06 В Маленькой тихой Италии

В большом американском городе среди невысоких домов притаилась Маленькая Италия. В Маленькой и на удивление тихой Италии, на самом итальянском кладбище со склепами и красивыми надгробиями есть неприметная часовня. Должна же в Маленькой тихой Италии быть неприметная часовня с небольшой тайной? Ведь в склепах этого кладбища людей приносят в жертву призыву, значит, и часовня что-то скрывает. В часовне этого кладбища есть плита – стол, на котором отпевают усопших. Под плитой, во тьме природной пещеры, в немой стоялой воде ждет своего часа нечто. Оно поет страшные грустные песни, но только женщинам, ведь мужчины, как это водится, глухи. А о том, что на дне озера Мичиган спит чудовище, теперь говорят не только безумцы. Еще говорят, люди уходят в него, огибая ледяные гребни застывших волн, ступают в твердые молчаливые воды и пропадают. Говорят, чудовище зовет их на ужин, и после трапезы изрыгает голодные тени. Ab aqua silente cave. Бойся тихой воды. Этот город похож на Рим. Город, который построил мертвец и близнец. Кто-то даже приветствовал Князя старинным «Ave!» Занесенный снегом пустырь распластался на теле города плешью в том районе, где Джон и Грейс Нортон растят красивую умную девочку. Страшный каменный город следит, затаив дыхание, как герои сказки вскрывают в ванной конверт, пришедший на адрес этого пустыря. Сотни красных озлобленных глаз сверкают на них с листа из человеческой кожи, отправленного обычной почтой. В черном лесу, полном живых мертвецов, старшая из сестер потеряла голову в пасти зверя. Терезы не стало. Сэм замолчала – она любила рассказывать сказки Оливии, но теперь говорила сама с собой. Сэм не знала ни одной настоящей сказки и всегда их выдумывала на ходу, как это делала для нее Александра, потому что мать рассказывала сказки только бездонной бутылке. Семь лет, как все сказки кончились, а Оливии Грейс рассказывает сказки получше. Настоящие. Со счастливым концом. И нужны ли сказки, когда тебе одиннадцать? В одиннадцать, наверное, уже не играют в куклы, но, может, книга по рукоделию ей понравилась? Как же страшно. Она не знала ответа. Сэм ничего не знала о дочери. Не хотела знать и страшно желала ответов. Она погасила в комнате свет. Поздно. В такое время приличные люди укладываются спать, поэтому нужно хотя бы вид сделать, что все у мистера Джонса прилично. А шум пылесоса в час ночи – это уборка, хотя можно подумать, им пытаются перекрыть крик из подвала. И от призыва духов, она надеялась, свет не бьет по улице сквозь отдушины. Впрочем, соседи наверняка решили уже, что в доме мистера Джонса ведьмы в черном собирают шабаш на чердаке, а тем временем мафия фасует травку в гостиной. Телефонистка и подавно дала адрес в лечебницу или в полицию. Сэм задумалась и едва не прошила палец. Машинка перестала стучать. Ей не нужен свет, чтобы шить – в темноте дома мистера Джонса, в комнатке на втором этаже над швейной машиной горят два красных глаза. Таких же, как у голодной тени в лесу. Тереза погибла. Тень отца отрезала дочери голову. Кто-то оглушительно стукнулся об пол в гостиной. Вероятно, мистер Джонс. Очевидно, снова Ноэль поднимает себе арендную плату. Они ссорятся, как приличный отец и нерадивый подросток. Сильно и зло зашипела плита внизу, мерзко пискнула кошка, которой наступили на хвост, и отборно выругалась Шеннон. Шеннон с ними со дня смерти Терезы. Шеннон совсем не умеет готовить кофе или нарочно решила загубить весь, что есть в доме. Сэм откладывает шитье, прилежно сворачивает, отглаживает по швам и спускается в гостиную, где мистер Джонс уже поднял арендную плату в тринадцатый раз, а Ноэль в двенадцатый нагло и зло отвечает: «Да-да, мистер Джонс, конечно, поднимайте. Еще поднимайте!» Плита выглядит безобразно: кофе убежал, пока Шеннон читала газету. Наконец-то в их доме хоть кто-то читает газеты – радуется Сэм, - теперь, значит, не зря их приносят. - Важно прибирать за собой, - она покачала головой. Дождалась, пока Шеннон, раздраженно пыхтя, не счистила с плитки нагар, и сама уже наполнила турку водой и кофе. Добавила специй, как показывала супруга мистера Джонса. Шеннон закатывала глаза и ответственно продолжала огрызаться. Мистер Джонс тщетно пытался давить Шеннон на совесть: «Миссис Талбот выменяла свое помилование на вашу жизнь, вы должны быть благодарны!» Ноэль просто и без изысков злилась на стерву. Сэм видела в Шеннон себя. Запуганная и жестокая тварь, озлобленная на весь мир. Тереза знала, что делать с такими. Тяжелый гранитный ком пухнет в груди и скоро взорвется. Тереза мертва. Тереза отдала за Сэм свою голову. - Вот, - она поставила чашку из костяного фарфора перед Шеннон. Лекцию про Джозаю Споуда и справку том, что фарфор, вообще-то, бывает еще костяным, обеспечил мистер Джонс, когда его супруга прислала сервиз, а Сэм все не понимала, чем ему не угодил зеленый горошек. Ноэль сидела на спинке дивана, стряхивая пепел прямо на синий коврик, и сверлила Джонса взглядом, верно, примеряясь, по какой стороне лица поднять арендную плату в четырнадцатый раз. Сэм покачала головой. - Пожалуйста, Ноэль, возьмите, - протянула ей блюдце в зеленый горошек. – Ковер очень сложно чистить. В доме, который снимал мистер Джонс (хотя бумаги подписывала Саманта, о чем он напоминает в удобный момент – она до сих пор не до конца поняла эту схему) ковры использовали для переноски тел от машины до дома, а осиротевшее блюдце, родом из безвкусного недорогого набора, чье место занял костяной фарфор, служило пепельницей мисс Моро, но она то и дело про него забывала. Под осторожными взглядами кошек, которые уже не бросались врассыпную в присутствии мертвых жильцов, Сэм дошла до середины лестницы, когда услышала, как Шеннон вдыхает кофе, корицу и кардамон и шепотом цедит «спасибо». Это первый шаг. Может, кофе и правда не так уж плох. Вернувшись к себе, она снова услышала ворчание и ругань снизу – музыка нового дома, где Ларри (Сэм поправляет себя: мистер Джонс) воспитывает Ноэль, напоминая, что зимой на мотоцикле ездить опасно, и, к тому же, у дома нет гаража. Сэм порой кажется, что он правда переживает за них. Ей так нужно в это верить. Очень хочется доверять. Два года назад Тереза заставила ее вспомнить, что не все в этом мире сволочи. Тереза мертва, но ее слова не должны погаснуть. Ссора внизу затихает до тяжелого разговора, Ноэль негромко и зло отвечает Ларри: «Мне порой кажется, что ему просто весело и интересно жечь города. Как мальчишки в детстве муравейники поджигали». Маркус. Снова о нем. Сэм садится за швейную машинку и разворачивает большой пиджак, оставшийся с той страшной ночи, когда Терезы не стало, князь велел Ноэль умереть, а регент сделал Шеннон собакой на поводке у Сэм. На столешнице лежит портмоне с документами на имя Диего Кобреро. Нужно сменить подкладку – она поползла от того, что пиджак резко сняли. Сэм много раз видела такие раны на пиджаках. Так страдали пиджаки ее мужа, когда он скидывал их, чтобы набросить на ее плечи. Нужно будет отдать и сказать спасибо. Пыльно-серая кошка лениво зевнула из опустевшей коробки, в которой Сэм хранила вязание и фотоальбом. Варежки со снежинками все равно оказались бы для Оливии маленькими, а шарф хотя бы Оскару понравился. Он потом, все равно сказал, что руки у нее кривые, и она непременно сломает камеру, если притронется к ней. Сэм хотела бы посмотреть на его лицо, когда он проявит пленки и среди кадров с подводным чудищем и ритуальными символами увидит два снимка. На одном мистер Джонс – Лоренцо Джованни, глава Чикагского дома Джованни, - и Оскар. Оба в одних трусах посреди неприметной часовни, обвязанные под грудь веревкой, нахохлились, словно два мокрых голубя и что-то бухтят друг на друга. На фоне злорадно тянет улыбку и жует сигаретку Ноэль, подкидывая запасной барабан револьвера в воздух. На втором – Оскар вполоборота. Много лет он фотографировал. Его отсутствие на любых фотографиях явилось лучшим доказательством его же существования, но это не устраивало Сэм. Ей казалось, что альбому, который он делал для Артура, очень не хватало Оскара. На втором снимке Оскар вполоборота смотрел куда-то в сторону и улыбался, забросив длинный шарф за плечо. Не такие уж у меня и кривые руки, Оскар. Камера ведь не сломалась.