Олдовый Лондон

      Олдовый Лондон: черные скулы, ночь под мостами, спящий Биг-Бен. Смог вездесущий, вечер сутулый, ветер над Темзой у каменных стен. Бурый, горчичный, серый от грязи, марочный Лондон цедит вискарь, а в закоулках, в дыме и хмари, водится лютая, страшная тварь. В тесных задворках, исконно-осенних, стылый гранит, окропленный чумой; тварь никогда не выходит из тени, ей по нутру этот сумрак сырой.       Олдовый Лондон тёмен и мрачен, там джентльмены курят табак. Горькая сажа, мятые лица, трости и тренчи, своры собак. Долгие игры в блэкджек или покер, дождь по стеклу, непогода, туман; кэбмен ворчливый дорого просит — он напрямую: смел, весел, пьян. По лабиринтам черным, крысиным, мимо трущоб, голодраных и злых; грогом черничным город затоплен, на перепутье ночи притих.       Шлюхи давно фонари погасили, в норы нырнули, прибравши подол; кажется, он заплутал в этом улье: тот к чужаку неприютен и зол. Соты-трущобы те́сны, безлики, вместо побелки — гари слои, вместо дыханья вереска с липой — запах брусчатки и мертвой земли.       Он заблудился — становится страшно, стоило только это признать. И, оступаясь на скользких помоях, в панике дикой бросается вспять. Стены кренятся, пахнут мочою, высятся, будто колодезный сруб, и под конец — невезенье дурное! — он в тупике налетает на труп.       Хладный, изрезанный, ломко застывший — рот искривленный распахнут в мольбе, — брошен в заулке, где кошки да мыши, в откуп кровавой злодейке-судьбе. Страшная жертва, голые стены, ветер сквозной, по углам — темнота; в уши ударит хохот химеры, острый, как край гербового листа.       Хохот загробный в душу пробьется, ночь, как по маслу, надрежет ножом…       Тварь из задворок ему улыбнется, спичкой табак неспеша подожжет.       Олдовый Лондон: черные скулы, кашель наутро, воздух дурной…       Олдовый Лондон, олдовый Лондон —       старой Британии злой часовой.