когда-нибудь?.. Миша осоловело захлопал на него глазами, будто пытаясь собрать себя назад и понять, что Руслан имеет ввиду. Понял наконец и замотал головой: — Батюшка? Нет, никогда, ты что. Он был слишком чист для этого, слишком набожен. Он бы никогда не дотронулся до меня подобным образом. Под надрывный скрип кровати Руслан услышал его беззвучный шепот: “практически Святой”. — А кто тогда? Кто был ещё, кроме меня? — Почему тебе так важно это знать? Руслан подтянулся выше к спинке и заставил Мишу склониться к себе, целуя того в покусанные губы и прошептал ему в них. — Потому что я хочу знать о тебе всё. Знать обо всех. Кто терзал тебя. Кто любил тебя. Кто был с тобой добр. — Тот, кто лечил меня. Миша обвил руками его за плечи. — Потому что Божественная милость... Руслан вскинул бедра. — ...является к нам в разных её воплощениях... Миша поддался вниз, навстречу. — ... и все мы созданы Волею Его и Милостью Его... Вверх и вниз. — ...даже если сперва кажется, будто это не так — нужно только вглядеться... Послышался раскат грома. — ...и ты увидишь... Вверх и вниз, так невозможно хорошо. — ...но тебе лучше не знать. За окном во вспышке молнии мелькнула и застучала в окно ветка, трепещущая на поднявшемся, свистящем ветру. Миша, поджатый и напряженный, остановился и выпрямился на нем, остекленевшим взглядом вглядываясь в кромешную ночную тьму, высматривая что-то. Кроны деревьев натужно взвыли. Начался ливень.