Былое

      «А хоромы у тебя что надо, Харитон Андреич…» — задумчиво протянул с важностью Константин, усмехнулся, впервые заходя в чужой прибранный дом после отбытия. Хотя это всего лишь обычная двушка в панельке, ближе к черте города. Уже прошёл не первый год, а простая квартира всё так же казалась непривычно просторной, а окна большими и светлыми. Такими светлыми, что иногда хотелось задёрнуть на кухне посеревшую нестиранную шторку и только из неё выглядывать, прячась в дневном сумраке. Имея свои привычки, Константин рано вставал, около пяти часов утра, бесшумно шагал на кухню, открывал окно и курил самокрутку, пока Андреич не просыпался на работу.       В некотором смысле такая жизнь казалась до горечи ироничной: он свободный человек, а так и живёт под боком мусора. Точно: не «мусор», а добропорядочный полицейский и лейтенант. Константин усмехнулся о своём, как мог усмехаться только сидевший. Его титановый зуб блеснул от белого утреннего света. Всё небо затянуло облаками, но дождём не пахло.       — Твою за ногу, я столько раз просил не курить, — хрипло ото сна с недовольством прогудел Харитон и почесал пузо.       — А твою за руку, — без интереса, беззлобно ему пожелал вместо «доброго утра» Штерн.       В такие моменты внутри Харитона Андреевича что-то слегка напрягалось. Эти высказывания относилось к матери обычно, кажется. Так выражаться не просто не принято, а нельзя. За слова о матери всегда могло последовать что-то нехорошее. Но, кажется, Константин его за это не ругал и не огрызался. Тот прекрасно понимал, что для обычного лейтенанта типа Андреича эти выражения так же будничны, как яичница на завтрак. Нет смысла что-то с него спрашивать, но слова сами вылетали из рта. Прожжённые привычки, как дно пепельницы, о которую тушили бычки день за днём.       Харитон присел за кухонный стол у окна рядом.       Он простой полицейский, который оформляет протоколы, разбирает дела. Ему не доводилось так тесно общаться с авторитетами, учить их приметы и знаки, он в свои годы до сих пор знал весьма мало о жизни заключённых, вертясь совершенно в иных кругах. На теле Константина он видел не одну татуировку. Сейчас он сидел в трусах и майке, та закрывала часть наколок. Но вот руки…       Звезда Давида, крупная, отличительный знак Авторитета, просвечивала под майкой на груди. Перстни…       — Константин Эдуардыч, а это что? — невзначай он вдруг попытался спросить.       Обращаться по имени-отчеству у них так и осталось с момента расследования дела. Своеобразный знак уважения. С одной стороны — за прожитые годы при службе. С другой — за отсиженные годы и сделанные дела.       — Это-то? — он изогнул бровь и приподнял на столе палец с перстнем.       — Угу, — хмыкнул Харитон, беря его кружку с кофе и отхлёбывая. Тьфу ты, опять эта пакость!.. — Хвать чифирить.       — Не нравится, так не пей, — деловито качнул плечом Константин на кислую рожу Харитона Андреича и сам выпил холодного чифира, глядя пристально поверх кружки. — Перстень мужика, — наконец он дал ответ.       — И что это значит?..       — Ну… Так называют, скажем, тех, кто держит нейтралитет. — Пальцы методично вжали бычок в пепельницу.       — Но ведь ты же этот, — Андреич кивнул на звезду.       — Это ты этот, — передразнил Штерн невнятный тычок, — а я сидел в бутылке не за ватакаталово.       — В моём доме выражайся человеческим языком, — резко перешёл на грубый тон Андреич, закипев за секунду, и нахмурил тяжёлые седые брови.       — Спокойнее. — Константин, наоборот, их поднял и выставил ладони перед собой. — Прощенья просим.       Он всегда пребывал в удивительном спокойствии, о чём бы ни шёл разговор, и двигался неспешно, вольно, плавно. Он снова накосячил, перейдя на мурку, поэтому вовремя предупредил возможную перепалку. Хватило одного взгляда, чтобы Харитон осел на месте и снова сонно ссутулился. От Штерна после срока всегда веяло чем-то властным, сильным, что заставляло поневоле испытывать к нему необъяснимое уважение. За что только? Харитон не понимал это чувство. Его сокамерники тоже это чувствовали?       — Ты же знаешь моё дело, что мне тебе объяснять. С блатными дела больше не вёл в пределах зоны. Вот и стал держать нейтралитет. А авторитетом как был среди своих, так и там остался, — объяснился он. — Помочь — помогу, но ввязываться не буду. А тех, кто с блатными не общается, просто зовут мужиками. Не лидер я, понимаешь? Я… сам по себе.       — ...Не знал, что ты… — спустя недолгую паузу сказал Харитон Андреич, глядя на звезду Давида, обвитую крылатой змеёй.       Константин слабо засмеялся, светя зубом.       — Ну ты даёшь. В одной моей фамилии сколько еврейских звуков! Но язык не знаю… Как родился в России, так и стал русским. Да и чего на тебя нашло?       — Да так, интересно стало...       Константин хитро глянул на него. После задумчиво.       — Эта за убийство, — он без тени смеха поднял напротив лица Андреича ещё один перстень. Змея, обвившая кинжал.       В отличие от простых наколок у Константина Эдуардыча Штерна были именно татуировки, качественные, пара перебитых партаков грамотным мастером. Ещё один отличительный знак, символизирующий его «высшую касту». Хотя он считал и называл себя прошляком, он не оставил своих привычек и не сводил метки. Однако за пару лет совместной, вольной жизни с Андреичем к нему никто никогда не ходил и ни разу не позвонил, и в тайне Константин не встречался в лесах и на блатных квартирах.       Он вдруг стянул с себя майку. Харитон на секунду неожиданно для себя и своего возраста смешался, метнул взгляд в сторону, немного повернул голову. Иногда была польза от его седых косм — прикрыть свой интерес. Другой вопрос — к татуировкам или к груди, на которой они набиты. В голове остались воспоминания о том, каким щуплым и тощим был Костик Штерн в первые годы их «сотрудничества» и следствия. Теперь же он заматерел: раздался в плечах, покрылся на груди волосами, часто лезла на лице грубая щетина. Да что говорить, давно не мальчик… Теперь он Константин Эдуардович. И не кажется вовсе евреем. Скорее всего, фамильное наследство.       Константин выпрямил средний палец.       — Отсидел звонком.       На пальце перстень имел форму чёрного прямоугольника без иных рисунков.       — То есть полностью.       Он показывал их Харитону Андреичу, замечая в нём серьёзную заинтересованность, а не балованное любопытство. И кое-что ещё. Следующая метка — на запястье — часть колючей проволоки. Также за ходку.       На другой руке показал перстень: окружность, внутри чёрная жирная точка.       — «Надейся только на себя». А эта — «кот» — коренной обитатель тюрьмы. А эта — за «сучью зону».       Константин протяжно выдохнул, обдавая табачным запахом, осевшим в лёгких. Он поймал взгляд Андреича и показал на грудь.       — Авторитет. Крылатый.       Затем неспешно провёл ладонью по встрёпанным волосам и заметил в лице напротив знакомое напряжение. Посмотрел карими глазами исподлобья, немного прижав подбородок к груди.       — Эта, — он показал ещё одну рядом со звездой, на левой груди, оленя, — за попытку бегства. Стремление к свободе.       Харитон посмотрел на покатые плечи, прищурился.       — Завязал. — Штерн показал на саблю в ножнах на накаченном предплечье.       — А эта? Латынь? — почему-то сдержанно с хрипом откашлялся Андреич.       Ровно под выступающими ключицами была набита надпись «Non me occides, non vivus sum».       — «Ты не сможешь убить меня. Я не живой».       — И что это значит?       — Её я набил, когда мне поставили якобы клиническую депрессию, но это брехня... Меня пытались убить, убрать, скомпрометировать, опустить, считая, что я вафлер. Гомик. — Пояснил Константин жаргон сразу, предугадав вопрос.       — Но…       — Это относится к пассивным.       — Понял, — сухо ответил Андреич из-за сковавшего его резко консерватизма, потрепал свои волосы, опустил глаза.       Они жили вместе, но каждый раз поднимать тему и обсуждать было тяжело. Всё происходило с негласного согласия. А Штерн будто бы подстраивался под Харитона Андреича, не заставляя его обсуждать их взаимоотношения. Или, может, это тоже свой след от лагеря.       — Харитон Андреич, опоздаешь, — перевёл тему Константин, взглянув на настенные часы, взял в руки холодную кружку.       — Да иду, иду… — Он со скрипом встал и зашоркал тапочками, стараясь побыстрее пойти умываться.       — ...Что, бычок вздыбился? — Невзначай за спиной спросил Константин Эдуардыч.       — Что?       Харитон Андреич замер в полоборота.       — Спрашиваю, бычок-то вздыбился?       — Какой ещё…       Он поймал тёмный взгляд Константина поверх кружки. Кажется, тот усмехался. Какой нахал!..       — Кость! — Воскликнул в сердцах Андреич. — Иди на хер!       — Забыл? Я не вафлер.       — Зато ссучишься сейчас как!..       — Вот здесь аккуратнее, — Костантин Эдуардыч предупредительно поднял тёмные брови. Перстни на пальцах, обхвативших кружку, теперь воспринимались несколько иначе, чем просто «блатные понтовские наколки».       — ...Как… Как!.. Ый! — Харитон махнул рукой на него, запахнул края домашнего халата и уже собрался идти.       — А твои? — замешкал его Константин.       На груди и бедре Андреича тоже имелись татуировки, выцветшие, больше напоминающие партаки, которые наносили когда-то для крутости, по неопытности, а ныне переставшие вызывать интерес и восхищение. Мастерством они не отличались.       — ...Просто для красоты. Былое уже.       — Понятно. — Лаконично ответил Константин, помолчал. — Так что там с бычком-то? Подоить не хочешь?       — Кость!!