Мицуру О’Траоре
Тихий плавный шёпот напевал любимую песню. Он красивыми словами, нежными нотами голоса расплывался по пещере, служившей местом ночлега. Дикие собаки окружили её вокруг и тихо посапывали в ритм песни. Время останавливает недолгий миг и девушке кажется, что меж старых строчек она видит недалекий силуэт. Он ходит из стороны в сторону, маятником гуляя пред глазами. Становится ярче, приобретает краски, как только песня подходит к заключающим словам. И она медленно в них утопает, она не жалеет — чувствует, что больше не вернётся. Не вернётся гордо поднятый спокойный лик, не вернётся высокомерная надменность. О’Траоре не вёрнётся к этому, и благодарна за это, одному человеку. Она изменила мир вокруг неё, не подозревая об этом. Она помогла привыкнуть флегматичным тараканам к каменному миру, не подозревая об этом. Она доказала, что такой чёрствый человек, как Мицуру, может узнать, что такое любовь. Доказала, не подозревая об этом. Всё она это сделала, но продолжала не понимать, за что, прощаясь, говорят ей спасибо. Когда Мицу знала, что говорит... Знала, что с ней происходит. Знала, когда успела так полюбить. Отдавала полную осознанность своим действиям, ничего на самотек не пускала. Но мы же знаем, что прошлое редко даёт свои отголоски, потому-то Мицуру не могла полностью принять перемены. Одно дело знать — другое, принимать это в себе.***
Когда она увидела впервые Никки, в голову пришла мысль о книге «Бойцовский клуб». Странная мысль, странное сравнение, но девушка зацепила её, абсолютно аналогично, как и роман авторства Чака Паланика. Светлые длинные волосы, заплетённые косы. Отличная спортивная форма. Высокий рост. Слегка глуповатый вид, но постоянный строгий взгляд, наводил на мысли о закалённом характере. Пасмурный цвет глаз всегда был при ней, особенно, когда приходилось общаться с горе-парнями, которые в своём запасе мозгов не имели. Но иногда был небольшой блеск, и злой блёклый цвет, просто, казался выдумкой. Небольшой интерес за пару дней перерос, в нечто напоминающие вопросы, на которые желаешь получить ответ. Мицуру становилось интересно: «Всегда ли так серьёзна Никки? Есть ли у неё друзья в каменном мире? Что ей нравится?», — и она реально спрашивала себя, но ответа найти не могла. Мысль о слежке жужжит назойливой мухой. Ей не хотелось влезать в личное пространство человека, но познакомиться, не хватало уверенности. С неделю всё обдумывая, взвешивая за и против, да всё же, соглашается на план флегматичных тараканов. Пара недель пролетает незаметно, её накрывает по самую макушку, с явным отсутствием угрызения совести. Она сама не замечает, как до самой осени провела за настоящим мониторингом. Чем больше дней дрессировщица проводила за наблюдением, тем чаще стала замечать: минутные печальные взгляды; короткие напевы песен Лилиан (она уверена, что это были песни, именно, её авторства); увлечённость к мясной пище и тяжёлому физическому труду. Так ли она заглушала боль о потери близких. Так ли стремилась забыть о долгом сне. Так ли хотела закрыться на малый срок от каменной реальности. Но, чем дольше следила за Никки, тем сильнее спокойная душа проникалась к ней пониманием и тонкими нитями чувств, тем яснее становится факт одиночества спортсменки. Он складывался правдой перед бледными глазами, словно маленький пазл. Ей было неприятно осознавать, что такой хороший человек как Никки остаётся один. Мало кто с ней общался, мало, кто подходил к ней поболтать — всем была интересна её сила и помощь. Мицу словно смотрела на себя, когда она ещё жила с матерью в Орегоне. Душа внутри скрипела, изводилась жалобным писком, что она не удержалась. Да, в один из дней, собралась да вышла из своего укрытия. — Здравствуй, меня Мицу зовут, — как можно быстрее проговорила афроамериканка, что и не заметила, как произнесла фразу на английском. Но опомнилась, да продолжила на японском языке с явственным акцентом. — Прости-и, я просто от волнения на ротном заговорила… — Привет, — Никки натянуто улыбнулась. Её очень позабавила дикция девушки. — Тебе чем-то помочь? — Нет-нет, я поснакомиться хотела. Витела тебя пару раз, когда ты помогала охотникам, — более уверенно заговорила Мицу, кратко улыбнувшись в ответ. — Я могу присесть? — Конечно, — Никки указала на место напротив неё, удивлённо наблюдая за пришедшей афроамериканкой. Знакомство было наполнено неловкостью Мицу да сомнением Никки. Разговор не клеился, пока не зашла тема о музыке, а потом и о спорте. Диалог стал оживлённее, а неловкость и сомнение отпрянули назад. Так и началось их общение.***
Теперь вечера были уютнее, в несколько раз приятнее холодной мешков, служившие матрасом. Теперь вечера проходили в компании Никки. Они весело проводили время, вспоминая далёкое прошлое, которое казалось прошедшим днём. Парки аттракционов, старые кино или сопливые сериалы для подростков, музыка и песни — всё сохранилось в памяти, как будто и не было тысячелетнего сна. Нередко вспоминали книги, старались вспомнить их строки, которые расплывчато расходились в памяти. Изредка Мицуру пересказывала племенные истории, рассказанные в детстве её матерью, а спортсменка слушала с упоением, полностью вникая в тихие предложения африканских сказов. — Твоя мать жила в племени? — как-то спросила Никии, после первых двух рассказов. — Да, — девушка качнула головой. — Но потом вместе с сестрой перепралась в город, а когда родилась я, вместе с отцом перепралась в Орегон. — Но если мать племенная африканка… — начала рассуждение Никки, но неожиданно прервавшись, да осмотрев собеседницу. — Прости меня, за такой вопрос, но твоя внешность отличается от других жителей Африки, и-и-и… — Я поняла, про что ты говоришь, — Мицу украдкой улыбнулась, прервав монолог. Она перевела взгляд с огня на рассуждающую подругу. — Мой отец японец. У меня овал лица, нос, гупы матери, но глаза отца, да и характер тоже. Но я родилась с альбинизмом — болезнью кожи, вроде. Ох, для современников, являлась очень странной личностью, что меня многие пугались. Девушка привыкла отвечать на такие вопросы, да и излагая о приключениях подростка-альбиноса, особенно в мире технологий. Но если после окаменение её клетки полностью восстановились, наполняя подходящим пигментом меланина, внешность осталось такой, какой была в прошедшем мире. Не считая на теле небольших бледно-коричневых пятен — веснушек, которые появились немного позже. — Ну, ты не странная, а необычная больше, — без сомнений да стеснения произнесла Никки, но Мицу, всё равно, почувствовала себя неловко. — А твой акцент очень забавный. Неожиданно Мицу заливисто засмеялась, прикрывая глаза. Никки переняла смешинку, тоже заходясь задорным смехом. Но как только американка успокоилась, быстро прошептала непонятную фразу на английском, описывающую все её трепетные чувства. Никки не расслышала её.~*~*~*~
Никки.
Слёзы счастья и горя наворачивались на глазах, и, в одно мгновение, катились по округлым щекам. Смешанное прекрасное чувство таилось в трепетном биение сердца, когда пред глазами бегали яркие воспоминания школьной жизни. Ей было так хорошо, словно окунули в омут с прохладной водой в летний зной, но осознание прошедшего, — кипяченая вода в омуте. Музыка Лилиан вдохновляла Никки, поддерживала, оставляя в равновесии, когда-то давно. И она не могла подумать, что когда-нибудь ещё услышит замечательный голос. И сейчас от этого тепло разливалось по телу нёгой и ощущением светлого счастье. Коротко выдохнув застоявшийся воздух, улыбается сквозь слёзы. — Лилиан… её нет в этом мире, я права? — быстро спрашивает девушка, когда из телефона доносится голос учёного, проговаривая положительный ответ. — Но вы её воскресили… В конце концов, она всегда будет жить в этой песне. Грустно шмыгает носом, утирает свои слёзы, проводит рукой по косам. Медленно Никки успокаивается и приходит в себя, а пока, когда последние капли слёз замерли, она думала о других песнях певицы. Но их не вернуть. Никак не вернуть. Ещё в первый день знакомства с афроамериканкой поняла. Они обсуждали это, Мицуру говорила, что ничего из того, что было когда-то сотворено, не вернуть: ни картин, ни книг, ни музыки. Нам остаётся лишь помнить этот короткие напевы, образы картин, смутные строки. И Никки это приняла, приняла так же, как и Мицу, хоть и с тяжелой тоской, которая постепенно таяла. А сейчас, полностью спокойно выдохнув, поняла, что у неё есть одна просьба. — Ты можешь сохранить эту запись? — вновь спрашивает спортсменка, а Сенку убеждает её в том, что сохранит её с помощью сил науки. — Это единственная песня, которая осталась после окаменения. Сколько бы Мицу не была права, одно сохранилось. — В нашем плане, эта запись жизненно важна, — начинает говорить учёный, продолжив, прямо усмехаясь в «микрофон», — Для тебя эта запись тоже бесценна. Ку-ку-ку, похоже, у нас общие интересы. — Ну ладно, я поучаствую в твоём плане, но, единственное, чего ещё попрошу, — Никки скидывает накидку, уже воодушевленно тараторя, а заканчивая в строгой манере. — Если в вашем плане есть восстановлённые Соединённые Штаты Америки, то Мицу, никак про них не должна узнать. Пауза повисла гирькой «неловкости» на ушах каждого присутствующего. А менталист, обдумав всё, прервал её: — Если про Аграг говоришь, то… — Нет, я говорю про Мицу. — Оборвала его спортсменка, шикнув. — Она афроамериканка, потому её не должно это касаться. — Оу, ну тогда, ты говоришь об Аграг О’Траоре. Если ещё и дрессировщица, то тогда точно она, — Ген расплылся в ехидной улыбке. — Наша дорогая американка взялась за старое. Никки замерла, словно ударили обухом по голове. «Аграг О’Траоре это Мицу?» — проносится в голове, и девушка не потерялась, этому нашла весомый аргумент. Но единственное, что скрывалось в лабиринте извилин, фраза: «взялась за старое», — ставила в настоящий тупик. Что хотел сказать менталист, Никки не поняла, и была уверена, если не спросит об этом подругу, не узнает. — Не важно, — грозно отвечает спортсменка. — В любом случае, это касаться её не должно. — Ку-ку-ку, вот и отлично, — заканчивает разговор учёный, когда девушка полностью погрузилась в старое сомнение.***
Ген восседал на одном из камней, задумчиво свесив голову в бок. Отдаленно научники шуршали чертежами, переносили их с места на место. Хром ворчал себе под нос непонятную бурду, Сенку не обращал на это внимание, а Асагири продолжал сидеть в позе «мыслителя». Обрати его в камень сейчас, станет новой скульптурой каменного века, походящей на старое произведение искусства. Но он неожиданно подскакивает с места, направляясь в сторону старшего и младшего научника. — Сенку-чан, знаешь ли ты, такую скандальную личность, как Аграг O'Траоре? — как только подходит к ним, тянет менталист, да немного погодя добавляет. — Дрессировщица, которая наделала шуму, на своём обмане доброй девушки. — Походу ты её затмил, болтолог, раз я впервые слышу о ней, — совершено спокойно отвечает учёный. — Ну-ну-ну, я, не так уж, много вру, — в манере усмешки проговаривает Ген, но продолжая серьёзно. — Аграг O'Траоре — человек, который ненавидит науку и любой технологический прогресс. Потому, когда выбралась с матерью из трущоб, когда впервые заняла первое место, показала свою точку зрения. Полмира невзлюбило её за ложь и слова, которые несли в себе подтекст обиженного ребёнка. А теперь, хорошенько подумай, Сенку-чан, почему Никки не стала, в первую очередь, вести её? Учёный стоял, алыми глазами взирал на менталиста, в то время, как в голове проходил мыслительный вопрос. — Она полностью на стороне Цукасы, — с полминуты выдаёт Ишигами серьёзным голосом, но меняется, приобретая пофигистичный вид. — Но сейчас угрозы с её стороны нет, продолжаем работать. — Если победим, она напустит на тебя собак, я уверен в этом, хоть они ещё и щенки… — шепчет Ген, а потом удаляется восвояси.***
Вечер сгущал краски, добавляя темноты по капле. Костёр в царстве силы горел, опаляя своим теплом глиняный сосуд с водой. Никки сидела, выровняв спину, и глядела на неполный диск луны. Она ожидала подругу. Ожидала человека, который скрывал что-то важное. Возможно, на то были свои причины, но Никки просто хотела услышать подтверждение своим мыслям а-ли правдивое отрицание. И она ждала долго. В несколько раз дольше обычного вечера, но Аграг не приходила. O'Траоре не пришла и после победы научного царства, не пришла и после начала постройки корабля, не пришла и пред отправкой на остров сокровищ. А Никки искала её и после двух недель отсутствия поняла, что неспроста девушки нет. Она продолжала искать O'Траоре в свободные дни. Но никакой поиск не венчался с успехом. Произошедшее казалось несмешной шуткой. Особенно в моменты тёплых вечеров у костра. Ей, без утайки, не хватало девушки. Аграг стала человеком, понимающим спортсменку, со спокойным нравом, тихими мыслями и забавной дикцией. Когда спортсменка понимала дрессировщицу, она часто замечала за ней короткие фразы на английском, грустный или восхищённый взгляд, но интерпретировала совсем по-иному. Вот и сейчас, когда яркий огонь казался тусклее, Никки опустила руки. Ей не найти дрессировщицу. Ей не найти её — она пропала больше года назад. Бесследно пропала, ничего не оставив. Вероятнее всего, если бы Никки не услышала тогда слов менталиста, попытавшись огородить от этого. В сей момент, она была бы в неведенье, а в обычном беспокойстве. Но карты сошлись по-другому. Никки оставалось надеяться, и переживать настоящую смесь чувств, пока она окончательно не забудет. Одно дело, просто, знать человека, общаться с ним, — другое, знать про него, немного правды.