Засыпает синий Зурбаган А за горизонтом ураган С грохотом и гомоном и гамом Путь свой начинает к Зурбагану
— Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть — вот идеальная жизнь! — постоянно твердила бабуля, цитируя Марка Твена и подгоняла меня книгой, как только снова собиралась кварцевать мою комнату. Вот только, у меня такое чувство, что она делает это для того, чтобы выжить меня, а не микробы из нашей квартиры. — Да, ба, я же не спорю! — крикнул я в глубь коридора и обул потрёпанные кроссовки. Всё-таки, лучше на улице переждать, чем снова слушать гимн как бабуля поёт «Союз нерушимый» и ностальгирует о молодости. Эх, и свалился же я, на её хрупкие плечи. А ведь, она у меня ещё в самом рассвете сил, и пофиг что ей уже шестьдесят восемь, она всё ещё ходит на работу в бухгалтерию, делает генеральную уборку в квартире раз в два дня, слушает рок и по воскресеньям играет в преферанс со своими подругами. — Ну вылитый Курт Кобейн, только тёмненький! Илька, будешь домой идти, хлеб купи, а то завтра щи без гренок будешь жевать, — мне дважды повторять не приходилось , запомнил и так, завтра будут щи и дома нет хлеба. Захлопнул дверь, поправил светло-голубую джинсовку, которую в прошлом году, на день рождения, подарила тётя Нонна, которая периодически моталась в Польшу на закупку товара для точки на рынке. Бабушка, когда видит меня в ней, часто говорит, что я похож на покойного отца, такой же модник патлатый, а мне и в радость, что хоть где-то мы с ним схожи. Невольно вспомнилось наше братство крыши, которое неделю назад дало трещину. Женька уехала в ГДР, но обещала вернуться. Собственно, а что ещё она могла сказать, обнадеживая парней. Понятное дело, что нет ничего легче обещаний. По этому поводу Вовка уже который день не приходит на крышу, а Санька, который и без того недавно сбился с пути, был немногословен и отрешен от общества. Я же, в свою очередь просто грустил, ни больше, ни меньше, как обычно. Может, сходить к подвалу, поймать нового Борьку? А что, всяко веселей чем с горе-друзьями. Ну и пофиг, что на улице целую неделю, ни с того ни с сего, льет дождь. Такое чувство, что мы живём в Питере с его непостоянной погодой, а не в Туле. Хотя, может погода тоже плачет по тому, что Женька уехала. — Ну хватит плакать, задолбала сырость! — пиная дверь подъезда ногой, я чуть не скатился по лестнице крыльца из-за образовавшейся лужи. — Я не плачу! — хлюпающим голосом бурчал кто-то сбоку от меня, практически с самого краю, я обернулся. — Ну и не плачь, видишь, на улице и так мокро. Было неловко, в двух метрах стояла заплаканная белокурая девчонка с большими очками на переносице. Такое чувство, будто она украла их у какого нибудь деда, возможно даже у Васильича, нашего сантехника. — А я и не плачу, видишь! — Я-то вижу, значит, тогда просто дождём накапало, да? — спросил я, не вкладывая в эту фразу слишком большого смысла. — Да. — Рассказывай, почему… нет. в общем, говори, кто обидел тебя? — А ты что, разбираться пойдёшь? — с интересом спросила девчонка, утирая тыльной стороной ладони лицо от влаги. А она красивая, вот если бы на неё посмотреть без этих дурацких очков. — Не знаю, возможно. Вообще, защитник из меня не очень, но когда чурки напали на штаб нашего друга, мы сами его отстояли, с баяном! Алик говорит, что ещё не всё потеряно. — У меня кошка умерла, а мне её хоронить страшно, — выпалила она, переминаясь с ноги на ногу. Я присмотрелся, рядом с ней стояла коробка из-под обуви, которую она использовала как гроб для своей животины. Забавно, я тоже так делал, когда Белка сдохла. — Как зовут? — Машка, — ответила она, широко раскрыв глаза. Мимо нас прошли две какие-то странные бабули, таща в руках пакеты с чем-то из продовольствия. Не иначе, как подруженции моей ба, идут, шушукаются, кости всем перемывают. — Бери свою Машку и пойдём, помогу тебе. У меня уже опыт есть, я много кого хоронил, и кошек, и голубей, и ворон, и тараканов. Помню, мы с пацанами, даже белку хоронили. — Да это я — Машка, а кошку Нюркой звали, — растерянно сказала девчонка, а потом звонко рассмеялась, когда мы уже шли к гаражам. Я не выдержал, тоже рассмеялся. — Это хорошо, что ты Машка, а она — Нюрка. — А ты? — А я — Илюша! — невозмутимо ответил я и подал ей руку, когда нужно было перелезать через щель в металлическом заборе.Грянет ливень резкий и косой И продрогнет юная Ассоль И опять понять не смогут люди Было это или только будет
— Ну что, Нюрка, покойся с миром! — сказал я и кинул на зарытый коробок горсть земли, ведь так обычно делают на похоронах, — Скажи о ней что-нибудь хорошее! — О мёртвых или хорошо, или ничего. Пусть о ней будет ничего, — решительно ответила Маша и тоже кинула горсть земли. Дальше похороны прошли как полагается, теперь можно и в магазин идти. — А откуда ты знаешь, как похороны нужно проводить? Я думала, будет страшнее, — честно призналась девчонка, когда мы шли уже обратно. «Засыпает синий Зурбаган… А за горизонтом ураган…» — эти строки напевали многие дети и подростки конца восьмидесятых. Они стали символом нового времени: времени без скучной пропаганды, времени, когда музыка стала оцениваться не столько по идеологическим соображениям, сколько по красоте и душевности. На дворе по-прежнему август 93-го и я только что хоронил кошку с красивой девочкой Машей. Дождь прекратился не так давно, из-за туч вот-вот выберется солнце и будет радуга, прямо как в детстве. Уж что-то, а радугу никто не отменял. — Был на похоронах как-то, да и друзей многих схоронил, вот, трое в живых только осталось. У меня отец там, — подняв палец вверх, нацелившись куда-то в небо, — говорит, не страшно это, умирать. — Друзей? — глаза Машки были так широко распахнуты в изумлении, что тут уж без сомнений, она все мои слова воспринимает за чистую монету, а я что, я и не вру. Бабушка учила, что врать нехорошо. — Ну да, я же говорю, и кошку хоронил, и ворону, и тараканов, белку и папу, вот, год назад. Было больно, но я мало чего ощущал после таблеток, которые мне прописал врач после лечебницы. А смерть? В ней же нет ничего особенного, кроме боли. Смерть везде одинакова… — Прости. — Да ладно, не извиняйся, это же не ты его убила, а моя мать. Пойдём, в магазин быстренько забежим, мне хлеба домой взять нужно, ну и купим чего-нибудь, чтобы помянуть твою Нюрку. Она ничего не ответила, только отвела взгляд, засмущалась. Ну вот, Илья, зачем надо было так сразу всё вываливать, она же не пацаны, она девочка, совсем другой душевной организации, более тонкой, трепетной. — А ты высоты не боишься? — спросил я, когда мы уже выходили из магазина, за домом уже начинало выходить солнце, нужно бежать быстрее, пока не показалась радуга. — Нет, а что? — с любопытством спросила она, разворачивая чупа-чупс. — Хочешь, покажу тебе наше с друзьями братство крыши, посмотрим свысока на радугу. В конце-концов, что мне, домой идти, там кварцевание и щи, а возможно даже бабулины подруги. Почему-то, мне кажется, что только я один помню, что сегодня не воскресенье, а они всё равно собрались посплетничать и накатить по бокалу наливки, которую в нашем доме берегут для праздников. Может, я чего забыл и сегодня действительно праздник? Да нет, с утра вон, разве что объявили, что деньги будут менять, старые на новые. Так разве же это праздник? — И мы, что, будем выше радуги? — восторженно спросила она, облизывая леденец на палочке с яблочным вкусом. Забавная, забавная девчонка. Может ей тоже поймать таракана в спичечный коробок, назовёт его Илюша и будет думать обо мне. А что, ей должно понравиться! — Нет конечно, глупая, мы будем в метрах тридцати от земли, а радуга гора-а-а-здо выше! Хочешь, я тебе шрам от бандитской пули покажу? — решил зайти я издалека, когда мы уже практически дошли до подъезда. — Настоящий? — недоверчиво спросила она. — Самый настоящий, который только может быть. — Ладно, пойдём, покажешь мне свой шрам, ну и радугу! Она улыбнулась, и сняла с себя эти ужасные очки, а я кажется, влюбился. Определённо, ей нужно подарить Илюшу место Нюрки и она будет улыбаться ещё ярче.Сгинет ночь и день придёт иной Как волна приходит за волной И проснусь я в мире невозможном Где-то между будущим и прошлым