"О природе человека"

Зима — это когда тихо. У неё есть свои звуки: скрип снега, вой метели, волчий плач, треск ломающихся под снегом деревьев, карканье ворон, почирикивания клёстов… Но главным образом зима — очень тихое время. Звери преимущественно спят, растения спят все абсолютно, люди, конечно, покидают свои убежища, но не шастают на улицу лишний раз. Лишь в праздники можно услышать смех, крики, драки — то же, что и летом — но никак не чаще. Не то чтобы Зимовей привык к тишине: он жил среди ветров и бурь, ему были знакомы их стоны и могучие призывы, но они никогда не звучали шумно. Это были однотонные, разновысокие голоса монументальных природных гигантов, никогда не скатывавшихся в разноголосицу; они были предсказуемы. Ничего из этого нельзя применить к людям. Люди непредсказуемы. Люди шумны, и нельзя предугадать, в какой интонации и с какой громкостью они будут разговаривать. Люди хаотичны. Люди… загадочны. И не укладываются в ими же придуманные правила. Поначалу всегда закономерный Зимовей пробовал стать ими, пробовал действовать так, как они расписали в своих песнях, книгах и рассказах. Он наивно предположил, что, раз были созданы какие-то правила поведения, описания содержимого человеческого тела, измеримые — и понятные — концепции, что такое есть человек, то, вероятно, они понимают, что говорят. «Железа довольно, чтоб выковать гвоздь»; «Только человек способен к восприятию таких понятий, как добро и зло, справедливость и несправедливость»; «Тело человека содержит в себе кровь, слизь и желчь, желтую и черную; из них состоит природа тела, и через них оно и болеет, и бывает здоровым»; «Из чего только сделаны мальчики? Из улиток, ракушек и зелёных лягушек»; «Поистине, человек — это грязный поток»… Все эти высказывания были для него равноценны, он не пренебрегал никаким из источников — особенно после того, как его пастушка, его летняя царевна Тиффани сказала ему, что он по глупости исключил из той песенки самые важные слова. Зимовей понял урок и больше так не поступал. Но как же сложно умещать в голове всё, что люди рассказали о самих себе — и как же сложно сталкиваться с мыслью, что они сами же не следуют своим словам! А порою прямо противоречат себе! Если бы Зимовей умел отчаиваться, он бы сполна испытал это сложное чувство, раздавливающее веру и уничтожающее все разумные и полезные мысли. К его счастью — или несчастью, ведь, кажется, это и есть человеческое свойство — Зимовей не умел отчаиваться. Он знал чувства зимы: холод, спокойствие, порывы управляемой злости, уверенность в своих правах и здравое понимание своих возможностей. Ни одна магия не умеет делать всё, и его собственные силы и ресурсы ограничены. Он мог продолжать переламывать себя, и это был бы один из путей к его любви. Зимовей держался его до тех пор, пока сам себе не отметил, что это получается не слишком… результативно. Нужны другие действия. Нужна иная магия — та, которую он может сотворить. Вечная зима, мириады танцующих лёгких Тиффани — это лишь часть его подарка, его, как это принято говорить у людей, залог. То, что преподносится перед основным подарком. У некоторых людей это принято, у некоторых не принято, и Зимовей перестал ломать голову, по какой логике одни люди исполняют или игнорируют традиции и обычаи других. Это непредсказуемо. Это мучительно для любого, кто хочет понять человеческую душу. Есть способ куда проще и понятнее для Зимовея: сделать свою любовь похожей на себя. Это всё равно требовало рассуждений, на которые Зимовей раньше не был способен: что такое духи, что такое боги, как стать духом или богом, чем они отличаются от людей. И, как ни странно, на эти вопросы найти ответы было ничуть не легче, чем про людей: похоже, одной из особенностей человеческого существования была невозможность находить ответы на вопросы. То, что Зимовей понял, это — боги бесконечнее людей, боги могущественнее людей; изредка боги похожи на людей, но имеют большую власть над временем и миром. Одно ясно: боги состоят не из того же самого, что люди. Зимовею приходилось импровизировать — единственное человеческое действие, которое он тихо, по-зимнему ненавидел, но которое же и освоил. Другого ему не оставалось; ведь никто не знает, из чего состоят боги. Зато Зимовей знал, из чего состоит он сам: — Снежинки. Если бы у него была кожа, да не такая, которую он создал из железа, серы и других веществ, а своя собственная, родная, то она была бы покрыта мириадами снежинок. Она бы блестела ярче звёзд, ярче камней, ярче глаз — но не тех, в которые сейчас смотрит Зимовей. Эти глаза блестят для него особенным светом — летним (хотя Зимовей смутно, кажется, понимал, что Тиффани не совсем Лето), живым — и снежиночным. Пусть они покроют её волосы. Пусть они станут её драгоценностями, её душой — озорной, танцующей и воздушной. Они ведь ей так нравятся, раз она согласилась их оставить. — Лёд. Душа у Зимовея была ледяная, но не в том смысле, как говорят о ледяной душе люди; они вообще под ней понимают не то же самое, что боги. Ледяная душа Зимовея — это статично застывшая вода, H₂O в кристаллическом состоянии. Это не значит, что он безжалостный — разве безжалостен снегопад или лёд под коньками? Он просто холодный и может быть опасным — при определённых неизменных условиях. Лёд позволяет зиме держаться, не скатываться бесформенными снежными барханами по земле, как это делает песок: под внешне мягким и аморфным сугробом есть скелет изо льда — не в прямом смысле, конечно. Это что-то вроде того самого железа, которого довольно для гвоздя. Лёд — новое железо Тиффани, новый её скелет. Для наряда он не подходит — только для доспеха; но какая Тиффани в доспехах? Нет, он просто поможет новому её существу держаться — и не менять форму. — Ветры. Бывает зима неподвижная, ленивая, застывшая, а бывает зима в движении: зима, подымающаяся на дыбы, зима ревущая, зима истовая, бьющаяся, чтобы потом снова лежать, успокоившись. Вот какая бывает зима. Ветра дают Зимовею двигаться, не застывать на месте, перепрыгивать из страны в страну, с гор на равнину, скользить по рекам, как по конькам. Ветер случается и летом, и в межсезонья, но зима знает особые ветра, неповторимые, уникальные. Как вдохнуть ветер в человека? Зимовей думал над этой задачкой, но потом нашёл изящное её решение. Никак. Пусть ветры сопровождают её. Пусть они треплют её покрытые инеем волосы, заставляют крепчать сосульки в её душе, развевают платье, усеянное снежинками. Ветер будет кричать в торжествующей агонии, когда губы Зимовея накроют губы Тиффани; ветер будет аплодировать им застывшими ветвями деревьев; ветер будет переносить Тиффани, куда только им вздумается. Он будет их верным другом, помощником и священником на торжественной зимней свадьбе. Зимовей создавал Тиффани-богиню практически с нуля. Ничего из того, что есть у человека, какие только рассказы о нём ни возьми, не могло подходить богине, пусть даже и зимней; он терпеливо наполнял её холодной водой, отвердевшей под снегом землёй, заснувшими растениями и животными, пузырьками воздуха в ледяной глыбе… Всё это было сложно уместить под маленькой человеческой кожей, но Зимовей постарался — и совсем не испортил облика Тиффани: ледяных швов даже и не видно, хотя Зимовей даже в бытность человеком не был хирургом. Он постарался как можно аккуратнее вынуть всё, в чём держалась жизнь трогательной пастушки; это всё могло ещё пригодиться, но не с ней — не тогда, когда она стала богиней: ледяной, холодной… совсем как он сам, Зимовей. Она только больше не могла говорить; но ведь и богам это требуется не так уж часто. Если она захочет что-нибудь ему сказать, Зимовей её поймёт. Зимовей закрыл уже несуществующие глаза, поцеловал Тиффани… …и обрушил лёд на землю. Может ли снег быть счастливым? А облака? А голодные снегири? А редкие снежные волки? Или счастье — это только то, что принадлежит человеку? Зимовей не мог этого сказать. Но если бы он захотел всё ещё говорить человеческими словами и определениями, то тогда бы он однозначно сказал, что счастлив.