Chasse et mort de la princesse

Единственное место, где мы с тобой снова можем встретиться — это в аду. Туда нам и прямая дорогая после всех совершенных грехов, правда, Галу? Он смотрит на сестру невидящим взглядом, прямым и высохшим, как у мертвеца, не закрытого крышкой гроба. В нём нет ни обвинения, ни гнева. Только остаток прежних чувств, покоящийся на дне его израненного сердца, когда-то давно загубленного и раздавленного близкими людьми. Он протягивает ей руку, и Галурия шарахается. Но не сдвигается с места. Храбрая, с гордо приподнятым подбородком, она сжимает ладони в спасительном замке на юбке своего пышного платья. Цвета фуксии, как он когда-то давно подарил ей. — Потанцуем, моя милая? — его предложение звучит невзрачно, вымученно, словно он переступает через себя, чтобы вновь заставить себя к ней прикоснуться. Это ему следовало бояться её. Ведь в самых тихих омутах водятся черти под стать ему самому — Херувим не задаёт вопросы дважды. Вкладывает её скованную ладонь в свою сам, выверенным движением притягивает к себе и ведёт по просторам его разрушенного вместе со всем миром поместья. Её глаза, отливающие догорающими лучами солнца, украдкой заглядывают в его глаза. Они двигаются в унисон, и этот момент забвения подобен сказке — в него не вступают ни боль, ни отчаяние, только знакомые движения ног по шахматному полу. Движение пешек по игральной доске — они оба знают, каково это, попасть под дурное влияние, оказавшись лишь разменной колодой карт в игре высших. Херувим с тоской склоняется над ней, приближается максимально, и она прикрывает глаза, нежно прижимаясь щекой в слепой доверчивости к его груди. Музыки в зале нет, но она им и не нужна — они вспоминают свой первый танец, когда играли духовые инструменты, зал заливался спасительным теплом хрустального света, и не нужно было бояться. Окружения, друг друга, себя. Галурия неспешно сбавляет шаг. Ей совершенно не хочется здесь сейчас находиться. Она уверяет себя в этом, как делала и при жизни, сжимая резную ручку двери, ведущую в его комнату. Чтобы кинуться в объятия бездны, иногда нужно сделать всего лишь один шаг. И они оба уже давно свои сделали. Знала ли она о том, что он по ней скучал? Знал ли он, что она все оставшиеся годы жизни терзала себя за принятое в пылу горя решение, приведшее её сюда? — Я должна была так поступить. У меня не было выбора. — констатирует она без попыток обвинения, и вот он уже усмехается; его губы жалящей змеёй расползаются по бледному мертвому лицу, и хватка на талии сестры невольно становится сильнее. Это у неё не было выбора? У неё, а не у него, лишенного его с самого рождения? Убийство остается убийством, даже если оно совершается во благо других людей. И они оба носили на душе тяжкий грех, несмываемый слезами и временем. Грех горячей страсти, запретной любви и смерти. Он старательно сдерживает рвущийся наружу гнев, пожаром загоревшийся в его груди. — Ты не ненавидишь меня, брат? — она опускает глаза, когда кладёт ладони в доверчивой манере ему на плечи. Херувим дёргается, ожидая удара, и сердце подхлёстывает его отстраниться. Оно всё ещё помнит тот день, произошедший пятьсот лет назад. «Красавица, хранящее в душе настоящее чудовище» — Ты убила меня, Галу, а не я тебя. Я имею полное право тебя ненавидеть. «Но не любить…» — остаётся невысказанным, придержанным на кончике языка, зажатого меж зубов в последний момент. Ну уж нет. Второй раз он на это не поведётся снова. Она надеялась, что никогда больше не услышит эти слова. Однако загробная жизнь полна сюрпризов, и вот они, сочащиеся ядом, соскальзывают на её голову дамокловым мечом. Сатериазис не простил её. Да и можно ли было простить то, что она сделала? Он отпускает Галурию, и вся магия танца рушится, обнажая оставшиеся сломанные куски поместья, - обломки его души, наверно, тоже, — которые не скроют ни единое повторное восстановление и красивый костюм. — Тебе пора. Даже в аду опасно долго находиться рядом с демоном. — спокойно, без тени раздражения Херувим одергивает лацканы фиолетового плаща, но она не уходит. Ждёт от него чего-то с жалобным взглядом. Возможно, она ожидает прощения. Он задаёт ей вопрос, который крутился в его голове всё то время, что он провёл здесь один. Маячащий на грани сознания, он пытал его и не желал уходить, уповая на священное писание — совершивший грех однажды, остаётся грешным и после смерти. И он ждал. Ждал, когда она попадёт сюда, и они смогут поговорить. Ведь убийцам, как и насильникам, дано идти по одной кривой дорожке Преисподней. — Скажи…ты хотя бы когда-нибудь любила меня? — задаёт он ей знакомый вопрос, и его голос сквозит отчаянием. «Ты ходишь в дорогих костюмах, словно ты — герцог, а не Дьявол! Но чтобы ты ни сделал, ты всегда будешь мне противен!» Взгляд перехватывает, дыхание перехватывает, в омуте её зрачков гаснет спасительное пламя свечи. Его жизни, которую он ей так неосмотрительно легко вручил. «Скажи же ещё раз, что я тебе противен! Ну же! Где вся твоя храбрость, сестра!?» Губы Галурии стягиваются в тонкую струну нервозности, отразившейся на его губах. Она, не произнося ни звука, ощущает, как по щекам горячей волной скатываются слёзы, собираясь на грани её зубов, впившихся в нежную тонкую кожу. Она говорит неправду, чтобы выжить, она и тогда говорила её, чтобы просто спастись. «Ты должна решить — оставаться тебе ягнёнком на заклание и дать себя растерзать, или взять в свои руки меч и идти сражаться». И она решилась тогда. Жестоко. Эгоистично. Стать охотником в последний момент, когда ягнёнок в ней отдался самовольно на растерзание волку. А он, её ласковый и нежный зверь, заставляет её теряться в этом чувстве снова. Одиночества. Горя. Сомнении. Как когда-то давно. Когда она решила, что должна будет поставить точку в этой истории сама. Она могла бы его поцеловать, но вместо этого Галу отдаёт Херувиму свой крестик, приложившись к нему губами напоследок, и её рука соскальзывает, соприкасаясь с его пальцами. «Бог с тобой, брат. Я надеюсь, что наши души когда-нибудь заслужат обрести покой на небесах». — Нет. И она уходит. Херувим сжимает его. Всё ещё, спустя столько лет, он обжигает его руку. Боль отрезвляет разум, заглушая истощенный возглас сердца, твердящий ему: «Останови её! Какая уже разница, что было тогда и что есть сейчас? Смерть расставила всё по своим местам уже слишком давно, чтобы ты продолжал на неё злиться…» Но Херувим не сдвигается с места. Смотрит в её удаляющуюся спину. И ему мерещится девочка с букетом голубых цветов и плетеной корзинкой. Вот, она останавливается, оборачивается к нему, и на её устах солнечным лучом отражается улыбка. И она зовёт его. Протягивает руку к его руке, согревая её своим теплом. Когда он протягивает её в ответ, иллюзия исчезает. Он остаётся напротив растянувшейся анфилады коридоров, глядя, как последний луч света его покидает. Уже в который раз. Они расходятся, и их дороги окончательно теряются. А до полного уничтожения мира всего рукой подать. Считанные часы, а, может, и секунды. Галурия покидает его поместье, ощущая, как её сердце рушится на мелкие кусочки.