Опьянение

      — Что же вы застыли там, словно запамятовали, что владеете половиной мира? — голос графа был непривычно глубок, пусть и по-прежнему насмешлив, он шёл словно из груди, заполняя собой всё окружающее пространство, и был приправлен глубокими страстными вздохами, словно подогретое вино — специями. Махмуд даже усомнился на мгновение в личности говорящего, так непохоже это было на обычно холодного и равнодушного графа, вечно погруженного в свои мрачные замыслы, но стоило султану обернуться, как противник тут же предстал перед ним. Правда, вид его был весьма… примечателен. Граф, вальяжно раскинувшись среди разноцветных подушек, полусидел на собственной постели, огромной, как ложе самого падишаха, и разворошенной, словно после ночи бурных страстей, разыгравшейся на нём. Хотя, быть может, страсть была рождена в глубине бурно вздымающейся груди графа, и понадобилась ему не вся ночь, а лишь полчаса. Он снова поколачивал свою неспокойную женушку, попутно усмиряя её нрав иным, более приятным и действенным способом? Нет, едва ли. Тогда бы граф был как всегда затянут в свой дорогой темный костюм, словно в доспех, смотрел дерзко и надменно и говорил короткими рублеными фразами, промораживая насквозь. Сейчас же на Монте-Кристо не было ничего, кроме распахнутого халата. Его шёлковая разноцветная ткань мягко скользила по чужой груди с возбужденными сосками, бокам и дрожащим бедрам, оказавшимися приятно-округлыми и весьма соблазнительными даже несмотря на предубеждение султана против их обладателя. Теперь нежной кожи графа хотелось коснуться, отбросив все сомнения и ненужные эмоции навроде застарелой ненависти, провести рукой от щеки, вниз, по тяжело вздымающейся груди, плоскому животу с выступающими тазовыми косточками и сжать в ладони чужой напряженный член. Ну что за вечер открытий? Махмуд шагнул ближе, к самому ложу, когда графу пришло, наконец, в чернокудрую голову оторваться от созерцания неба за окном в присутствии столь высокопоставленного гостя и взглянуть на него, хотя бы мельком. Тёмные глаза Монте-Кристо оказались неожиданно ярки, они словно сияли изнутри. Граф слегка щурился, хоть света в его покоях было совсем немного, отчего пушистые ресницы бросали на скулы причудливые тени. На бледном лице алел столь несвойственный ему румянец, Монте-Кристо явно было очень хорошо, вот только Махмуд не видел никаких причин для этого, помимо, разве что, опьянения. В том, что граф успел выпить, султан ничуть не сомневался, но на прикроватном столике стоял лишь один пустой бокал с темными капельками вина на дне, а этого было явно недостаточно, чтобы настолько не контролировать себя.  — Вы пьяны? — как можно непринужденнее спросил султан. От него вовсе не требовали говорить чего-либо, но молчание затягиваться уж совсем неприлино, к тому же так хотелось вновь услышать этот волшебный голос, полный скрытого призыва и обещания блаженства. Но вместо ответа граф лишь рассмеялся — громко, искренне, без единого проблеска трезвого рассудка — вероятно, удовольствие застилало его обыкновенно столь острый разум, Монте-Кристо словно вожделел собственного врага. Человека, который мог прикончит его, такого расслабленного и податливого, голыми руками, сдавить тонкую белую шею пальцами и держать, пока он не задохнется. Странно, но подобные мысли посетили голову падишаха лишь на долю секунды — таким граф совершенно не раздражал его, но вот пугал куда больше, заставляя вожделеть себя, такого открытого и зовущего.  — Можно и так сказать, — голос графа вновь переменился, теперь он звучал уже не просто соблазнительно и вызывающе, а властно, с плохо скрываемой страстью, почти хрипло. Махмуд коснулся белой руки, протянутой ему, невольно подивившись её мягкости, кожа графа словно сияла в неверном свете свечей. Один неожиданный рывок — Махмуд совсем не ожидал, что в столь изящном и тонкокостном теле может храниться столько силы — и они оказались совсем близко друг другу, настолько, что падишах даже сквозь одежду чувствовал исходящий от тела Монте-Кристо жар. Его сию же минуту захотелось подчинить себе, прижаться, чувствуя собственным телом каждый плавный изгиб, каждую впадинку, где теперь собирались чернильные тени, но, что казалось еще более невероятным — граф, этот подлец, и сам жаждал этого подчинения. Да что с ними обоими происходит? Махмуд прижался к нему — теперь Монте-Кристо дрожал в его руках уже всем телом, глаза его были зажмурены, и в уголках их собирались маленькие прозрачные слезинки, похожие больше на мельчайшие бриллианты, украшающие ресницы вельможи — удовольствие накрывало его горячими волнами. Султан запустил руку в темные кудри, такие мягкие и шелковистые, что с ними не могли бы сравниться даже самые дорогие шелка, пальцы сами собой сжались, принуждая графа откинуть голову назад, открыть белые мраморные плечи и точеную шею, такую манящую и беззащитную, чтобы в следующий момент прижаться к ней губами, больно прикусить, оставляя кровящий след — султана больше не заботило ничто в этом мире, он был одержим этим человеком, желанием взять его не просто на одну ночь, а навечно забрать с собой. Махмуда больше не тревожили ни мысли о янинской принцессе, ни то, что ее супруг держал в подчинении контрабандистов, ославившись своей хитростью и жестокостью. Сейчас этот мерзавец, этот дьявол во плоти плавился в его руках от наслаждения, без конца стонал и метался в полубреду, пока падишах судорожно стягивал с себя богатые одежды. Сил терпеть уже не оставалось, запах Монте-Кристо с каждой минутой сводил его с ума все сильнее, граф безудержно пах тем сумасшествием, той жаждой боли и наслаждения, которую чувствовал сейчас сам Махмуд, но его все еще сдерживала боязнь не успеть овладеть им, лишенным сил, не желающим сопротивляться тайным порокам собственного тела. Или Монте-Кристо знал об этом невыносимом вожделении, которое нельзя было прочитать в глубине его спокойных, словно покрытых корочкой векового льда глаз? Слишком много сегодня вопросов и слишком мало ответов. Граф выгнулся на мокрых простынях, пропитанных потом, маслом и еще Аллах знает чем, и Махмуд наконец-то накрыл его мечущееся от неудовлетворения тело своим, пылающим не хуже адского пламени. Султан скользнул пальцами между ног своего разомлевшего, не осознающего ровным счетом ничего, любовника, касаясь самого сокровенного, но ни на секунду не позволяя себе остановиться, двигаясь все ниже и ниже. Монте-Кристо был уже почти на грани, когда пальцы султана наткнулись на неожиданное препятствие, мешающее скользнуть в горячую тесноту, не потревоженную никем до него, на мгновение замешкались и вдруг обхватили это немаленькое нечто, потянув его наружу — граф жалобно всхлипнул и ухватил его за плечи своими острым коготками, слабо воспротивившись, не желая выпускать костяную игрушку из себя. Ему и так было хорошо, даже слишком, но Махмуд собирался сделать еще лучше, скользнув в приоткрытый, влажный от масла вход собственным естеством и тут же остановившись, не в силах совладать с головокружением. Султан знал много наложниц, они были и первыми красавицами, и умелыми любовницами, старательно услаждая его полыхающие чресла каждую ночь, но подобное он чувствовал впервые — граф, должно быть, знал немало мужчин до него, но это ничуть не мешало ему оставаться умопомрачительно-узким, с трудом принимая в себя внушительное достоинство падишаха. Графу хватило пары секунд промедления и нескольких глубоких толчков, чтобы излиться с тихим стоном, уже не различая реальность и фантазию, но Махмуд был еще не готов. Ему хотелось взять от этой ночи все, что только можно было или же… взгляд падишаха скользнул по расслабленному лицу Монте-Кристо, его закрытым глазам и дрожащим ресницам, крылья аккуратного носа трепетали — чернокудрая бестия дышала глубоко и натужно, словно заставляя себя делать каждый новый вдох, разом потеряв всю чувствительность к происходящему. Граф почти впал в забытье, даже не подумав, кому он доверил своё тело и покой — впрочем, едва ли он вообще мог размышлять в подобном состоянии. Махмуд невольно залюбовался безмятежным выражением, появившемся на породистом лице и столь несвойственном для него, прежде чем выскользнуть из расслабленного аристократа, лишь тихо выдохнувшего в ответ. Опустошенный бокал и графин с прохладной водой нашлись здесь же, в комнате, а перстень с ядом всегда был у султана с собой — просто так, на случай, если в срочном порядке придется избавиться от врага, правда, на сей раз он пригодился вовсе не для этого. Всего содержимого будет достаточно, чтобы убить взрослого мужчину, но если правильно рассчитать дозу и ограничиться лишь малым количеством, это будет лишь долгий сон. Достаточно долгий, чтобы достичь востока, где раскинулась османская империя. Граф не обращает внимание ни на легкий перезвон стекла, ни на странное шипение, словно и вовсе не способен сейчас слушать, оглушенный собственными чувствами.  — Выпейте, Ваше сиятельство, вам станет легче, — Махмуд вкладывает запотевший бокал в дрожащую руку графа и придерживает, помогая вдоволь напиться отравы, не расплескав ни капли. Монте-Кристо лишь благодарно кивает, но в его взгляде ничуть не прибавляется осмысленности, мужчина обессилено откидывается на подушки и тяжело дышит, пока оцепенение не переходит в глубокий сон без сновидений. Спящим он выглядит ничуть не хуже, чем мечущимся в бреду под ним, решает султан, несколько раз проводя ласкающими движениями руки по мерно вздымающийся груди Монте-Кристо, ладонь соскальзывает на влажный шелк халата, сжимает сквозь него крепкое бедро, но граф остается безучастен. Махмуд перехватывает чужую талию пояском, скрывая прелести обнаженного тела, заворачивает его в темный плащ и легко поднимает на руки — граф вовсе не пушинка, но и это сейчас не важно. Больше им здесь ничего не понадобится.