Ревниво

      — Мистер Эджворт, кажется… Кажется, я чем-то Вас обидела?       Майлз вздрагивает — на неровной дороге их слегка встряхивает — и только крепче сжимает руками руль, будто разбуженный ото сна. Напряжённые черты лица слегка смягчаются, морщинка над бровями разглаживается, и только сейчас Эджворт ощущает в полной мере, как он устал хмуриться. К тому моменту, как Айрис решает заговорить с ним впервые со вчерашнего заседания (вполне успешного), тишина в салоне автомобиля может показаться кому-нибудь уже совершенно невыносимой, но сам Эджворт профессионально игнорирует концентрированное напряжение.       Ему, впрочем, далеко не впервой игнорировать очевидные вещи.       — Это моё обычное лицо.       Она совершенно очаровательно усмехается его шутке (или вполне серьёзному оправданию — по Эджворту не понятно), устало приподнимает уголки тонких губ и прячет их за тонкой, словно полупрозрачной ладонью. Майлз старается не коситься на неё как минимум потому, что перед ним ковром разворачивается чуть заснеженная дорога, а он не переобул автомобиль перед отъездом за границу (он не рассчитывал вернуться раньше поздней весны). Но эта тихая и нежная усмешка обрастает фантазией, представлением того, как она это делает, как она улыбается, и почему…       — Почему Райт… Феникс. Почему он так настаивал на том, чтобы защищать тебя?       Айрис кажется ему смутно знакомой. Сахарная, но не переслащенная, она отдавала именно таким привкусом, чтобы вернуть Майлза мыслями куда-то в прошлое, когда позолоченные круглые пуговицы ещё не казались ему нелепыми, но недостаточным, чтобы вспомнить всё. Она казалась вечно ускользающим из рук призраком, такая бледная, полупрозрачная и тихая — не то чтобы идеальный образ прелестной нимфы (Майлз не имел предпочтений), но что-то похожее, словно выписанное из сказочной книги абсолютно невинное сознание.       Воспоминания ускользают от него, как только Айрис зябко ёжится рядом. Майлз делает мысленную пометку: покопаться в старых делах. Смутное предчувствие не отпускает его с тех самых пор, как он увидел эти заплетённые косы, и мысль о том, что такие девушки — такие невинные, прекрасные и просто преступно очаровательные — нравятся Фениксу, не покидает головы со вчерашнего дня.       Он протягивает сестре Айрис собственный пиджак — она продевает тонкие руки в широкие бордовые рукава не сразу, какое-то время неловко перебирая в руках дорогую ткань и тёмные лацканы, случайно нащупывает во внутреннем кармашке острый уголок чего-то маленького, похожего на крест, и вспоминает, что на вопросы нужно отвечать. Особенно, если их задаёт прокурор.       — Я не знаю.       Она отворачивается к окну, делая вид, что стремительно проносящийся мимо полузаснеженный пейзаж кажется ей очень интересным, и этот жест не ускользает даже от сосредоточенного на дороге и навигаторе Майлза. Магатама в кармане брюк жжёт так сильно, что у Майлза на секунду темнеет в глазах, но он справляется с управлением и едва сдерживается, чтобы не проверить, не загорелся ли у него карман от настолько очевидной лжи.       — Что насчёт вас, мистер Эджворт? Почему Вы согласились? Вы же… Вы же прокурор, в конце концов, — она, не возвращаясь взглядом к Эджворту, слегка наклоняет голову в сторону. Пряничные, словно посыпанные корицей косы наверняка красиво падают на плечи и спину — Майлз зачем-то представляет, как Феникс перебирает их, заплетая пряные мягкие волосы в тонкие косы, и эта картинка перед глазами настолько настоящая и искренняя, что Эджворт почти не сомневается в её реальности.       Вопрос не застаёт Майлза врасплох, чего-то подобного он и ожидал, но он… Кажется, это не то, о чём Эджворт хотел бы думать. В первую очередь — в компании Айрис.       — Я не знаю.       — Вот как.       Магатама жжёт с двойной силой, и Майлз чувствует лёгкий укол стыда за нечестность. В первую очередь — с самим собой. Айрис вовсе не стоило знать, каких усилий стоило Эджворту переступить себя и согласиться сделать одолжение Фениксу.       У него мутный лихорадочный взгляд, до сих пор не обсохшие и прилипшие к голове волосы (Феникса поначалу даже не узнать), тревожно дрожащие горячие руки, которые обхватывают его, Майлза, ладони с такой надеждой, что он тает сию же секунду. Эджворт врывается к нему с зимней прохлады вместе со сквозняком, он одет совершенно не по погоде, его туфли и ноги насквозь промокли от прилипающему к подошве снегу, но возле лихорадящего Феникса ему становится душно — и глухая злость и раздражение отходят на второй план, оказываются задушены этими горячими трясущимися руками.       Феникс резво садится в кровати держит его за руки, бессвязно бормочет какой-то бред, смотрит, смотрит, смотрит в глаза Майлза, будто пытаясь внушить ему какую-то конкретную мысль, вручает ему женский капюшон и свой значок. Эджворт жёстко укладывает его обратно и последовательно, слово за слово, вытаскивает из Феникса истину. Райт почти влюблённо вздыхает в полубреду, произнося женское имя, и Майлз чувствует, как холодеет изнутри настолько, что даже фениксовы сто с копейками градусов по Фаренгейту не могут в этот раз растопить его.       Айрис сидит рядом с Майлзом, в отражении запотевшего и чуть подмёрзшего стекла обрисовывая силуэт Эджворта: прямые, острые черты лица, до сих пор несколько угловатые, насупленные брови, тяжёлый взгляд вперёд, плотно обхватывающий шею крават. Тонкая ледяная корка забивается под коротко остриженный дамский ноготок и сразу же тает.       — Что вас связывает? Тебя и Райта? — болезненное любопытство заставляет его вернуться к этому разговору, и Айрис вздыхает немного устало, будто не желая возвращаться к этой теме снова. Действительно ли Майлз хочет говорить об этом? — Он так говорил про тебя…       — Как?       Она перебивает Майлза, почти выпрыгивает из его малинового пиджака и смотрит с интересом и ожиданием. Майлз чувствует, что поймал лисицу за хвост — она выдала свой интерес, она показала встревоженный блеск в глазах и эту потаённую нежность. Откуда бы взяться этим чувствам, если они с Фениксом виделись впервые?       Откуда у Феникса такая вера в Айрис и откуда у него…       Майлз с раздражением отгоняет мысль, не позволяя ей сформироваться.       — Он уверен в том, что ты не виновата. Он “попросил” сделать всё возможное, чтобы защитить тебя в суде. Он отдал мне твой капюшон, и…       Горячие пальцы цепляются за крават, Майлз чувствует жар даже через чуть влажную с улицы рубашку. Феникс держится за широкие плечи, заставляет наклониться и медикаментозно выдыхает почти в самое лицо изнутри медленно умирающего от близости и тревоги Майлза — наощупь находит лацкан пиджака и закалывает на нём кнопку адвокатского значка, ни на секунду не прекращая пугающе бессмысленно смотреть в его глаза.       — Ох, Фени. Он всегда так добр к окружающим, правда? И никогда не перестаёт верить.       От солнечной улыбки Айрис Майлзу неиронично становится плохо настолько, что он едва не бьёт по тормозам, поражённый внезапным признанием, но Айрис будто бы не понимает — или, смирившись с тем, что Эджворт если ещё не догадался, то уже узрел в корень, просто решила перестать играть на публику.       — Он… Хороший человек. Я многим ему обязан, — несколько невпопад отвечает Майлз.       Они какое-то время едут молча. Майлз переваривает чувства, не решаясь дать им какого-то конкретного названия, потому что, ему кажется, станет хуже, если он действительно осознает их и как следствие причину всех волнений. Айрис поглядывает на него время от времени из-под опущенных роскошных ресниц, плотнее кутаясь в тёплый пиджак и, кажется, уже дважды обмотавшись в нём, настолько она тонкая по сравнению с крепким и ладно скроенным Эджвортом. Кажется, что возле неё, замёрзшей и всё ещё растерянной (но точно не виновной в убийстве — если Феникс верил в неё, то у Майлза не было выбора), наступает весна: разливается тепло, и вся Айрис позволяет себе расцвести как нежному цветку на солнце, от одних только мыслей о Фениксе Райте.       — Он изменился, — в голосе — нежность и мечтательность; тонкий пальчик рисует на запотевшем стекле знакомые колючки, наверняка такие мягкие на ощупь, в которые хочется зарыться обеими пятернями, пропуская чёрные пряди через пальцы и расчёсывая их. Майлз не знает, он уверен, что, в отличие от Айрис, никогда не узнает. — Он стал… Взрослее. Серьёзнее. Но он всё такой же любящий человек, не так ли?       Она улыбается и смотрит прямо на Майлза, будто он знает ответ лучше, чем кто-либо.       — А?       — Вы приехали из другой страны, как только узнали, что с ним что-то случилось, — она принимается рассуждать, рисуя Фениксу на стекле добрые-предобрые глаза, — без раздумий согласились помочь ему, и всё время смотрели на меня так… Не обижайтесь, мистер Эджворт.       — Как?       Айрис смущается так, что едва ли не с ногами забирается на сидение, чтобы спрятаться под малиновым пиджаком, и поднимает воротник, пряча розовое лицо. Ей кажется, что не стоит выдвигать таких громких гипотез. Может ли Эджворт действительно обидеться на странное предположение?       — Ревниво.       Майлз недовольно морщится, но не потому что Айрис неправа — скорее наоборот. Она очень чётко и точно даёт определение эмоциональной каше внутри Майлза, который с самого возвращения, кажется, вообще ничего не понимал, и это ранит ещё сильнее.       Вот ему звонит Ларри и верещит в трубку что-то, отчего его сердце гулко падает в пятки, разбиваясь прямо там: с Фениксом что-то случилось. Что-то настолько серьёзное, что он в больнице, и Батц не скупается на ужасающие эпитеты, чтобы Майлз проникся всей серьёзностью ситуации и следующим же звонком распорядился об скорейшей организации перелёта. Ему приходится в три часа ночи перекладывать свои дела на местных прокуроров, оставлять детектива без поддержки — он ни на секунду не сомневается в том, что ему нужно быть с Фениксом, когда его жизни угрожает опасность — и в самый последний момент разбуженная суматохой Франциска навязывается вместе с ним.       Восемь тревожных часов, перелёт почти в другой конец света, в течение которых Майлза кидает из одной тревожной мысли в другую, его самого лихорадит едва ли не хуже, чем от простуды, и только ремень безопасности не позволяет ему вскочить с места.       Кажется, он даже теряет сознание от турбуленции или от нервоза.       — Мы не… Не то, что ты подумала. Я говорил, что Феникс — очень дорог для… Мой дорогой и незаменимый… друг.       И вообще, это всё похоже на очень дурной сон: медикаментозный запах, белизна палат, неясность, “упал с моста” — у Майлза едва ли не дыбом волосы встают, когда он слышит, — “но отделался легко” — и Майлз ощущает себя на эмоциональных американских горках, настолько его бросает из жара в холод. Он не понимает, почему, но и не видит смысла разбираться в этом или признавать хоть что-то — просто плывёт по течению. Он возвращается немного позже, когда врачи сообщают, что Феникс пришёл в чувство и в полубреду очень настойчиво требует Майлза Эджворта. Сам Майлз только удивляется, откуда Райт знает, что он уже здесь, по первому его зову.       — О? — она притворно удивляется, но, кажется, понимает, что не так. — Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.       И это “не то, что ты подумала”, наверное, самое отвратительное: их чувства настолько диаметрально противоположны, что Майлз душит их в себе, не позволяя развиваться ещё сильнее, расцветать садом, цепляться лозами и бутонами цветов за грудную клетку, скручиваясь свежими зёлёными пружинками вокруг ломких рёбер и чувственно вонзая иглы в самое сердце. Айрис была этим садом, была светом, и теперь, когда она трепетно перебирала косу, со спрятанной в уголках губ полуулыбкой размышляя о Фениксе и всём том, что он для неё уже сделал.       — Нет, нет, всё в порядке. Давай просто, — Майлз раздражённо трёт переносицу, хмурясь и навязчиво пытаясь прогнать Райта из своей головы. Райта, и эти цветы, и эту нежность во взгляде, и то, что могло связывать их с Айрис, и почему у него был этот дурацкий капюшон, и почему он вообще согласился на всё это. — Замнём.       Она пожимает плечами почти безразлично, всё же жалея, что затеяла этот разговор. Ей показалось, возможно, но прокурор Эджворт явно был не в восторге от той истины, которую осознал.       У Райта особое место в сердце для Айрис, думает про себя Майлз, незаметно кусая губу. У Райта… У Райта такой странный взгляд, когда он говорит об Айрис — и дело вовсе не в том, что у него температура чуть выше сотни по Фаренгейту, — что Майлз даже немного завидует, но себе, конечно же, в этом не признается. У Райта, Райта, Райта, Райта…       — Какой он был? — Эджворт спрашивает, сразу жалея об этом, но Айрис словно светится изнутри: она рассказывает, рассказывает беспрестанно, какие у Феникса всегда были сильные руки (Майлз мысленно соглашается с этим, вспоминая крепкое рукопожатие), как он любил заплетать ей косы и расчёсывать гребнем её волосы, как он вечно носился в этом розовом свитере. Как он мягко заправлял выбившуюся из причёски прядь за аккуратное ухо и всегда пытался заглянуть в глаза с самым чистым и прекрасным чувством во взгляде, чтобы потом наклониться к уху и прошептать что-то безнадёжно-влюблённое.       Майлз жмурится, отгоняя от себя бесполезную фантазию, пока не обнаруживает, что они опять молчат.       Эджворт тяжело вздыхает, чувствуя, как напряжение между ними снова возрастает в геометрической прогрессии — потому что оба недоговаривают всей правды, и у обоих столько спрятанных чувств к этому совершенно необыкновенному человеку, только вот… Майлз думает, что эта поездка какая-то слишком длинная.       — Почему Вы это делаете, мистер Эджворт? Защищаете меня, несмотря на то, что…       Наверное, Айрис не понимает, что с улыбкой ковыряется не то что у Эджворта в душе — в самом его сердце. Не со зла, конечно, но Майлз бы попросил избавить себя от доморощенных психологов, он и сам в состоянии разобраться в причинах и мотивах своих поступков.       — Мне правда нужно объяснять это?       — Было бы неплохо.       Майлз усмехается, поражённый наглостью девчушки. Конечно, она, вся смущённая до самых кончиков ушей — Майлз представляет, что Феникс смущается так же — не имеет в виду ничего плохого, просто… пытается помочь. Своего рода. Если Эджворт скажет это вслух, ему станет легче, если он признается в этом себе, ему будет проще дышать. Ему совершенно не обязательно цвести, как Айрис, но хватит простого признания: даже если это причинит ему самому, Майлзу, слишком много боли, чтобы мириться с ней, он сделает всё возможное для Феникса. Как бы это ни разбивало ему сердце, как бы он ни задыхался от ревности, если это может сделать Райта немного счастливее…       Майлз без улыбки усмехается снова.       Он оставляет вопрос без ответа.