Последняя ночь

      Узкий лучик утреннего солнца проник через маленькое окошко, скользнул по моему лицу, заглянул в глаза, пощекотав их. Это был вестник нового дня, беспечный и радостный, весёлый и яркий, и из самых лучших побуждений он хотел передать мне частичку своей радости. Но я не поняла.       Проснулась. Открыла глаза. Посмотрела. Поморгала, руками потёрла их, медленно села, первое время не осознавая, где я нахожусь, да и вообще, кто я. Но постепенно что-то начало проясняться.       Неужели я действительно проснулась, дожила до этого дня? Проклятье, я, наверное, провалилась в забытье и не заметила, как пронеслась ночь. Должно быть, так. А может, то был лишь страшный сон? Хотелось бы верить, тешить себя хоть какой-то надеждой до последнего.       Голова отчаянно болела, но я не сразу заметила эту боль. Она появилась потом, когда всё более-менее встало на свои места. И будто мощные острые иглы резко вонзились в виски. Болело и тело, болело всё, что я имела неосторожность потревожить движением: болела кожа на плечах, стоило лишь слегка дотронуться до неё, болели синяки и довольно свежие раны, болело что-то внутри. Невозможно было определить, где начинается и где заканчивается эта ужасная боль, она была практически везде, она пронзила даже сердце жгучим непониманием, почему и как такое случилось со мной. Я ощутила это в полной мере, когда окончательно пришла в себя, всё вспомнив. Всё в мельчайших подробностях.        Очень скоро, практически сразу, я смирилась с болью, притерпевшись к ней. По сравнению с тем, что пришлось пережить накануне, за день до этого злополучного утра, она была ничем. О боги, как я всё это вынесла? Сама удивляюсь. Как ни странно, в голове ещё остались мысли, рассудок не покинул меня, сознание не покалечено — а зря. Я бы очень хотела сейчас не понимать, что происходит вокруг, просто сойти с ума и не помнить даже того, что было минуту назад, ибо скоро меня не станет.       Странно подумать: сейчас я есть, я дышу и вижу свет сквозь узкое окошко, я думаю, воображение ещё способно рисовать яркие, порой ужасающие картины, сердце размеренно стучит, а через какое-то время — недолго осталось ждать — буду умирать в страшных муках. Внутри всё переворачивается, стоит только подумать об этом, стоит лишь представить, как эти грубые и бесцеремонные люди зайдут в мою тесную холодную каморку, ставшую на какое-то время убежищем, где и до меня невесть сколько несчастных зализывали раны на грязном полу, схватят моё измученное тело и поволокут навстречу казни — только подумать, какой адской она может быть, сколько ещё боли и страданий ждут впереди. Но потом не будет ничего. Меня не станет. Сейчас я есть — скоро меня не станет, и ничего не останется. Некому будет вспомнить.       Так вот мы умираем ни за что, жертвы несправедливости. Несправедливость — везде. Меня казнят только потому, что я — это я, что имела неосторожность однажды прийти в этот несправедливый мир. И никто, ни одно живое существо, не заступится, никто не скажет слова в моё оправдание, пусть даже будет против. Однако, сейчас, после того, что довелось пережить, я их не осуждаю и даже понимаю.       Не говорите мне о том, что надо быть сильной, стоически вынося все мучения. Отбросив никчёмную браваду, отвечу прямо: это ужасно, это непереносимо. Все мы очень смелые, на всё готовые, пока не доходит до дела, и только тогда выясняется, на что кто годен в действительности. Когда адская, нестерпимая боль пронзает всё тело, рассудок затуманивается и тут уже не до бахвальства и демонстративной невиданной храбрости.       Только теперь я поняла, как не ценила свою жизнь, только теперь, когда она вот-вот со мной расстанется, оставив тело догнивать бездыханным. Ведь раньше я не могла даже помыслить, что однажды такое может приключиться — я просто жила, не задумываясь. А сейчас осознала, как не хочу умирать, как отчаянно готова цепляться за последний волосок, соломинку, пускай даже зная, что она меня не удержит, оборвётся. Даже после всех пережитых мучений я хочу жить. Но нет, конечно, если мне предложат жить, каждый день испытывая подобное, или умереть, я выберу второе.       Пытки, которым меня подвергли, были ужасными, настолько ужасными, что одни воспоминания усиливают боль.       Знаешь ли ты, жизнерадостный лучик света, как это больно, когда в кожу нещадно вгрызается раскалённое железо? Знаешь ли ты, пустота и тьма, как ужасно, когда по коже проходятся остро заточенные лезвия, иглы пронзают её в самых чувствительных местах? Поверь — хорошего в этом нет. Неописуемый страх завладевает сознанием, стоит хотя бы увидеть некоторые из пыточных приспособлений, что уж говорить о них в действии. И как я до сих пор не сошла с ума?       «Почему?» — услышала я свой голос. Он показался чужим и далёким. Почему всё это случилось со мной? Этот вопрос не давал покоя странной щемящей болью, но ответа на него не знает даже небо, нет знают звёзды и луна, которые видели почти всё в этом мире и могли бы рассказать об очень многом. Просто потому, что кому-то стало скучно и пришлось придумать причину, по которой можно было бы казнить первого встречного. Предварительно как следует помучив. Другого объяснения нет. Они выдумывают себе цели, объявляют, что борются за искоренение зла в любых его проявлениях, однако, их понятия о добре и зле ясны только им самим. У них свои принципы, зависящие от настроения, погоды и направления ветра. Я могу с уверенностью сказать, что не являюсь проявлением зла и даже доказать это — да только станет ли кто-нибудь слушать? Что такое зло, а что — добро? Каждый ответит на этот вопрос по-своему. Нет таких определённых понятий, которые могли бы стать абсолютными и законченными, едиными для всех. Каждому мнению найдётся опровержение, иногда и не одно, и желающие оспорить его. И в тех, на чьей совести моя смерть, зла больше, чем во мне… Чу! Я слышу шаги. Приближающиеся шаги ног, обутых в тяжёлые сапоги. Несомненно, они не предвещают ничего хорошего — стало быть, осталось недолго. Совсем — совсем недолго… Считанные минуты. Звук ключа, нашаривающего что-то в замке — дверь со скрипом отворяется и на пороге вырастает фигура. Чей-то тёмный силуэт. Я не смотрю в его сторону, мне нет дела, ибо моя судьба решена минувшей ночью. Моей последней ночью. А он стоит, не двигаясь, выжидая. Чего? Неужели таким образом он хочет напоследок продлить мои мучения ожиданием конца? Он сделал несколько шагов по каменному полу и, оказавшись рядом со мной, склонился и посмотрел в глаза. Я увидела лицо человека, довольно молодого юноши. В его взгляде не было злости, свойственной палачам из Ордена. — Не волнуйся, — сказал он, — всё закончено. Орден выдворен из города и ты в безопасности. Что? Я не ослышалась? Может, всё-таки сошла с ума? Или сама не заметила, как ненароком умерла? — Да, это правда, — словно читая мои мысли, продолжил он, — больше тебе ничего не угрожает. Ты будешь жить, мы об этом позаботимся и уладим все недоразумения. Кто-то давно должен был разобраться с ними. Я не верила собственным ушам. Неужели так оно и есть, я спасена? После всего того, что было, когда почти не осталось места ни для какой надежды, когда всё уже решено и по-другому быть не может, не маячит впереди спасительный огонёк, вдруг всё обернулось лучшей, самой неожиданной стороной. Я не знала, как реагировать. Возможно ли такое? Резкий толчок — как можно быть столь наивной? Узкий лучик утреннего солнца проник через маленькое окошечко, скользнул по моему лицу, заглянул в глаза, пощекотав их… Ещё один толчок, вдвое грубее предыдущего.  — Настал твой час. « Нет… Нет…»