Под мраморной оболочкой

      Фарии было страшно, по-настоящему страшно, ведь впервые, должно быть, за целую жизнь она солгала, ослушалась, приняла столь важное решение, не спросив позволения. Она не знала, что последует за этим, не знала, что ждёт дальше, но была уверена, что игра стоит свеч, что тайна прекрасной мраморной статуи куда важнее чего угодно в целой Вселенной. Девушка даже не успела заметить, когда Ангела стала занимать все мысли, появляться во снах, мерещиться наяву… не успела заметить, как в каждом новом наброске непременно вырисовывались прелестные черты, как сердце начинало быться чаще, стоило только увидеть эту девушку вживую. Но можно ли так сказать о статуе? Можно ли считать все их встречи живыми, если только Фария говорила, увлечённо, без остановки, а Ангела лишь слушала? Почему-то художница была отчаянно уверена, что назвать свидания можно только такими, только тогда она ощущала себя настоящей.       Поздним вечером, когда на улице темнело и почти в одно время с яркими звёздами зажигались фонари, обстановка в музее становилась пугающе-магической. Сотни экспонатов взирали на девушку из тени, но она не старалась как можно скорее пройти мимо, а напротив, останавливалась в ожидании чего-то невообразимого и необъяснимого. К счастью, Фария захватила с собой блокнот и карандаш, как в любой другой день, но неожиданно свет загорелся ярче, и вся атмосфера таинственности испарилась. «Но зато теперь можно сделать набросок, — подумала Фария с некой долей удовлетворения. Она не могла позволить идеям вот так запросто ускользнуть. — Со светом даже лучше».       На то, чтобы изобразить основные штрихи, ушло несколько минут, ведь девушка прекрасно понимала: времени на полноценный рисунок у неё могло и не остаться. Впрочем, кто знал, как скоро теория подтвердится и подтвердится ли вообще. Кто знал, может, до самого утра ничего не произойдёт, и придётся идти домой в расстроенных чувствах, объясняться с матерью, возвращаться к прежней жизни, которая отчего-то стала казаться совсем пустой и бессмысленной. А разве был в ней хоть какой-то смысл? Имели все происходящие события какое-то значение, или это лишь глупая пантомима, попытка разбить призрачную стену, отделяющую реальность от сладких грёз? — Пойдём, выпьем кофе, — Фария снова вздрогнула, когда дядя Джек неожиданно подкрался сзади. Она не понимала, как ему это удавалось и для чего вообще так тихо подходить со спины. — Ночь будет долгой, тебе не помешает немного отдохнуть. — Но если что-то произойдёт? — не унималась девушка, но в ответ получила только тихий смех. Казалось, будто он доносился откуда-то из другого мира, а не из уст человека, стоящего совсем близко. — Вдруг я упущу что-то важное! — Мы устроимся в комнате с камерами, — спокойно ответил мужчина, уже по привычке разводя руками. — Оттуда мы сможем следить за каждым залом и ничего не пропустим. — Странно, что тогда Вы ничего не замечали раньше, — пробубнила Фария, но, тем не менее, согласилась на предложение сослуживца матери. Он в ответ лишь улыбнулся, но о том, что спать хочется всем, решил лишний раз не напоминать. В конце концов, кто он такой, чтобы раз за разом повторять очевидное?       Комната, которая в представлении Фарии должна быть маленькой и уютной, оказалась достаточно просторной, а оборудование — не таким старым, как можно предположить. Возле небольшого стола, на котором расположились клавиатура, мышь и пара стаканчиков растворимого кофе с коробочкой пончиков, стояло два стула, на вид вполне себе удобных, даже с колёсиками. Девушка ахнула, когда увидела, что экран широкого монитора разделён на десяток маленьких квадратиков, в каждом из которых показано по одному залу музея. Нужное окошко художница приметила сразу, и Джек без лишних слов развернул его на весь экран. Ничего не происходило. Пока не происходило. — Как она? — неожиданно начал разговор мужчина, пододвигая к гостье стаканчик горячего кофе и два стика с сахаром. Фария вздрогнула. Её сейчас занимали совершенно другие мысли, но переключиться оказалось удивительно просто. — Как и всегда, — девушка сделала глоток. Горько. Слишком горько для обычного времени, но достаточно для подобного разговора. — Часто смотрит телевизор и временами злится. Всегда передаёт «привет», когда я собираюсь сюда. — Время пройдёт, и раны затянутся, — Джек пожал плечами. Он как никто другой знал, о чём говорил. — Скоро и она сможет жить свободно. — Вы действительно в это верите? — художница грустно усмехнулась грустно, но мужчина, казалось, даже не обратил на это внимания. — Я на это надеюсь, — только и сумел ответить он, и новых разговоров больше не начиналось. Наступила гнетущая тишина, нарушать которую не хотелось никому.