Верить

       А за окном снова ныло, хрипело, стонало на все голоса и непонятно кому жаловалось на судьбу, жизнь и самое себя. За окном вновь властвовал мрачный ноябрь, принесший с собой одно и то же воспоминание длиной в пятьдесят лет. А быть может, их было больше? Он не знал. Он давно уже перестал задавать себе вопросы без ответов, научился жить в кошмаре, повторяющемся от ночи к ночи, даже выучился спать. Тяжело. Глухо. Без сновидений, с одним только желанием больше не проснуться никогда.        Слабак. Неудачник.        А потом наступало утро, солнце упрямо заглядывало в окна, с подоконника поднимались пустынные вихри пыли, где-то у кровати валялись смятые штаны, на тумбочке — вереница пустых пивных банок, и хотелось, чтобы один удар — и вечная темень. Но нет, даже в этом ему было отказано судьбой. И если раньше женский голос с теплыми интонациями обязательно побранил бы его за мятые брюки и вечно недовольный вид, то теперь.        Джеймс Хоулетт выругался сквозь зубы и подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу и на миг просто прислушался к надрывной песне дождя, заливающего слезами мир и позабывшего причину горести.        А ведь когда-то он так ждал осени. В опустевшей за лето школе, где длинные и скучные дни изредка прерывались хандрой непогоды, бросающейся то в жар, то в холод, он сидел на кухне, теребя в руках жестяную банку с алкогольным или не очень и ждал. Ждал наступления холодов. Проходили шумные каникулы, школу наводняли не менее тихие ученики, Профессор привозил ворох новых идей, Шторм обещала наколдовать погожий денек, Гамбит совал под нос всем и каждому новый фокус, а Джин возвращалась из отпуска. И пусть вечерами ее сжимал в объятьях «очкарик», только и умевший, что хвастаться навороченной «лошадкой», которая, надо признать, не так уж плоха, пусть! Главное — она возвращалась, и вновь было кому… было ради чего. Ради кого. И она по-прежнему делала вид, что ей безразлично, да только тепло лучистых карих глаз говорило гораздо больше, и не надо было ради этого обладать даром чтения мыслей.        Логан провел ладонью по лицу, словно смахивая наваждение, но воспоминания висели в воздухе, вспыхивая разноцветными картинками, так похожими на яркие осенние листья. Осенние листья вспыхнули и осели на землю едким пеплом, смешались с дождем, грязными потоками застыли на стекле. И разбить бы, одним ударом, да только…. Школе и так досталось от жизни, незачем еще и стекла бить.        Вспомнилось, как люди часто смотрели в небо, задавая какие-то вопросы, веря и надеясь. Глупые, безумные! Что могут ответить облака, когда все катится в бездну? Какое им, облакам, дело до тех, кто остался внизу? Вот и Шторм тоже во что-то верила, вот и Роуг прятала под елкой подарки, зачем, спрашивается, если можно отдать в руки или не отдавать, какой толк от подарков? Какой толк от ежегодной веры в чудо, если чудес не бывает? Если там, наверху, не услышали, не пожелали услышать?! «А во что веришь ты?», — могла бы спросить она, а Логан бы отшутился: «Сама скажи, ты ж телепатка».        Вот поэтому.        Вот поэтому ее и прижимал к себе по ночам ненавистный очкарик, чьи мысли были куда безмятежнее нелюдимого Росомахи, да и на мир он смотрел куда проще, не стремился заглушить источник нестерпимой боли, засевшей где-то в подкорке, не стремился вспомнить, откуда взялась эта боль, а когда вспомнил, то молился, что лучше бы этого никогда не произошло. Молился, глядя в затянутое рваными облаками небо, не веря ни во что. Молился, произнося ненужные слова, которые она и так давно знала: «Я ведь люблю тебя», лишь бы не слышать ее настойчивое: «Убей, ведь только ты это можешь». Молился, чтобы не видеть беспомощный теплый взгляд карих глаз, не чувствовать судорожно сжатых ладоней, цепляющихся за последнее спасение. Молился, чтобы забыть, как нес ее, мертвую, в никуда, чтобы не ощущать той боли и отчаяния, смешанного с любовью. И не надо быть телепатом, чтобы понять, ЧТО ощущала секунды назад Джин, все еще любимая, все еще его, и плевать на то, что она любила другого, она тоже знала, что такое постоянно тонуть в страхе утраты контроля над собой. И Темный Феникс сливался с ночью, чтобы с криком разрубить небо на две половины….        Благодарно ли было небо в эту сумбурную осень? Помнило ли о своем спасении?        Логан круто развернулся и вышел из комнаты. Вниз, в кухню. Почему мы продолжаем цепляться за старые ненавистные привычки, привитые, взращенные в угоду тем, кого любили? Захлебываясь в продолжающемся кошмаре, там, на кухне, можно будет хотя бы напиться, лишь бы не ощущать на себе вину за спасение всего мира, в котором роль твоя ничтожно мала.        Один удар, и темное пиво льется на стол, как кровь лилась на прогорклые листья. За окном громыхнуло, прорезало клинком алую полоску упрямого заката, так жаждущего жить.        Будь проклята эта осень! Так похожая на….

***

       Мир, окутанный туманом, звал за собой, уверенно вел вперед, в липкую темноту, по едва ощущаемой тропинке. Вперед. Куда это, интересно? Земля уходила из-под ног, стены приближались, дыхание со свистом вырывалось на свободу, он все силился открыть глаза и не мог. А туман становился всё гуще, молочная пелена с привкусом дождевых капель. Хотелось пить. Как жаждущий все не может успокоить пересохшее от нехватки живительной влаги горло, так Логан первый раз за годы вдруг страшно захотел очнуться от своего кошмара. Выйти в реальность. Или забыться. Остаться навеки там, в другом, в не его, не их мире. Где, быть может, не будет боли.        Ему, уже отвыкшему от дыхания смерти за спиной, ужасно захотелось выйти ей навстречу. Пусть не заживают раны, пусть будет больно! Быть может ТАК будет чуточку легче? Не просыпаться. Или очнуться раз и навсегда.        Он вновь соглашался на что-то, давным-давно уже лишив себя права на выбор. Вновь принимал ответственность за жизни других, а другие…. Всего лишь хотели жить, не испросив его мнения. Логан привык, смирился с постоянным ощущением пустоты внутри, потому так противился возникновению этой пустоты еще и снаружи. Пусть все думают, что…. Что хотят.        Он помнил. Горящий мир, ядовитый дым, ужас в глазах человека, ставшего монстром, но уже находящегося не в состоянии это осознать. Нет! Разве она могла быть такой? Джин… Джин, шептал дождь, как обычно оплакивающий пожарище. Джин. Звенели капли, текли по изуродованному лицу. Джин. Раны затянутся в следующую секунду. Джин….        Джин.        Дозволено ли показывать свою слабость? Но разве любовь — это малодушие? И тогда тоже была осень. И с каплями крови, с болью, отраженной в карих глазах, уходил смысл, но оставалась память. И не было нужды знать ее ответ, и ей не было нужды читать его мысли. Отчаяние.        Но даже за эти адовы круги он бы не согласился отказаться от прошлого ради будущего. Зачем? Если Логану не останется даже памяти? Он бы скорее прошел всё заново. И вот теперь, едва держась на ногах, он прислушивался к будущему, в котором его никогда не было. О чем-то шутили беззаботные дети, чему-то поучала мудрая Шторм, объясняла очередную чушь Китти. Логан с трудом продвигался вперед. А за окном вновь цвела осень! Вряд ли ей были чужды страдания, ведь даже в боли она ощущала счастье, счастье воспоминаний. А они остались.        Все улыбались и бежали навстречу жизни.        Под ногами скрипели ступени. Как же отучиться чувствовать? Никогда еще Джеймс не ощущал себя столь беспомощно, как же давно он не чувствовал такого безотчетного страха! Страха, вызванного тем, что все попытки были напрасными! Тем более странно было осознавать, вполне по-человечески, что значит крах надежд. Логан ухмыльнулся — под стальной оболочкой упорно билось сердце, а это значило, что пустота заполняется. Хотя бы страхом.        И вот уже босые ноги ступают по теплому ковру, и в окно заглядывает запоздавшее октябрьское «лето». И рыжее тепло разорвало вечный дождь, доказав, что есть нечто, что сильнее даже самых сильных. А еще — есть судьба, которая всегда действует по-своему. Она стояла, прислонившись к косяку. Строгий костюм, внимательный взгляд, напряжение, которое почти осязаемо. Чего она боится? Она, непобедимая, неукротимая? Та, которая так и осталась маленькой девочкой, заплутавшей в собственных страхах. Хрупкая и ранимая, с железной волей и отчаянием внутри. Джин….        И плевать, что с другой стороны двери стоит очкарик, который строит свои планы на чужую жизнь, разве это важно? А важно то, что небо всё помнило и умело благодарить. За свое спасение такой страшной ценой. Она стояла и слушала Профессора. Делала вид, что ей очень интересно. И слова были лишними, как и мысли, как и всё, что было «до», и всё, что будет «потом». Важность «здесь и сейчас».        Логан стоял и смотрел, купался в ее лучистых карих глазах, предчувствуя вопрос: «Веришь ли ты….?».        Верю. В тебя.        И она слегка коснется его руки, будто бы зная, что уготовило минувшее будущее. Конечно, она ж телепатка!        А где-то снаружи вновь цвела осень, и были все причины полюбить ее вновь. Кто сказал, что нельзя попытаться? Конец 3–6 сентября 2014