Гнездо

      Началось всё довольно безобидно. Пётр Петрович встретил Патриса де Лясена по чистой случайности и, в основном, из вежливости пригласил поужинать вместе с Катериной и Петей-младшим, гостившими у него в те же дни. Они отправились в хороший ресторанчик и за ужином расспросили Патриса о его визите, а гость проявил небывалую скромность.       — А, йа приеа́ль навестить паришски шеф, польгода назат он откриль в Петерсбур ресторан, — бросил он небрежно, с удовольствием принюхиваясь к блюдам. — Сегда поттершивайу свои шеф в труки страна́.       — Отчего же не позвонили мне? Я бы вас встретил и, если требуется, приютил бы, — с лёгким, вежливым укором заметил Пётр Петрович.       — О нон, Пьер, мэрия Пари платит за вьсе расъоды, йа остановильса́ в отель на Невски́, — важно ответил де Лясен, а затем с неожиданной искренностью добавил: — Не то што би мы били такой крепки́ друзя, штоп йа мок навьассиватса́, слопотреблат ваши гостепримсво или фторгатса́ ваш личний пространсф. У вас эсть фсе резон недолйубливать миня, йа фсйо понимать.       Пётр присмотрелся к Патрису повнимательнее. Тот был легко внушаем, нередко становился жертвой чужих манипуляций, часто красовался и вёл себя так, будто каждую секунду его могли сфотографировать для обложки журнала, а притворщиком был неважным... Но на этот раз он казался совершенно естественным и приземлённым, настолько человечным, что подозрительного Петра Петровича это даже немного пугало. Де Лясен, заметив его взгляд и совершенно однозначно его истолковав, проявил невиданную доселе проницательность.       — Ви привикли́ дума́ть о мне как о расейано́м и леккомисленно́м. Но восмошно́ — только восмошно́! — вы принйали́ мойо добродушье́ за наив. Не виню вас! Йа снайу, какое печатлени́ произвошу, — он развёл руками и виновато улыбнулся.       Пётр переглянулся с братом и сестрой — таким де Лясена они тоже видели впервые. Француз заказал овощной суп и по ломтику разного хлеба, объяснив, что занялся пекарскими экспериментами, и теперь с интересом рассматривал ржаной хлеб, сжимая его пальцами и наблюдая за текстурой.       В разговор вступил Петька.       — Месье, а отчего вы не говорите по-французски? Мы ж тут все образованные. В высшей степени. А вы, как бы это поделикатнее выразиться... испытываете некоторые страдания.       — О, конешшно, йа знаю, што ви отлишно говоить! Йа же обожал ваши ветчеринки́. Сегда лебосольно́, сегда гостепримно́! — Петька не смог сдержаться и поморщился, слушая делясеновский акцент. Патрис этого не заметил и продолжал: — Но я отщень люблю русски. Фсё не преставляетса фосмошно́ст виутчить. Ваша фонетик слошнá.       — Да, представляю себе, — с пониманием кивнула Катерина, не дав Петьке вставить слово. Он закатил глаза, а под столом наступил на ногу, как он подумал, ей (но на самом деле это был ботинок брата). — Когда я учила французский, мне совсем не удавались эти носовые звуки. Но столько времени уже прошло, я наверняка вовсе разучилась…       — Дудки, сестрица! — возразил Петька. — А для чего ж тогда ты всякий раз уговариваешь меня играть в города по-фра...       — Нам тоже нравится французский язык, Патрис, — резюмировал Пётр, мягко прервав зачинавшийся спор. — Сейчас по популярности он сильно уступил английскому, и мы были бы рады попрактиковаться с живым носителем, тем более, с вами.       Де Лясен принял эту сильно завуалированную критику к сведению и, покорно кивнув, перешёл на французский. Его голос зазвучал естественнее.       — Почту за честь быть вашим наставником. Но только при одном условии: вы научите меня хитростям русской фонетики, — и он заговорщически подмигнул Катерине, а та улыбнулась в ответ. Петька, конечно, ревниво засопел.       Так уж вышло, что Петька и Катерина задержались в гостях у брата на долгие недели, но переживать напасть в виде стремительно разгоревшейся эпидемии взаперти было гораздо веселее всем вместе. А вот Костя решил на всякий случай остаться в Кронштадте, и по нему все, включая Дубка, сильно скучали — просто потому что в четырёх стенах острее ощущается чьё-нибудь отсутствие.       Что до Патриса де Лясена, то он, не раз и не два уступив свои билеты соотечественникам, просто не успел улететь домой до того, как авиасообщение прекратилось, и остался в Петербурге. По этому поводу он не слишком переживал: тяга к приключениям в нём поборола и страхи, и тоску, так что он продолжал жить в отеле на Невском проспекте. Его, впрочем, озадачивал финансовый вопрос: он совестливо отчитывался в мэрию о своих расходах каждый день и всё серьёзнее размышлял о том, чтобы сменить красивый номер в отеле на скромную квартирку или опрятную комнату. Об этом намерении он сообщил Петру Петровичу.       Пётр поначалу пытался найти для него подходящую жилплощадь, но цена, местоположение и понятие делясеновской опрятности не сходились воедино ни в одном объявлении. Потому, проведя короткий семейный совет, он пригласил де Лясена к себе. Гостиную разделили: в одну половину, к роялю, переехали столик, канапе и кресла, а во второй, возле камина, устроили постель для французского гостя. Пётр переоборудовал кабинет под спальню для себя и Петьки, а свою комнату и уютную кровать с деревянными столбиками уступил Катерине.       Поверить в то, что они ужинали всего пару месяцев назад, было трудно. Все теперь были не в ладах со временем: чаще всего дни тянулись, границы между ними смазывались, превращая неделю в одно бесконечное воскресенье. Впервые они видели друг друга с утра и до вечера, и каждый обнаруживал в новообретённых соседях по квартире особенности, которых не знал ранее.       Катерина соблюдала довольно строгий распорядок дня, ложилась и вставала в одно и то же время, делала зарядку, завтракала, а потом несколько часов подряд, не прерываясь, читала. Привычку читать Дубок, конечно, позаимствовал у неё, но, поскольку был всё-таки псом, спал в другом режиме, то и дело подрёмывая тут и там: на оставленных в кресле вещах, поперёк коридора, в ванне, под столом, в чьей-нибудь кровати, спрятавшись под одеялом.       Петя, с другой стороны, был начисто избавлен от какой бы то ни было дисциплины — он часто ложился под утро, подолгу занимал ванную комнату, привередничал в еде и всё чаще проявлял инфантилизм, свойственный ему только в присутствии старшего брата. По ночам Петька занимал себя антистресс-раскрасками, учился жонглировать, безуспешно стремился что-нибудь испечь, собирал миниатюрные модели автомобилей, учил французские скороговорки и даже пытался снимать видеоблог. Он не был тихим учеником: в случае неудачи ругался, но продолжал упорствовать, издавая при этом гораздо больше шума.       У Петра Петровича-старшего были свои ритуалы. Обыкновенно до обеда он ходил босиком, в халате поверх пижамы, завтракал чашкой крутого кофе, разбирал корреспонденцию — бумаги из мэрии, письма и музейные программы, обедал, но чаще вместо обеда играл на рояле, подпевая сам себе, а во второй половине дня уходил по делам. Иногда он оставался дома, и его навещали разного рода визитёры, в том числе месяцы года.       Теперь же присутствие гостей вынуждало его быть собраннее, а к кофе готовить яичницу или бутерброды. Играть на рояле в гостиной, пусть и отгороженной старинной японской ширмой и шкафами, ему было неудобно, поскольку ни ширма, ни шкафы не доставали до высокого потолка и лишь создавали иллюзию стены, напоминая об истинных границах личного пространства. С месяцами выходило из раза в раз некрасиво: А. Прелина ему пришлось встречать в разобранном кабинете, сидя на табурете и держа договор о погоде навесу; к визиту Майи его большой письменный стол и бюро с бумагами выставили в холл, но со всей этой перестановкой потеряли ключ от ящика стола и договор пришлось составлять по памяти (к счастью, Май-месяц — девушка сговорчивая).       А Иван Юнин вообще явился раньше обычного: имея в виду ситуацию с эпидемией, он надеялся быстро обсудить погодный план и не беспокоить Петра Петровича, у которого и так было полно забот. В тот день абсолютно всё сложилось самым странным образом. Дубок, посреди ночи разбуженный Петькой, долго слонялся из угла в угол, наконец забрался в тёплое местечко и заснул. Патрис, вернувшийся в свою постель, обнаружил в ней постороннее тело, не стал беспокоить его и прилёг на канапе. Петру, едва угомонившему брата, сон теперь не шёл, и он заглянул в гостиную, увидев свет из-за приоткрытой двери. Решив, что де Лясена беспокоит бессонница, он позвал его на кухню пить кофе. Самой бодрой на утро была Катерина, она занялась завтраком и попросила Дубка наполнить для неё ванну. Дубок справился с задачей, но вовремя закрутить кран лапами у него не вышло, а когда он побежал сообщить об этом хозяйке, отвлёкся на Петьку, которого разбудила утренняя бурная деятельность: тот возмущался и безуспешно пытался атаковать помятого бессонной ночью, но увёртливо-вежливого де Лясена. Пётр Петрович, такой же помятый, не имел сил на разговоры и сочувствие; услышав звонок в дверь, он устало потопал открывать. Увидев на пороге Июнь-месяц, застенчивого паренька с расцветающими в кудрях розами, Пётр ободрился и воспрял, они с удобством разместились в холле (к тому времени ключ от стола уже был найден) и только заговорили о погоде, как под ногами захлюпала тёплая, ароматная, с редкими мыльными пузырями вода. Пётр встал из-за стола, заглянул в коридор и обнаружил страшное: плотно закрытая дверь ванной комнаты с трудом удерживала массу воды, напиравшую изнутри, а из щелей под напором, будто из фонтана, били струи.       Он успел предупредить, чтоб закрыли кухню, и только протянул руку к опасной двери, как она распахнулась сама, бросив на Петра Петровича всё, что так долго удерживала: огромную массу воды, банки и бутылки, освобождённые от своего ароматного наполнения, бритвенные принадлежности, мокрые полотенца и банные халаты, коврики, ведро и швабру, а также стайку Петькиных резиновых уточек. Петра сбило с ног и прижало к стене, а вода, освободившись, нетерпеливо хлынула по коридору, растянулась по нему и успокоилась.       Из большого зеркала у входной двери раздался беспокойный стук: Нева, жившая за ним, не могла войти в дом без приглашения.       — Заходи! — крикнул Пётр Петрович, поднимаясь на ноги и стараясь не смотреть на Ваню Юнина. Нева переступила через раму, и её длинные чёрные волосы концами утонули в воде. Она озадаченно смотрела под ноги, провожая взглядом одну из жёлтых уточек.       — Неожиданно, — спокойно резюмировала она, огляделась и громко уточнила: — Все целы?       Из кухни донеслись голоса, Пётр молча кивнул, Ваня, в панике взгромоздившийся на письменный стол, выдал робкое «Да».       — Здесь стоит навести порядок, — сказала Нева, поманила пустоту перед собой пальцем, и вода мгновенно просочилась куда-то сквозь паркетные доски, на полу не осталось ни одной капли.       Приоткрылась дверь кухни, оттуда высунулась скорбная рожица Петьки.       — Досадно сообщить, мадам, но из чайника вы воду тоже утянули.       Невозмутимое лицо Невы подёрнулось улыбкой, она рассмеялась и вручила сконфузившемуся Петьке уточку. За его спиной выглядывали любопытные Патрис и Катерина. Нева глянула на них, а затем на Ваню, который успел слезть со стола, пока на него никто не смотрел.       — Хм, любопытное собрание в вашем ковчеге. В следующий раз, когда соберёшься устроить потоп, дорогой Ной, обязательно зови меня. — Нева шутила, не улыбаясь, но её насмешка была доброй. Встретившись с Петром взглядом, она негромко добавила: — Ты же знаешь. Потопы — это мой флирт.       Она удалилась через зеркало в полной тишине, а Пётр Петрович с горящими щеками принялся собирать разбросанные по коридору банные принадлежности. Вскоре рядом оказался Патрис.       — Пьер, кажется, тот молодой человек с очаровательным букетом роз на голове ищет вашего внимания, — шёпотом сказал он. — Я приберу, ступайте.       Он забрал у него вещи и ушёл в ванную комнату. Пётр Петрович, преодолев смятение, присоединился к Юнину за столом и продолжил обсуждать погоду на лето так непринуждённо, будто ничего и не случилось. Они вскоре подписали договор, и Июнь-месяц был счастлив ретироваться из этого дома.       Больше всего Пётр тушевался перед европейским гостем. Не хотелось дать слабину, выглядеть глупо, расслабленно или как-то слишком уж по-домашнему. У него не получалось отдохнуть, напряжение копилось и теснило в нём все положительные качества, а негатив оказалось слишком сложно упаковать или куда-то выместить.       Но Патрис не выказывал раздражения и мрачности, он не был напряжён ни секунды, и все события, все неудобные ситуации и неудачные фразы воспринимал как должное. Он не сопротивлялся ничему, жил настоящим моментом и был воплощением французской философии про радость жизни.       «Пьер, я не притворяюсь, честное слово. Ваш дом — это приключение для меня».       «Париж без меня? Пьер, город — это люди, а мы с вами так, неузнанные фокусники».       «Вы правы, не выспался. Но о чём жалеть, Пьер? Эта ночь прошла, высплюсь в следующую».       То ли узнав о состоянии Петра Петровича от Катерины, то ли просто почувствовав, что он остался единственным счастливым существом, не снедаемым тоской и внутренними терзаниями, Патрис временно принял на себя заботу о счастье семейства и подошёл к миссии с истинно парижской изобретательностью.       Однажды он устроил детективный квест по всей квартире, и у каждого, даже у Дубка и Невы, были персональные задания; в другой раз собрал кулинарный кружок и научил-таки Петьку готовить кексы; следующим вечером был домашний концерт, ради которого он уговорил Петра Петровича спеть; они писали письма и звонили незнакомцам; придумывали рецепты коктейлей и смузи; целую неделю все вместе делали зарядку по примеру Катерины; учили друг друга своим родным языкам; проводили шуточный спиритический сеанс (впрочем, благодаря заботам Невы, привидение оказалось реальным). Обыкновенно неугомонного Петьку вся эта активность так изматывала к вечеру, что у него не оставалось сил шуметь ночью, и теперь все наконец-то высыпались.       Подлинной находкой стал балетный класс: Патрис показывал движения и давал короткие команды, Пётр аккомпанировал на рояле, Петька, Катерина (и Дубок) учились балету. Балетные классы устраивались перед обедом.       В один такой день Пётр, играя меланхоличную мелодию, задумался обо всём том, что ожидало его за стенами квартиры: о солнце, прогулках на катере Кости, быстро тающем мороженом, о тёплых колечках пышек, сбрызнутых пудрой, о кофейнях и булочных, о поездах, чае и подстаканниках, о шумном метро, о ещё более шумном городе. О Москве и её проспектах, запахе сирени и яблонь, о зелёных бульварах и тёмных июньских ночах. О Марье, которая с одного взгляда понимала все его тревоги, знала ответы на ещё не заданные вопросы, увлекала загадочной улыбкой и ясным взглядом. Её голову венчал солнечный свет; она пылала энергией и щедро делилась ею. Рядом с ней он становился другим, неподатливым и дерзким, всё серое в нём проступало контрастным и ярким под действием её чар. И только ему она улыбалась искренне и приоткрывала сердце, отдавала свою силу и уверенность, а отнимала мягкость, безразличие и терпение.       Пётр очень скучал по ней.       — ...Итак, готовы? Показываю.       Де Лясен, собрав волосы в хвост, стоял у импровизированного станка и демонстрировал движения Катерине и Пете. Они сидели на полу и отдыхали после предыдущего экзерсиса. В чёрном трико и растянутой футболке, которая то и дело спадала с правого плеча, с прямой спиной и вздёрнутым подбородком, Патрис казался ещё выше и тоньше, чем обычно. По собственному признанию, он редко танцевал, и его тело было гибким, но отнюдь не сильным.       — Так, сперва tendu en-avant, пятая позиция. И... En avant, раз, два. À la seconde, раз, два. En arrière, раз, два. Demi-rond écarté, раз, два. Plié, раз, два. Tendu en avant... — он остановился. — Пьер, кажется, телефон?       Пётр кивнул ему, рассеянно оглядывая тонкие папки с нотами.       — Не хотите ответить? Вы теперь говорите гораздо лучше, и попрактиковаться с незнакомцем по телефону будет для вас полезно.       — Ну, рас ви мне доверьяете, — ответил Патрис по-русски и направился в коридор. Было слышно, как он ответил, но далее разговор стал тихим.       С полминуты они сидели, затаив дыхание, затем Петька и Катерина выпалили одновременно:       — Патрис обалденный!       — Я хочу такого брата!       Пётр уставился на них в недоумении. Дубок быстро нашёлся и вставил:       — Петро Петрович, вы тоже обалденный и я хочу такого брата, как вы.       Они рассмеялись.       Катерина, перевязывая пуант, заметила:       — Скоро уже всё это кончится. Но он нас здорово выручил. И мне кажется, я знаю, почему пребывание взаперти далось ему гораздо легче, чем нам. Только это очень грустно.       — Это почему? — спросил Петька.       — Я подумала... Наше настроение ведь зависит от людей, а они подавлены. Петро хуже, чем нам с тобой, потому что мы уехали из своих маленьких городков, а он у себя дома, в самом центре событий. Но Патрис, находясь здесь, потерял всякую связь с парижанами, перестал чувствовать их тревоги и беспокойства...       Пётр Петрович нахмурился и хотел было ответить ей, но тут вошёл Патрис. Он не слышал их разговора (или сделал вид, что не услышал) и, присев на самый краешек банкетки, шепнул ему кое-что на ухо. От этого Пётр на глазах переменился, весь как-то собрался и, вскочив, выбежал в коридор.       — Кто это? Кто на аппарате? — тут же полюбопытствовал Петька.       — Это была одна из лучших практик языка по телефону. Пусть и не с незнакомцем, — лукаво улыбнулся Патрис, подошёл к станку и встал в позицию. Петька, сложив руки на груди, обиженно надул губы. — Пока давайте повторим экзерсис.       — Там было tendu en avant, — с готовностью сообщила Катерина, принявшись за второй пуант.       — Так точно. Tendu en avant...       ...Пётр Петрович проснулся от света, стремительно наполнившего комнату. Он резко сел на кровати, сперва поёжился, потом потянулся. Спустив ноги на прохладный пол, заметил, что постель младшего брата пуста. В доме было тихо.       Умываясь, он вдруг задумался о числе и дне недели. Какое сегодня?.. Двадцать седьмое, точно.       Двадцать седьмое. И никаких цветов для папы, никакого «виват, Петербург!», ни танцев, ни эклеров. Он с досадой почувствовал себя мальчишкой, соскучившимся по друзьям и сладостям. Нужно было для разнообразия пожелать всяких радостей самому себе.       В коридоре он гипнотизировал телефонный аппарат. Это ведь почти старомодно — звонить на домашний телефон, когда у каждого смартфон в кармане. Но она теперь звонила каждый раз, когда он думал о ней.       Он представил её прямо перед собой, в плохо освещённом коридоре, мрак которого она бы легко рассеяла одним своим присутствием... Но нет, не сработало. О ней нужно было не думать, по ней требовалось скучать. Что ж, это сегодня ещё успеется.       Он обернулся к большому зеркалу, надеясь увидеть в нём Неву, но там отражался только он один. Было пусто и в холле, переделанном в кабинет, и в кухне, с появлением Патриса превратившейся в кулинарный оазис. В бывшей спальне в кровати со столбиками никого не было. Гостиная пустовала, а за шкафами и ширмой не маячил высокий летучий силуэт.       Он сел за рояль, отбросил назад полы халата, босыми ступнями нашёл педали, закрыл глаза и опустил пальцы на холодные клавиши. На ходу переделав Чайковского в импровизацию, он завершал этюд собственным сочинением, которое долго исследовал и по-разному, украдкой исполнял во время балетных классов. Надо же, скоро жизнь придёт в прежнее русло, брат, сестра и его необычный гость уедут. Она, наверное, перестанет звонить... Вот бы сейчас в поезд, ночной, нет, лучше скоростной, чтобы поскорее прилететь, увидеть её...       На плечо легла осторожная ладонь. Пётр открыл глаза.       — Пьер, вас просят к телефону.       Он засуетился, выбираясь из-за рояля.       — И ещё кое-что: с Днём рождения!       И пока он шёл к телефонному аппарату на другом конце длинного коридора, он с удивлением понял, что для счастья иногда достаточно самых простых слов и телефонного звонка.